Веркор - Избранное [Молчание моря. Люди или животные? Сильва. Плот "Медузы"]

• Название: Избранное [Молчание моря. Люди или животные? Сильва. Плот "Медузы"]
• Автор: Веркор
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-05-002521-4

В сборнике представлены произведения разных лет одного из виднейших писателей современной Франции, начиная с первого подпольного издания французской литературы Сопротивления, повести «Молчание моря». Традиции вольтеровской философской повести продолжают такие произведения Веркора, как «Люди или животные?» и «Сильва», полные глубоких раздумий о природе человека, о его месте в мире. Острота проблематики, развенчание «левой фразы», видимости антибуржуазного бунта отличают роман «Плот „Медузы“». Все творчество писателя-гуманиста проникнуто тревогой за судьбу человека в современном обществе, верой в торжество человеческою разума.

---

— Вам не пришло в голову посоветоваться с Реми? Вы уже давно не упоминали о нем».

Решительно, это имя подействовало на него как электрический разряд. Рот слегка скривился, — не знаю, что он собирался сказать, но вдруг он овладел собой, и на губах даже появилось какое-то подобие спокойной улыбки.

«— Нет, я не советовался с ним. По той простой причине, что он как вы, может быть, помните — заканчивал стажировку в Бухаресте. Но если бы он и был в Париже, я постарался бы сбежать от него, как и от всех остальных, сбежать на край света, ну хотя бы в Индию, если бы я мог. Но у меня было мало денег — я слишком щедро раздавал их друзьям. Впрочем, до войны и Греция находилась за тридевять земель. В ту пору ведь не было бесчисленных авиалиний. Путешествие, пароход, вынужденная праздность, морские дали — когда я сошел на берег, я уже немного успокоился. Я люблю порты, оживленные доки, корабли — я решил снять комнату в Пирее. Пирей тоже сильно изменился за эти годы. Для торговых судов из трех рейдов служит теперь только один, самый большой, там царит невообразимая кутерьма. Второй вообще не используется. А третий, меньший из всех, приспособили для курортников. Поэтому там вдоль всего берега протянулась цепочка кабачков для туристов, кабачки торгуют от ресторанов, расположенных по другую сторону улицы. Это очень мило, ты сам идешь в кухню, выбираешь по своему вкусу омара или барабульку, и тебе ее тут же поджарят — пальчики оближешь, а хочешь, приготовят подливку из густого и терпкого вина. Все это мило, но если ты вздумаешь не пообедать, а просто прогуляться, тебе ступить некуда. А в ту пору на берегу был один-единственный ресторанчик в самом конце пляжа, а вокруг все пусто, берег служил только для причала, да и приставали к нему одни рыбачьи лодки. Я снял маленький, но удобный номер с оштукатуренными стенами, из его окна видна была целая роща мачт, парусов, рыболовных сетей. Волшебное зрелище…»

Я перебила: «Хорошо. Но как же Бала?» Бровь стала подергиваться. Губы сжались.

«— Само собой, как только я распаковал свой чемодан, я тут же ей написал.

— Понятно. Но что вы ей написали?

— Выдумал, будто меня вызвали телеграммой, чтобы я прочел цикл лекций, который давно обещал прочесть. Мне, мол, не удалось ее предупредить, но я буду ежедневно ей писать. Пусть отвечает мне до востребования.

— И она вам поверила?

— Жизнь иногда подстраивает забавные совпадения: представьте себе, через три дня после моего приезда выдуманный предлог перестал быть выдумкой.

— Вы в самом деле стали читать лекции?

— Да, по приглашению „Альянс франсез“. Мне не пришло в голову путешествовать инкогнито. Как видно, какой-то старый журналист, которому позарез нужны были сенсационные новости, каждый день просматривал списки приезжих. На второй день он свалился как снег на голову: „Зачем вы приехали в Грецию? Может быть, намерены прочитать цикл лекций?“ Простота, забавность, логичность такого ответа — все подстрекало меня ответить утвердительно. Интервью было напечатано на другое же утро в афинской ежедневной газете. В тот же вечер меня вызвали к телефону — звонили из „Альянс франсез“. Не могу ли я во время своего турне провести несколько бесед в рамках их общества? Я, конечно, согласился: во-первых, это успокаивало мою совесть, и к тому же, заработав немного денег, я мог подольше оставаться в Греции.

— То есть?

— Что „то есть“?

— Что значит „подольше“?»

Он ответил не сразу. Тяжело вздохнул, потом: «Все это не так просто, как кажется». Я терпеливо ждала.

«— Прежде всего мне ведь надо было подготовить лекцию. Я был молод, неопытен, мне показалось, что я нашел свежую тему: „Писатель и его персонажи“. Я думал, что за неделю ее одолею. И ухлопал на подготовку целых три.

— Что же у вас не клеилось?

— Персонажи. С писателем особых трудностей не возникало, а вот с персонажами — ну просто беда. Понимаете, происходило почти то же, что с моим неоконченным романом: когда я пытался очертить их точнее, они становились гротескными, карикатурными. Короче, при малейшей попытке приблизиться к ним они от меня ускользали. Это приводило меня в ярость, я швырял в корзину скомканные листки бумаги, садился в трамвай, идущий в Афины, и искал убежища в Акрополе.

