Инесса Яжборовская - Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

• Название: Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях
• Автор: Инесса Яжборовская
• Издательство: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН)
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-8243-1087-0

В книге анализируются исторические реалии, приведшие к катынскому злодеянию, — ликвидация Польского государства и его армии как одно из следствий подписания советско-германских договоров 1939 г. В центре исследования — многотрудная история Катынского дела, борьбы против замалчивания и фальсификации обстоятельств, причин и мотивов преступления, усилий по установлению лживости заключения комиссии Бурденко и всей советской «официальной версии», представленной в Нюрнберге. Обстоятельно показаны значение и роль Катыни как в советско-польских, так и в российско-польских отношениях — в течение Второй мировой войны и послевоенный период, в годы «оттепели» и «застоя», в период «перестройки» и коренных трансформаций рубежа нового века. Особо выделяются и рассматриваются 1990-е гг., когда была прорвана завеса тайны и сделан важный шаг в направлении примирения россиян и поляков, развития добрососедства и партнерства.

---

Глава 4. «Гласность» и проблема «белых пятен» в истории советско-польских отношений

Попытка идеологической нейтрализации прошлого

1985 год открыл шлюзы для духовного обновления страны; 1987 год уже был ознаменован изменением психологического климата, развитием творческой атмосферы дискуссий и обсуждения спорных, требующих подлинной гласности проблем. Общественное сознание осваивало вновь открывавшиеся факты, разоблачавшие господство обмана, идеологических фальсификаций и умолчаний. Ученые стали требовать, чтобы наука была освобождена от роли служанки партаппарата. Развернулось концептуальное осмысление сталинизма как специфического типа духовной деятельности, идеологической догматизации и деформирования теории, а также сталинщины. Последняя определялась как превращенная форма социальной практики, развивающейся по законам отчуждения, по логике классовой борьбы, которая была превращена в единственно возможный способ социалистического строительства{1}.

Начиная реформы, Михаил Горбачев сам в известной степени становился их производным.

В новой обстановке происходило идеологическое размывание тоталитарного мышления. Необходимыми компонентами этого процесса были крушение прежних ценностей, демифологизация, освоение новых понятий — «перестройка», «новое мышление», «гласность» — и постепенное исчезновение одномерного, линейного восприятия действительности. Издавая свои избранные труды, Горбачев предварил их вводной статьей под названием «Я не знаю счастливых реформаторов...». В ней он констатировал: «Я менялся вместе с перестройкой в стране, в чем-то, естественно, обгоняя ее. С глаз спали идеологические шоры, мешавшие видеть реальную действительность во всей ее многогранности и противоречивости. Многое дало мне участие в мировой политике, сотрудничество с крупнейшими государственными деятелями нашего времени...»{2}

В числе этих деятелей были и польские лидеры. Контакт между советским и польским руководством начал принимать в период перестройки качественно новый характер. Отношения становились партнерскими, равноправными, опирались на проводившиеся в унисон преобразования. Вот свидетельство секретаря ЦК КПСС В.А. Медведева: «В этой обстановке между руководством Польши и горбачевским руководством с самого начала установилось хорошее взаимопонимание. Я убежден — лучшее, чем со всеми другими, в том числе более благополучными, странами, которые клялись в верности КПСС и Советскому Союзу. Сложилось и тесное личное общение между двумя руководителями». Войчех Ярузельский приехал на XXVII съезд в Москву, а М.С. Горбачев участвовал в работе X съезда ПОРП в Варшаве. Таким образом, была заложена основа для восстановления прерванных на ряд лет полнокровных двусторонних отношений.

Этот процесс начался после XXVII съезда, когда стали преодолеваться препятствия общению со странами, именовавшимися «братскими», но как бы подвергшимися наказанию согласно доктрине Ю.А. Квецинского, заместителя министра иностранных дел СССР. Считалось, что связи будут поддерживаться лишь с верными друзьями и единомышленниками. Отношения же с Польшей, как источником «идеологической заразы», были сильно урезаны.

Весной 1986 г. отдел ЦК, который отвечал за связи с социалистическими странами, поставил перед Политбюро вопрос о восстановлении отношений с Польшей в полном объеме.

Ситуация стала меняться к лучшему, и уже отнюдь не на том уровне, когда национальные механизмы тоталитарной бюрократии дополнялись интернациональной системой бюрократической солидарности и взаимоподдержки. Это была взаимоподдержка другого качества — в деле оптимального развертывания реформ.

