Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

• Название: Подвиг Севастополя 1942. Готенланд
• Автор: Виктор Костевич
• Жанр: О войне
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-79861-2

ГОТЕНЛАНД – так немецкие оккупанты переименовали Крым, объявив его «германским наследием» и собираясь включить в состав Рейха. Но для наших бойцов Крым и Севастополь испокон веков были не просто точками на карте, а гораздо бо́льшим – символом русской воинской славы, святыней, Родиной…

Эта масштабная эпопея – первый роман о Севастопольской страде 1942 года, позволяющий увидеть Крымскую трагедию не только глазами наших солдат и моряков, стоявших здесь насмерть, но и с другой стороны фронта – через прицелы немецких стрелков и видоискатель итальянского военного корреспондента. Эта книга – о том, какую цену заплатили наши прадеды, чтобы Остров русской славы остался русским

---

Мне прежде и в голову не приходило, что за черти беснуются в потемках докторской души. Я как мог постарался его утешить, не рискуя давать советов. Потом мы выпили по бокалу шампанского и разошлись. Он в свой в номер – в надежде поймать по пути завалящую горничную, – а я к себе домой. Без надежды и, как оказалось, ошибочно. Грубер бы умер от зависти. И даже Лист – ведь в отношении к нему пышногрудой блондинки не было ни грана бескорыстного чувства. В моем же случае только оно и присутствовало.

Когда я дошел до бывшего дома Пьетро, окончательно и бесповоротно стемнело. В садах затрещали цикады, небо покрыли мириады светил, с гор спустился прохладный ветер, а в душу – легкая грусть. Ни при воскресной, ни тем более при последней встрече с Надеждой мы ни о чем не условились, и пора было свыкнуться с мыслью, что моей девушкой в этом городе будет совсем не Надя. И вопрос еще – будет ли у меня в этом городе девушка. Хорошая девушка, разумеется, а не дешевая горничная или пергидрольная шлюха. Я вздохнул, печально и безнадежно, почти как Грубер.

Тень, неожиданно выступившая из-под густого платана, не напугала меня нисколько. Во-первых, рядом был немецкий патруль (я только что предъявил документы и полученный от Листа особый ночной пропуск). Во-вторых, итальянский репортер никому не был нужен. А в-третьих – силуэт был женский и довольно приятный на вид. Я осторожно – чтоб не заметили с улицы – посветил фонариком и увидел перед собою знакомые ласковые глаза, слегка приоткрытый рот и красивую полную руку, убиравшую прядку со лба.

– Валя? – прошептал я в искреннем изумлении.

Она одарила меня улыбкой и произнесла довольно длинную при ее познаниях в немецком фразу. Если абстрагироваться от речевых неуклюжестей, общий смысл заключался в следующем:

– Флавио, я тебя заждалась. Пригласи меня к себе. Мне холодно и грустно. Уже комендантский час, и мне нельзя идти домой. Estoy cansada y tengo sueño.

Я был растроган, в особенности неожиданной испанской вставкой – красноречивым свидетельством того, что девушка запомнила всё, что рассказал обо мне Кавальери. Ее настроение совпадало с моим, а подобные совпадения душевных камертонов обещают нечто экстраординарное. Но всё же я полюбопытствовал, постаравшись, чтобы голос звучал добродушно:

– Откуда ты знаешь, где я живу? Выследила?

Она хмыкнула.

– Еще чего. Пьетро сказал, что тебя поселят в его квартире.

Конечно же, и как я мог забыть…

– Ты у него бывала?

– Внутри еще нет. No crees?

Я поверил. Охотно и даже с сочувствием к предшественнику. Похоже, горькие мысли о войне лишили Пьетро последних сил и стремления к личному счастью.

Я достал из кармана ключ и пропустил Валентину вперед. Как заговорщики, стараясь не шуметь, мы пробрались по узкому коридорчику и оказались у моей двери.

– Заходи, – шепнул я ей на ухо. И невольно задрожал от аромата духов, недорогих, но подобранных умело и со вкусом. Естественным следствием моего возбуждения, едва мы переступили порог, стали жаркие объятия и серия длительных поцелуев. Инициатива принадлежала мне, но разумных возражений у Вали не отыскалось.

Квартирка ей понравилась. Усевшись после поцелуев в кресло, она с интересом обвела глазами набитые книгами полки, массивный письменный стол, лампу с зеленым абажуром, широкий раскрытый диван и плотные шторы, которые я тщательно задернул, прежде чем зажечь неяркий свет. Потом она встала и заглянула в ванную. Проверила, есть ли вода, и осталась довольна. На кухню не пошла – та была общей, а выходить в коридор Вале совсем не хотелось.

Пока она бродила по жилищу, я проворно достал из чемодана кое-какие вещички, купленные накануне у одного интенданта. Купленные просто так, на всякий случай, без всякой задней и конкретной мысли. Увидев чулки и флакон с туалетной водой, Валя не стала выражать восхищения. Отказываться, впрочем, тоже. Лишь вздохнула и порассуждала вслух.

– А что поделаешь, Флавио? Жить как-то надо. Не зря же мы в школе немецкий учили. Жизненный опыт опять же.

Потом повернулась ко мне спиной и попросила:

– Расстегни, пожалуйста. Только не думай, что я из-за подарков. Ты мне на самом деле нравишься. И Надя про тебя хорошо говорила. Yo te quiero. Ein bisschen.

