Василий Зайцев - Подвиг 1972 № 06

• Название: Подвиг 1972 № 06
• Автор: Василий Зайцев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1972

СОДЕРЖАНИЕ:

В. Зайцев. За Волгой для нас земли не было

А. Лиханов. Деревянные кони

М. Барышев. Листья на скалах

---

Но тут от дальней цепочки отделились двое егерей и, пригнувшись, побежали через болото. «Увидят», — снова подумал Шайтанов, высовываясь из–за каменной стенки. Но немцы ничего не разглядели. Метров через сто один из них провалился в трясину, второй стал его вытаскивать. Значит, пронесло…

В это время за камнями яростно загрохотал ручной пулемет. Шайтанов кинулся по ходу сообщения. К ячейке он поспел тогда, когда Самотоев ставил второй диск.

— Стой! — заорал Шайтанов, с размаху кинулся на землю и отшиб ефрейтора от пулемета. — Стой! Зачем стреляешь?

— Немцы на разведчиков пошли… Двое, могли увидеть, — ответил Самотоев, растерянно моргая. Толстые щеки его сердито дрожали. — Чего ты кинулся на меня как бешеный!

— Башкой надо думать! — яростно заорал Шайтанов. — Башкой, а не другим местом. Сказано тебе было: не стрелять…

Через минуту тихое болото превратилось в ад. Пулеметная очередь, опрометчиво посланная Самотоевым, помогла немцам сообразить, где находятся ускользнувшие от них разведчики. Егеря, которые лежали на склоне за камнями, проворно побежали вниз, к болоту, на ходу стреляя из автоматов. Цепочка немцев с дальнего края повернулась и стала догонять группу Никулина.

Шайтанов посылал очередь за очередью, стараясь остановить егерей, отрезающих Никулину дорогу. Но те умело и быстро пробирались между валунами, укрывались в зарослях березок.

Слева басовито стал бить станковый пулемет. Это Кумарбеков пытался задержать егерей, пересекающих болото. Где–то зарокотал еще один станковый, потом по ивняку начала бить минометная батарея. Батальон Шарова выручал разведчиков, попавших в беду в сотне метров от линии обороны.

Шайтанов теперь уже не видел, где пробирается группа Никулина. Припав к прицелу, он ловил егерей, мелькающих в камнях у подножья горы, и бил по ним короткими расчетливыми очередями.

Никулин ушел от немцев. Он тяжело перевалился через стенку хода сообщения метрах в двадцати от пулеметчиков. За ним перепрыгнули двое разведчиков.

Старшина был без пилотки. Черные космы грязных спутанных волос стягивала наспех сделанная повязка с пятнами крови и торфа. На скуле темнела ссадина. Глаза у старшины были серые и тяжелые, как мшистые валуны. Никулин уставился на Шайтанова и метр за метром стал приближаться к нему, перебирая по каменной стенке растопыренными пальцами. Грязная плащ–палатка старшины сбилась в сторону и волочилась по земле. Когда она зацепилась за камень, Никулин, не оборачиваясь, коротким рывком, резким, как взмах ножа, оборвал ее, оставив на камне мокрый лоскут.

— Ты из пулемета начал стрелять? — сипло спросил Никулин, упершись в лицо Шайтанова каменными глазами. — Ты очередь дал?

— Я дал, — отозвался Самотоев. — К вам два немца пошли по болоту, а я их срезал…

— Срезал, — тоскливо повторил Никулин, скрежетнул зубами и, качнувшись всем корпусом, вдруг тупо ударил Самотоева в лицо. — Срезал, значит…

Глухо охнув, ефрейтор стукнулся головой о валун. Лицо его стало белым, будто в него сыпанули горсть муки. Рука нашарила винтовку и потянула ее к себе.

Ударом ноги Шайтанов выбил винтовку из рук Самотоева.

— Старшина! — испуганно крикнул он. — Ты с ума сошел, старшина!

— Нет, еще не сошел, — тихо и устало ответил Никулин. Глаза у него немножечко ожили. Плечи старшины вдруг обмякли, и он привалился спиной к камню, с таким напряжением откинув назад голову, будто внутри у него немилосердно жгло. Так, как бывает, когда ранят в живот.

— Всю обедню нам эта очередь испортила… Такого «языка» добыли, и у самого порога его очередью накрыло, — помолчав, заговорил он. — Березина и Сашу Арсентьева, гады, убили… Из автомата Сашу срезали, когда мы уже на склоне были. Сволочи! Гады паршивые!

Старшина стал ругаться. Зло, грязно и долго! Ругался хриплым, надтреснутым голосом, чтобы дать выход тому, что жгло его изнутри.

Когда Никулин ушел, Самотоев спросил:

— За что он меня, Вася?

Щеки его подрагивали, маленькие, спрятанные в орбитах глаза как–то странно мерцали, словно в голове у Самотоева металась одна огромная мысль. Она давила, тушила все остальные, подминала под себя. Шайтанову стало не по себе от этих мерцающих глаз.

