Юра Окамото - ЯПОНИЯ БЕЗ ВРАНЬЯ исповедь в сорока одном сюжете

• Название: ЯПОНИЯ БЕЗ ВРАНЬЯ исповедь в сорока одном сюжете
• Автор: Юра Окамото
• Издательство: ОГИ: ОБЪЕДИНЁННОЕ ГУМАНИТАРНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-94282-711-3

Япония — загадочное место на островах в Тихом океане с богатой культурой и развитой экономикой. Разумеется, всем что-то известно об этой «Стране восходящего солнца»: самураи, время от времени делавшие себе харакири, суши и палочки, которыми их едят, гейши и хокку, икебана и оригами, а также аниме, высокие технологии, цунами… Но какая же она на самом деле — настоящая Япония?

Писатель и журналист Юра Окамото, проживший там девятнадцать лет и прочувствовавший японскую культуру изнутри, пытается дать ответ на этот вопрос. Впрочем, по его словам, книга предназначена «для тех, кому интересный вопрос ближе, чем правильный ответ».

Многие тексты, из которых составлена эта книга, впервые появились в журнале «Сноб», и автор сердечно благодарит редакцию и читателей-участников проекта, без которых эта книга бы не состоялась.

---

Бомбардировки Хиросимы и Нагасаки — вполне конкретный поступок вполне конкретных лиц, обусловленный ходом войны, политическими, экономическими и идеологическими соображениями того времени. За той трагедией, которая унесла двести тысяч жизней сразу и ещё больше вследствие лучевой болезни, за обугленными телами и висящей лохмотьями кожей стоят весьма определённые люди — стоит японская военная верхушка, до последнего не желавшая признать поражение, несмотря на чудовищные потери на Окинаве, стоят Гарри Трумэн, отдавший приказ сбросить бомбы, Сталин, поздравивший Трумэна с успешным созданием оружия невиданной силы, и, наконец, сами лётчики, одним движением руки прервавшие столько жизней.

Но для японцев атомные бомбардировки прежде всего — некое почти стихийное бедствие, обезличенное настолько, что виновных — будь то определённые лица или социальные и исторические факторы — искать просто не приходится. Музеи в обоих городах ставят целью не выявить причины, а именно показать всю бесчеловечность происшедшего — как в смысле жестокости, так и в смысле отсутствия человеческой вины.

В то время как Запад всегда видел в бомбардировках чудовищную жестокость, то порицая её, то пытаясь найти ей оправдания, для японцев они вскоре после войны стали чем-то вроде землетрясения или цунами. В школах герои рассказов об атомных бомбардировках — или страдающие животные зоопарка Хиросимы, или дети, потерявшие родителей и безуспешно пытающиеся их отыскать. А взрослых — как японцев, так и американцев, которые и являются носителями идеологий той эпохи, которые как раз и ответственны за эту трагедию, — там словно бы и не было.

В отличие от Германии, где проблема осознания войны была решена всенародным раскаянием, которое стало краеугольным камнем и политики, и самосознания, в Японии война всё ещё продолжается.

Япония так и не принесла формальных извинений Азии за эшелоны так называемых ианфу — девушек, которых японская армия заставляла следовать за полками для утоления мужских потребностей солдат, а японские премьер-министры так и ходят молиться в храм Ясукуни, где к богам приравнены души ответственных за бессмысленную и проигранную войну офицеров.

На Второй мировой всё ещё не поставлена точка, и, словно незаконченное предложение, война живёт в каждом японце до сих пор.

Прошедшие войну старики качают головой и жалеют о глупости японской верхушки, развязавшей войну с таким сильным противником, — не отождествляя себя с идеями того времени, но и не отвергая их. Молодые говорят, что они в войне не участвовали и поэтому отвечать за деяния отцов не должны. Преемственности поколений уже 65 лет как нет, поскольку общество идеологически, да и экономически нарезано на поколения, как на классы, и диалога между ними практически нет. В результате Япония сегодняшнего дня неуверенно цепляется за японское понятие мира, которое основано не на понимании агрессии, а только на страхе — страхе повторения войны, повторения ужасов атомных бомбардировок…

В японском обществе, где ещё в XIX веке убийство было вполне приемлемым способом решения ссоры, сейчас практически нет драк даже среди детей, а самое страшное выражение гнева — слегка приподнятые брови и вопрос: «Что же это вы, по-вашему, делаете?» Образование делает упор, прежде всего, на мире, и в почти всех песнях для хорового исполнения в школах и детских садах ключевое слово — «дружба», причём не конкретная дружба западного типа, где дружим «я» и «ты», а обобщённая дружба всего класса, школы, города или человечества в целом. Из книг для детей изъяты все жестокости, и волк, поняв свою ошибку, становится лучшим другом Красной Шапочки, её товарищем по играм в песочнице.

В результате именно потому, что всё общество ориентировано на миротворчество, не основанное на понимании войны или регулирования агрессивности в целом, совершенно отсутствуют механизмы разрешения споров, и ненависть, стоит ей накопиться, выплёскивается в формах поистине ужасающих — как показывают инцидент с зарином 1995-го и число убийств, совершаемых по чисто тривиальным причинам.