— И это вас успокаивало?

— Понимаете, там, наверху, как бы вновь начинаешь ощущать истинную меру вещей: скала, отшлифованная миллионами ног, которые прошли по ней в течение веков, развалины древнего мрамора, величавые колонны на фоне синего неба, благородные очертания Эрехтейона [60] — все это на какое-то время успокаивало мою тревогу. (Усмехается.) Но не тревогу „Альянс франсез“.

— Почему?

— Они ведь сняли помещение, а лектор не дает о себе знать, секретарша поминутно звонила мне по телефону, я велел отвечать, что меня нет; наконец однажды вечером портье предупредил, что в „гостиной“ — маленьком закутке, где с трудом умещались узенькая конторка, низкий столик и два кресла, — меня ждет дама. Первым моим побуждением было удрать из отеля отступить, чтобы, как я себя уверял, разбежаться и так далее… а, впрочем, ладно, будь что будет! Я вошел. Дама сидела ко мне спиной. Она склонилась над каким-то журналом. Я сразу увидел хрупкую белую шею и приподнятую над ней копну локонов, отливающих медью. Когда дверь скрипнула, дама обернулась. Меня обуял страх — я узнал Балу.

— Ха-ха! Представляю себе ваше лицо!

— Она тоже рассмеялась, как вы: „Я вижу, вы вне себя от радости!“

— Что же вы сделали?

— Что я мог сделать? Вначале я был не в силах выговорить ни слова, она указала мне на свободное кресло, и я рухнул в него, как тряпичная кукла. Ноги меня не держали.

— Нечего сказать, любезно вы ее встретили. А она?

— О, она держалась так спокойно, так непринужденно, точно мы находились в салоне баронессы Дессу.

— Но в конце концов вы ей все-таки что-то сказали?

— Да разве я помню, что именно…»

«Ой ли?» — спросила я только. Он слегка покраснел, но возразил: «Столько воды утекло… прошло двадцать лет…» Понятно, голубчик, значит, тебя надо растормошить.

«— Хорошо. Вы можете представить себе сейчас, как она сидит в кресле?

— О да, это я вижу. Она отбросила журнал на столик и, скрестив руки на затылке, откинулась, почти легла на спинку глубокого кресла, вызывающе выпятив грудь и насмешливо поглядывая на меня из-под полуопущенных ресниц. Она как бы подначивала меня — другого слова не подберу.

— Понимаю. Хотела вывести вас из себя.

— Да, вы правы — а! вспомнил, я закричал: „Что вы здесь делаете? Как вы меня нашли? С кем вы приехали?“ Она невозмутимо ответила: „Одна. Я приехала к вам. Мне дали ваш адрес в „Альянсе““. Это было последней каплей.

— Почему?

— Как почему? Ведь это означало, что „Альянс“, а значит, все вокруг будут знать, что приехала Бала Корнинская! Совсем одна! При том, что ей восемнадцать лет! Она пустилась в плавание на пароходе и теперь явилась в Грецию! Для того, чтобы увидеть меня! Я воскликнул: „Вы соображаете, что делаете, или нет?“ Она безмятежно улыбалась: „Я вас предупреждала“. (Молчание.) Сначала я не понял. Предупреждала о чем? О своем приезде? „Но вы мне ничего не писали!“ Она пояснила: „Я предупреждала вас, что вы напрасно считаете меня ребенком“. Ее улыбка была полна самодовольной иронии, меня так и подмывало схватить ее за руки и трясти до тех пор, пока она не запросит пощады. Нет, вы только подумайте! Какая дерзкая выходка!

— Так вы и сделали?

— Что — встряхнул ее? Нет. Я даже вскочил — но стал расхаживать… (усмехается), вернее, попытался расхаживать взад и вперед, потому что закуток был так мал, что я на каждом шагу натыкался на мебель и в конце концов мне пришлось сесть. Вид у меня, наверное, был совершенно дурацкий.

— Без сомнения. А дальше?»

Иногда я почти восхищаюсь собой. Восхищаюсь своей терпеливостью — она нужна, и я ее проявляю, когда, несмотря на добрую волю пациента, его внутреннее сопротивление так велико, что приходится буквально клещами тянуть из него каждое слово, а в результате извлекать какие-то совершенно несущественные детали. Бедняга, он тут ни при чем: в такие минуты мой метод напоминает детскую игру, когда удочкой с магнитом на конце ребенок наудачу выуживает металлических рыбешек. Улов бывает самый разный (карп, омар, а то и старый башмак), но подсознание начеку — оно удерживает самое главное. Впрочем, в конце концов придет черед и этому главному.

Казалось, он ищет в памяти.

«— Дальше? Ага! Естественно, у меня вырвался вопрос: „Где вы остановились?“ Ее улыбка стала еще более вызывающей, если только это было возможно. „Здесь, само собой“. — „В этой гостинице?“ — „Мои чемоданы стоят в комнате по соседству с вашей“».

Довольно неожиданно он рассмеялся.