— Не в уме был человек, — стараясь говорить спокойно, взвешивая, словно на весах, каждое слово, ответил Шайтанов. — Не понимал, что делает.

— За что он меня ударил? — снова спросил Самотоев.

В горле у него клокотало. Глухо, как пар в котле. Пальцы с такой силой сжали винтовку, что кисть посинела. Не дожидаясь ответа Шайтанова, он тихо сказал:

— Я, Вася, теперь старшину убью… Как сменимся, пойду в полк, разыщу его и убью.

Шайтанов, услышав эти полные тихой ярости слова ефрейтора, поглядел в его мерцающие глаза и поверил, что Самотоев сделает так, как говорит. Шайтанов почувствовал, как в нем нарастает ярость. Но через несколько мгновений это чувство сменилось какой–то щемящей жалостью. Он понял, как тяжело сейчас Самотоеву, как тяжело было ему все время, с того самого дня, когда командир роты поставил его под команду Шайтанова.

Душа Степана была прямой и близорукой и беспредельно верила в единственную правду своего восприятия. Стремилась делать добро, а делала зло и не понимала этого.

Только сейчас, на фронте, в боях, когда отношения людей предельно прояснились, освобождались от шелухи, когда в них обнажалось то главное, которого раньше не видел, не понимал Степан Самотоев, в душе у него стало что–то ломаться. Ломаться больно, жестоко. С той же прямолинейностью, с какой он воспринимал раньше свою близорукую правду, теперь он стал отвергать ее и ужасаться, казниться, хотя где–то все еще не верил, что жил и думал не так.

— Успокойся, Степа, — заговорил Шайтанов. — Старшина ударил тебя за дело. Хорошо еще, что за нарушение приказа и срыв разведывательной операции он не подвел тебя под трибунал.

— Как под трибунал? — опешил Самотоев, и мерцание в его глазах стало сбиваться. — Я же двух немцев убил.

— Дорого эти немцы достались, Степа, — продолжал Шайтанов. — Посуди сам, ведь «язык» у них был майор. Цены такому «языку» не было. Разве он двух твоих егерей стоил?.. Вдобавок еще и разведчиков своих потеряли.

Самотоев кивнул. Глаза у него стали притухать, рука, положенная на винтовку, разжалась. Он пошевелил затекшими пальцами и тоскливо посмотрел на Шайтанова.

— Соображать надо, — говорил тот. — Проворнее головой работать. Тихоходная она у тебя какая–то, Степа. Куда ее повернут, туда и прется! Бугор на дороге или яма, она все равно напрямик… Не догадается, что иной раз и обойти надо. Сообразить, когда прямо идти, а когда обойти.

— Вроде верно ты говоришь… — Самотоев провел по лицу растопыренной пятерней. Широкой, с короткими толстыми пальцами. — Выходит, по–твоему, я виноват?

— Виноват, — подтвердил Шайтанов, разглядывая большетелого, щекастого человека, с которым воевал рядом два месяца.

И тот неуемный чертенок, бродивший в душе Василия Шайтанова, наследственный в роду, снова стал вылезать наружу. Заметив, что Самотоев обескураженно ворочается возле валуна, пулеметчик усмехнулся и сказал:

— В Осоавиахиме ты, Степа, долго работал, вот голова и закисла.

— Что ты мне Осоавиахимом все время в нос тычешь? — рассердился ефрейтор. — Я и сам теперь кое–что понимаю… Только ведь все равно с такими, как ты, толку бы не было.

— Это почему же? — насторожился Шайтанов.

— Ни хрена вы учиться не хотели. Иа каждом сборе по кустикам расползались и анекдотики рассказывали. Надеялись, что другой за вас воевать будет, а вот самим пришлось на брюхе ползать да немецким пулям кланяться… Я плохо учил, а вы сами еще в десять раз хуже учились, а теперь вину на Самотоева хотите свалить. Эх вы, люди! Пока жареный петух не клюнет, небось не почешетесь… Ладно, тихоход я, соображаю туго. Ио зачем же меня по лицу бить!

На этот вопрос Шайтанов не мог ответить. Немыслимо трудно понять, почему люди бьют друг друга по лицу.

Глава 9. ЛОГИКА

Лейтенант Дремов получил приказание немедленно прибыть в штаб полка.

— Есть прибыть! — откликнулся он по телефону и недоуменно поглядел на трубку: не ослышался ли он? Но в трубке уже пищал зуммер, напоминая, что разговор окончен.

Неужели комбат доложил, что в роте волынили со строительством оборонительной линии? Вроде бы не похоже. За всякую провинность капитан умел сам такую вздрючку дать, какую полковому начальству и не придумать.

Может, хотят его с роты снять? Вон во втором батальоне старшего лейтенанта Иволгина неделю назад комбатом назначили.

«Отказываться буду, — твердо решил Дремов. — Скажу, что с ротой едва управляюсь, а батальона не осилить». Не получится, как у Шарова. В жизни не научиться ругаться, как капитан умеет. Вернее, не ругаться, не то слово. Матерком Дремов при случае тоже мог пустить. Но так, как комбат, тоненько, с подковыркой, с Конфуцием…