Во время послевоенной оккупации, с её Токийским судом и принятием новой конституции, Япония объявила, что не станет создавать собственную армию и покажет всему миру пример истинно миротворческого государства. Но уже в 1950-м началась война в Корее, затем, в 1965-м, — во Вьетнаме, и между Японией и Америкой был заключён договор, фактически превративший миротворческую Японию в базу размещения американских войск.

Студенческое движение, которое попыталось отстоять насаждённые американцами принципы миролюбия от самих же американцев, было подавлено, от армейских заказов экономика стала быстро набирать обороты, и с новым благоденствием проблемы Второй мировой оказались неудобны для всех. Противоречия между миротворчеством и атомными подводными лодками на Окинаве, между нежеланием использовать атомную энергию и необходимостью атомных электростанций для нового экономического роста, между ущемлённой гордостью и необходимостью американской военной защиты от Северной Кореи были старательно забыты.

Похоже, Хиросима и Нагасаки с их обезличенным ярлыком стихийного бедствия стали ещё одним вопросом, который японцы стараются отложить, так и не разобравшись в нём до конца.

36. ЕВРЕИ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА

Дорога с перевала была длинная, каменистая и всё вниз — километров десять, не меньше, — а велосипед старый, шины истёртые, колодки тормозов как железные, и на полпути вниз камера на раскалившемся ободе таки лопнула. Резиновая заплата у меня была, а вот насоса почему-то не оказалось. Я как-то добрёл до деревни у подножья и, оставив велосипед у прогнившего забора придорожной закусочной с громким названием «Европейская Еда», зашёл внутрь. И там познал, что еврей и японец — братья навек.

Поскольку еврейство у меня неправильное — по отцовской линии, — я стараюсь его особо не акцентировать, считая, что данная мне таким неудобным образом еврейская кровь скорее освобождает меня от национальных признаков, давая полное право сидеть под сакурой, закусывать ром мацой и петь «Мы же русские, Танька». Но кем-то себя называть надо, а в Японии, стоит человеку назваться русским, на него немедленно выливают ведро ассоциаций от матрёшек и водки до казачьих плясок, поэтому я часто представляюсь как еврей из России — на эту гремучую смесь у японского народа штампов не заготовлено, и можешь выстраивать свой образ сам. Но в этот раз не вышло.

Я сел у стойки и заказал хозяину закусочной какое-то блюдо, решив, что лучше сначала завоевать его расположение, а потом уже выпрашивать насос. И на первый же заданный мне вопрос выдал ему свой пятый пункт.

— Еврей? — переспросил он, застыв со сковородкой в одной руке и куском чего-то европейского в другой. Затем повернулся и возбуждённо крикнул куда-то вглубь дома: — Жена, к нам еврей приехал!

Отдёрнув занавеску, к нам вышла женщина деревенского вида и встала рядом с мужем. Некоторое время оба заворожённо смотрели на меня, как на эдакую мифическую птицу. Затем, очевидно поняв по моему недоумённому виду, что птица считает себя последним воробьём, начали меня просвещать.

Оказалось, что миром на самом деле правят евреи, но правят тайком, не показывая до поры до времени своей силы. Но что в двухтысячном году (дело происходило года за два до великой даты) они открыто заявят о своём могуществе и создадут всемирное правительство, упразднив все остальные. И тут-то, мол, мы, японцы, и пригодимся — в качестве правой руки. Почему? Да потому, что японцы — прямые потомки одного из десяти колен Израилевых, сбежавших из Палестины в Японию. Что, не веришь? Подумай, столько всего общего между Ветхим Заветом и японской мифологией, между иудаизмом и синтоизмом, слова кое-какие совпадают, да и вообще у нас Y-хромосома одна и та же.

Я слушал вполуха, хоть и удивляясь количеству выдаваемой мне информации, думая, как бы повернуть разговор в сторону насосов да европейской еды, которая теперь лежала, всё ещё нежареная, на сковороде рядом с плитой. Хозяин же, неверно рассудив, что мне просто не хватает доказательств, отправился на второй этаж и притащил мне с десяток брошюрок, какие в городах разносят по домам пожилые бабы — всегда уродливые, очень дорого одетые да с японской парасолькой, — и всё стало ясно. Хозяин гнал не от фени, а от религии.

Я покорно взял первую брошюрку, и хозяин, не желая мешать праведному делу, наконец поставил сковороду на плиту. С обложки на меня смотрела гора — наверное, Синай, — а уже на развороте я нашёл то, что искал: фотографию и биографию основателя.

Основателю было всего лет сорок на вид, был он толстоватый, в костюме, в очках и выглядел совсем как обычный японский бухгалтер, только похитрее. А в биографии указывалось, что он не так давно приехал из Америки, где учился на экономическом, много общался с представителями величайшей расы и из первых рук добыл свою истину. Дальше следовала масса статей, разъясняющих доктрину и подчёркивающих, что, хотя все японцы и являются, по сути, евреями, в новое правительство возьмут только первых учеников. А на последней странице — неизменный в таких брошюрах номер банковского счёта: присылайте, мол, кому не жалко.