Структуры тоталитарной политической системы сохраняли свою целостность, в них трудно было найти союзников. Более того, как отметил Горбачев на пленуме ЦК в январе 1987 г,, попытки начать преобразования в политической сфере вызвали саботаж номенклатуры. «Каждый день реформ преподносил сюрпризы, они требовали конкретных решений и рациональной реакции, но тут всегда вступала в силу разрушительная одномерная идеология, — вспоминает о той ситуации А.Н. Яковлев. — Разумные намерения и меры она губила, иррациональные — одобряла, будучи сама иррациональной»{3}.

Много разъезжавший по зарубежным странам Горбачев находил там понимание. Его реформаторские акции поддерживал, в частности, Войчех Ярузельский. Об этом не так много было известно в Москве. По свидетельству В.И. Болдина, со сталинских времен даже в Политбюро и правительстве знали, что международная политика является прерогативой генсека и еще пары человек. МИД и КГБ должны были направлять наиболее важные шифротелеграммы только по одному адресу — Горбачеву. «Никто, повторяю, никто, — пишет Болдин, — не смел вторгаться в сферу международных отношений, если Горбачев не просил или не поручал кому-то специально заняться тем или иным вопросом.

К этому следует добавить и тот факт, что М.С. Горбачев и министр иностранных дел имели, по существу, монополию на информацию о процессах, происходящих в мире, и прежде всего в социалистических странах, руководстве партий, настроении народа»{4}.

По свидетельству помощника генерального секретаря Г.Х. Шахназарова, Горбачев и Ярузельский «понравились друг другу. Беседы между ними всегда были предельно откровенными. Генерал приветствовал перестройку, одобрял намерения нашего генсека и, в свою очередь, делился планами преобразований в своей стране»{5}.

Двусторонние отношения развивались конструктивно, и генерал Ярузельский, казалось, мог рассчитывать на снятие с них негативных наслоений прошлого. Его прежние неоднократные попытки прозондировать отношение к Катынскому делу крупных советских военачальников — маршалов Ф.И. Голикова, А.А. Гречко, И.И. Якубовского, Д.Ф. Устинова и В.Г. Куликова, проверить их реакцию на сомнения по поводу выводов комиссии Бурденко и соображения о необходимости их перепроверки показывали, как он пишет во вступительном слове к книге Яремы Мачишевского, что они или ничего не знали об этом преступлении, или считали такой подход к проблеме плодом «постгеббельсовской, империалистической пропаганды, стремящейся вбить клин между Польшей и СССР»{6}. Теперь открывалась возможность обмена мнениями по этому вопросу на высшем партийно-государственном уровне.

Из первых рук, и именно из рук генерала Ярузельского, стало известно о том, что он поставил перед Горбачевым комплекс трудных вопросов двусторонних отношений уже через несколько недель после избрания последнего генсеком ЦК КПСС — в конце 1985 г., во время работы Консультативного совета Варшавского договора. «Горбачев принял это с большим вниманием и пониманием. Он признал, что мы должны поднять эти трудные темы. Декларировал свою добрую волю. Однако предлагал понять его: он только недавно приступил к новым обязанностям, затронутую мною проблематику он должен основательно изучить, анализ отдельных проблем поручить разным людям. Легким и простым это не будет», — вспоминает Ярузельский. Подчеркивая, что Горбачев демонстрировал понимание существа вопросов, включая секретные протоколы договора 23 августа 1939 г. и выдвигаемую на первое место проблему гибели военнопленных, Ярузельский зафиксировал его первую реакцию: «Я тут же почувствовал, что для Горбачева это были очень трудные проблемы. Особо соглашаясь с тем, что катынское преступление требует отвечающего правде освещения, он одновременно констатировал, что правда в этом вопросе не очевидна, что нельзя выносить приговор без необходимых доказательств. Так что нужны дальнейшие исследования и доказательства»{7}.

В ходе одной из бесед с советскими руководителями во время совещания секретарей ЦК партий соцстран по идеологическим и международным вопросам в Варшаве в январе 1987 г. Ярузельский вновь затронул этот вопрос, что рассказавший об этом событии В.А. Медведев счел очень важным: «Как всегда осторожно, но четко Ярузельский коснулся проблем преодоления недоверия между нашими народами и необходимости обсуждения и прояснения тех страниц истории, которые порождают это недоверие. Он не скрывал, что польское руководство испытывает по этим вопросам огромное давление со стороны общественности своей страны, и прежде всего интеллигенции. Ярузельский подчеркнул, что они не настаивают на какой-то определенной интерпретации событий, но нужен диалог, постепенно, шаг за шагом приближающий нас к истине. Ничего при этом не упрощать, не мазать одним цветом». Эта беседа велась с участием Медведева, Яковлева и Добрынина, ориентировала на сбалансированное, но обстоятельное рассмотрение трудных проблем совместной истории. Свою личную заинтересованность в этом генерал подчеркнул специально, для убедительности сославшись на свою собственную судьбу депортированного.