Александр Меньшиков - В краю молчаливого эха

• Название: В краю молчаливого эха
• Автор: Александр Меньшиков
• Жанр: Фэнтези

Только во тьме виден свет. (цикл «Аллоды», книга 4)

---

— Итить твою мать! — схватился за голову Первосвет. — А я, батя, был там. В Орешке-то! Но не в первых рядах. А когда уже и ворота взяли… и площадь… Твою мать! Надо ж как оно вышло!

— Н-дась! Вон оно како быват. Ты по одну сторону, твои други — по иную.

— Ладно тебе! Други! Скажешь такое…

— А разве ить не так? — батя откуда-то вытянул чарки да пузатый штоф, и налил до краёв. — Помянем добрым словом всяк-но там погибшаго. Тожно ведь люди.

— Помянем, — кивнул Первосвет, запрокидывая в рот обжигающий первач.

— Не то нонче времячко. Совсем не то, — вздохнул отец.

Постояли, помолчали. Вот и снова в дом позвали. Первосвет неохотно встал и хмуро поплёлся вслед за остальными.

И опять разговоры про то да про сё. В одной стороне гутарят громче, в иной тише. Снова наливают. И вот в какой-то момент находится один из «зачинателей», все мгновенно замолкают, и в светёлке разливается, поначалу нестройный, а затем подхваченный и мужскими, и женскими голосами, хор:

А-а то-о не ве-э-тер ветку кло-о-ни-ит,
То не-э ду-убравушка шу-у-мит.
Мо-а-а-е серде-э-шко сто-у-нет,
Как-но-о восе-э-нний лист дрожи-ит…

Выводили так, что аж мороз по коже. Как кончили снова выпили. Потом чуток помолчали, каждый о чём-то задумался.

И вот понеслась другая песня — «А куды ить бяжишь, тропинка мила?»

Первосвет опёрся спиной о стену, чуть прикрыл глаза. Его мысли понеслись безостановочной рекой. На душе стало тепло, хорошо. Вспомнилось, как порой на мысе Доброй Надежды ночами снился родной двор, куст сирени у колодца.

«Здесь тебе, брат, не Сиверия! — рассуждала пьяненькая частичка разума. — Погляди кругом! Кому ещё ты так будешь нужен, как не дома?»

Песню окончили. Вновь загомонили, заспорили.

Первосвета же никто не трогал. И он даже был этому немного рад.

«О, Сарн! Как же хорошо!» — парень улыбнулся, прошёлся взглядом по всем присутствующим.

— Гм! — подал голос дед Прохор.

Он молодцевато приосанился, погладил бороду и снова громко откашлялся, прочищая горло. Затем отставил свою клюку и стройно затянул своим низким басом:

Да как ярами,
Да тёмными лесами.
Идём боротися мы
Праведно с врагом…

— Ты чо, Проша! — плеснула руками его жена. — Тс-с! Вона раздухарился!

И все зацыкали, мол, куда такую песню да в полный голос-то петь. Не ровён час прознают власти, тогда не сносить головы.

Но дед поднял руку вверх, затыкая всем рот, и продолжил уже громче:

Как родилися мы
Да в трудную годину.
Для славы жити
Да бороться нам дано!

«Ого! Давно я этой «боёвки» не слышал», — промелькнула в голове Первосвета последняя здравая мысль.

Но тут парня догнал первач, он почувствовал, что начинает терять связь с реальностью. Мозг тонул в мутном хмельном тумане. Но даже сквозь него в разум прорывались слова запрещённой песни:

…Наш горький плач
Свободы нам не даст!..

Мир перед глазами поплыл, всё закрутилось, завертелось… угасало… А слова становились все тише и тише:

…Как напитала ить
Нас болью-но утрата.
Идтить не смеет
Брат на брата…

А утро началось с громких петушиных перекликов. Кто кого перекричит. В сенцах послышалось чьи-то голоса.

Первосвет открыл глаза, и никак не мог взять в толк, где находится. Потом вспомнил, огляделся — в доме никого.

В окна пробивался яркий свет утреннего солнца. В свежевыбеленной широченной приземистой печи, расписанной весёлыми птичками да синеокими васильками, ласково плясали оранжевые языки пламени. Из-под крышки потемневшего котелка выбивались тоненькие струйки пара. В почетном углу под потемневшим образом Тенсеса едва теплилась лампадка.

— Дома… я дома, — эта мысль разлилась по телу Первосвета приятным теплом.

Вчерашний вечер казался просто сном. Далёким-предалёким сном.

Скрипнула низенькая дверка, вбежала Алёнка, младшенькая сестричка. Заметив, что брат уже не спит, она тут же заулыбалась и весело рассказала, что корова под утро отелилась.

— Бычок ить… Смешной оноть, да глупонький. Я до него гладить-то, а он мя ладошку язычком ить лизати.

Вошла мать.