Деликатно перебирая пальцами, я занялся Валиной блузкой. Было чертовски приятно вновь ощутить себя галантным кавалером, сумевшим к тому же понравиться само́й неприступной Наде. Что же касается Валиного хохдойча, я быстро к нему привык и вскоре стал воспринимать ее фразы как нечто вполне законченное, словно бы мое подсознание подрядилось на роль литературного редактора. Однако упоминание о Lebenserfahrung меня развеселило.

– У тебя богатый словарь, – проговорил я, помогая ей справиться с бюстгальтером, которому на самом деле было что поддерживать. – Жизненный опыт…

Она улыбнулась и, ступая как балерина, вышла из упавшей прямо на пол юбки. Я поспешил поднять ее с паркета и положить на стул, рядом с блузкой и лифчиком. Валя же рассудительно заметила:

– Жизненный опыт нужен. А вот это, пожалуй, нет.

После чего, блаженно ойкнув, упала спиной на диван и, слегка приподняв в полусгибе красивые сильные ноги, освободилась от шелковых трусиков. Задумчиво подержала их в руках, потом изящным жестом раскрутила над головой и грациозно отбросила в сторону. Вышло эффектно, во всяком случае для меня, имевшего некоторое представление о летных качествах разных объектов и женских навыках в данной области.

Описавши в воздухе дугу, интимнейший предмет мягко опустился на лампу, сообщив и без того неяркому освещению дополнительную интимность. А Валя откинулась на подушки и дала разъяснение по поводу словарного запаса.

– Это мне Надька сказала, она у нас отличницей была. А жизненный опыт – вещь хорошая. Хоть что-то с вас иметь, если уж к нам приперлись.

Строго говоря, она употребила нейтральное «gekommen», однако я услышал именно «приперлись» – интонация сомнений не оставляла. Но так или иначе, суждение Вали показалось мне резонным, и я без долгих разговоров подарил ей всё, что мог. И получил взамен совсем не мало.

* * *

Поутру Валентина в восторге плескалась в ванной. Горячей воды, разумеется, не было, но холодная оказалась не столь уж холодной, а они с Надей купались в море до поздней осени.

– Мы были физкультурницы, las deportistas, – объяснила она через дверь. – Понимаешь? У вас в Италии много физкультурниц?

– Хватает, – ответил я, вспоминая Елену с ее пристрастием к горным курортам, австрийцам и швейцарцам. Во время моих первых командировок, еще до Тарди.

– Какие виды спорта?

– Всякие. Лыжницы, например. А у тебя какой был?

– Легкая атлетика. Но я больше танцевать люблю, bailar. Потому что люблю, и чтобы ножки были красивые. Te gustan mis piernas?

– О-о! – простонал я, не в силах выразить восторга.

– А физкультурников у вас много?

– А я, по-твоему, не физкультурник? – ответил я, подумав, однако, про дуче и про то, как его обозвал Кавальери.

– Еще какой! – рассмеялась она, выходя из ванной в комнату. Обнаженная и величественная, как эллинская богиня физической культуры. С влажными растрепанными волосами и серебрящимися каплями на теле. – Я утром тоже красивая?

Я снова что-то простонал. Чувствуя, что еще немного – и я разучусь высказывать мысли и стану говорить на любом наречии хуже, чем Валя на языке Фейербаха и Лойолы. Она же, приоткрыв дверцу шкафа, занялась изучением книжных фондов.

– Тут и немецкие есть, Флавио. Сможешь читать в свободное время.

– Вряд ли оно найдется.

– А эта на французском вроде бы.

Она передала мне книжку в синем переплете.

– Верно, – ответил я, бросив взгляд на титульный лист. – Вольтер, «Орлеанская девственница». Прямо про нас с тобой.

– А эта? Итальянская?

– Итальянская. Надо же, де Амичис… «Ieri sera è morto Garibaldi. Sai chi era?»

– Кто-то умный жил. Смотри – тут знак. – Она показала мне раскрытый том с фиолетовым экслибрисом. – И тут такой же, – удивленно пробормотала она. – И тут. Слушай, я знаю, чья это квартира!

– Чья? – обеспокоился я, в общем-то полагавший, что в настоящее время квартира является моей. Валя бережно положила книгу на стол и взяла со стула одежду.

– Я знала этого человека. Доцент Виткевич. Он работал в Надькином институте и умер зимой. От голода.

Я сочувственно вздохнул. Помочь кому-либо я был не в состоянии. Валя озабоченно забралась с ногами в кресло и слегка прикрылась юбочкой. Было видно – она расстроена.

– Его звали на службу в управу. А он отказался. Потому и голодал. Comprendes?

Я вздохнул опять и решил никуда не ходить до обеда. Оставлять Валю одну и тем более выставлять ее на улицу было бы откровенным свинством.

Мы позавтракали тем немногим, что нашлось в моей дорожной сумке, а потом опять лежали на диване и вели неспешный разговор. О Крыме, Симферополе и Ялте, о Пьетро Кавальери, Наде Лазаревой и неизвестной мне Любови Фисанович, расстрелянной немцами в прошлом году и зарытой во рву на окраине города. И снова о Наде, к которой Валентина относилась почтительно, но не без юмора.