— Побудился? — поинтересовалась она. — Аль ентова егоза тобе подняла?

— Сам встал, — потянулся Первосвет.

В голове вновь зашумело, захотелось пить.

— Вот ить хорошо, вот и добре. Садись-но откушай…

Первосвет тряхнул головой, но в ушах ещё больше зазвенело, загомонило. Мир закружился, к горлу подступил неприятный тошнотворный ком.

Мать поставила на стол горяченького рассольничка. И Первосвет почувствовал, как с каждой ложкой, отправлявшей в его нутро наваристого супа, мир вокруг менялся и приобретал знакомые живые краски.

Мать сидела напротив, подперев рукой щёку и ласково глядела на повзрослевшего сына.

«Жонку б йаму добру, — пробегали мысли в её голове. — Да нам ить внучков… эх-х…»

— Я видел в хлеву дверь покосилась, — заметил Первосвет. — Надо бы поправить… Батя где?

— К обеду повернётся…

— Ясно. Сейчас дохлебаю, пойду подсоблю…

Сказал — сделал. Первосвет работал до самого заката. То починял покосившиеся двери хлева, то перенёс мешки с мукой в амбар, потом вычистил конюшню… Работа спорилась. Руки соскучились, даже чесались, и всё выходило, всё получалось.

Прискакал отец. Первым делом подошёл к сыну, снова обнял.

— Молодец! — хлопнул по плечу. — Ух ить крэпкий ты стал!

Отец глядел на сына иными глазами. И Первосвет это чувствовал. Он понимал, что батя горд… безумно горд… И хоть старается сильно сего не показывать, но скрыть излучавшийся изнутри свет отцовской радости было невозможно.

Работы хватило и на второй день. А к вечеру третьего батя позвал на рыбалку.

— Помнишь-но како мы кодысь с тобою ходили? — подмигнул он Первосвету.

— Само собой!

— Ох, гутаришь, како столичный! Ух!.. Ладно, давай-но собиратися…

И вот они на берегу Малиновки. Белёсый дым костра тянется ввысь, к сизому небу. Река приобрела характерный её названию оттенок. Белые барашки, поднятые вечерним ветерком, заспешили в берегу.

Отец в сторонке возился с удилищем. Всё мечтает поймать такого же здоровенного сазана, какого выловил прошлой осенью.

— Фунтов-но ить двадцать! — батя налил по стопочке и стал показывать руками размер рыбы. — Ейно так! Дюже важкий!

— А как ты его вытянул?

— Боролися мы с ним долгонько…

— А на что поймал? Неужто удилищем?

— Ну, ить ты скажешь-но! Знамо нет!

Выпили. Закусили кровяночкой. Батя подкинул дров и пошёл распутывать лесу.

Первосвет потянулся до хруста и вдруг неожиданно почувствовал, что он тут не один. Оглянулся по сторонам: в седеющем воздухе невесть откуда соткалась странная человеческая фигура. Она сидела чуть в сторонке от котелка, в котором смачно похлюпывала ушица.

— Бор? — растерянно спросил Первосвет.

— Я-я… Отдыхаешь? — голос северянина был похож на лёгкое дуновение ветерка.

Первосвет откашлялся и снова повернул голову к Бору. Действительно он. В слабых сполохах огня всё же можно было разглядеть знакомые черты.

— Ничего странного в дороге не видал? — спросил северянин.

— Ну-у… было…

— Расскажи-ка, друг.

Первосвет только сейчас вдруг подумал, каким образом Бор попал в Жодино.

— Не забивай тем голову, — словно прочитал мысли северянин.

Его фигура была мутная, нечёткая. Какая-то нереальная, однако же… он тут был.

Первосвет откашлялся и поведал о своих приключениях по дороге к дому.

— Угу… понятненько, — Бор вдруг «заколебался».

— Что-то не так? — испугался гигант.

Темнеть стало быстрее. Появились «звонари» и прочая мошкара.

— У меня к тебе будет просьба, — твёрдо сказал Бор. — Не спеши в Старую слободку. Поезжай в Зачарованную пущу, да узнай про единорогов. Что? Как? Где?

— Зачем?

— Просто сделай. Сдюжишь?

— Да что тут сложного…

— И разузнай про Мстислава… охотника на единорогов, о котором тебе хуторянин рассказывал. Чего он тут ищет? Откуда пришёл? Договорились?

— Ну… да…

— И ещё: будь осторожен. Очень осторожен.

— Гей, Первуша! — послышался голос отца. — Ты ить с кем тамо судачишь?

— Я? — Первосвет было открыл рот, чтобы ответить, но Бора уже не было.

Здесь вообще никого не было.

— Бор? — тихо позвал Первосвет.

В какое-то мгновение боковое зрение уловило стремительно поднимающуюся тень. Парень закрутил головой.

— Фу ты! Привиделось… или нет…

В костре потрескивали дровишки, варилась уха, а над ухом надоедали «звонари».