Николай Мельников - Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников

• Название: Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников
• Автор: Николай Мельников
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0371-4

Книга представляет собой обширный свод свидетельств и мнений о жизни и творчестве выдающегося русско-американского писателя, составленный из эпистолярных и дневниковых фрагментов; выстроенные в хронологическом порядке, они не только позволяют проследить процесс формирования писательской репутации Владимира Набокова, но и показывают особенности восприятия его произведений представителями разных культур, воссоздают тот образ, который запечатлелся в сознании современников. Среди авторов, невольно внесших свой вклад в составление грандиозной цитатной мозаики, – и малоизвестные литераторы «незамеченного поколения» русской эмиграции, и именитые авторы «первого ряда»: Георгий Адамович, Марк Алданов, Иван Бунин, Гайто Газданов, Борис Зайцев, Георгий Иванов, Корней Чуковский, Иван Шмелев, Исайя Берлин, Ивлин Во, Кристофер Ишервуд, Флэннери О’Коннор, Джойс Кэрол Оутс, Джон Фаулз, Джон Чивер, Кингсли Эмис.

---

Георгий Адамович – Владимиру Варшавскому,

30 октября 1954

<…> Гринберг, по-видимому, спятил на Сирине и его гениальности. Было время, он носился с Маяковским. По-моему, «Опыты» должны бы остаться вне Сирина, – не браня его, конечно, по глупому примеру «Чисел», но и не интересуясь им. «Il n’est pas de la maison»46, и если даже его мэзон лучше, то это дом – не наш, и у меня лично нет никакого желания туда переселяться. <…>

Мэри Маккарти – Роджеру Страусу, 11 ноября 1954

<…> Мне осталось страниц сорок, чтобы дочитать роман Владимира Набокова. Я восприняла его совершенно не так, как Вы. Вторая часть меня не утомила; мне понравились описания мотелей и чудовищные картины американской жизни, как и безысходное отчаяние всей этой истории. Что меня расстроило, так это мое непонимание второй части; кажется, она превращается во что-то вроде мифа или аллегории, но во что именно – я не смогла понять. Все в ней становится откровенно символичным или же подразумевает одни несчастья. Я не прочла финал, в котором, вероятно, все проясняется: мы должны были уехать до того, как я смогла закончить чтение. Еще меня удивило то, что к концу стиль делается ужасно небрежным. Но может быть это входило в замысел? В чем я уверена, так это в том, что всякий, кто издаст роман, подвергнется судебному преследованию. Набоков изображает нимфолепсию, или как там это называется, слишком прельстительно, как подлинный соблазн. Неужели Филип осмелится? <…>

Роджер Страус – Мэри Маккарти, 15 ноября 1954

<…> Что касается набоковского романа, то здесь я согласен с Вами: невзирая на его литературные достоинства или недостатки, никто не посмеет взяться за издание. Я говорил о нем с Филипом, и он собирается обдумать план, как опубликовать некоторые главы романа. Похоже, ему он понравился больше всех, исключая разве что Елену Уилсон, которая просто обожает его. Чёртова книга! Теперь, когда я иду по Мэдисон-авеню, то по меньшей мере за три квартала, способен распознать нимфетку, или подросшую нимфетку, или перезрелую нимфетку. <…>

Мэри Маккарти – Эдмунду Уилсону, конец ноября 1954

<…> Насчет книги Владимира – думаю, моя позиция где-то посредине. Пишу так, потому что еще не закончила ее: я прочла три четверти второй части, когда мы вынуждены были уехать. Согласно инструкции Роджера Страуса, я оставила ее в Челси для передачи Филипу Раву – он может напечатать что-то из первой части в «Партизэн ревью». Не согласна с тем, что вторая часть скучная. Она представляется мне скорее загадочной. Мне показалось, что повествование здесь превратилось в усложненную аллегорию или в ряд символов, смысл которых я не смогла уловить. Боуден предположил, что нимфетка – символ Америки, попавшей в объятия стареющего европейца (Владимира); отсюда все эти описания мотелей и прочих атрибутов Соединенных Штатов (между прочим, именно эти описания мне понравились).

Но во второй части есть и более определенные символы; чувствуется, что у персонажей имеются воздушные змеи смыслов, за которые дергают откуда-то сверху, из таинственных Володиных эмпирей. Например, как насчет этого преследователя? Думаю, я, наверное, нашла бы ответ на вопрос, если бы прочла книгу до конца.

С другой стороны, мне показалось, что книга написана довольно-таки неряшливо, особенно вторая часть. Роман перенасыщен тем, что преподаватели литературы называют «невнятностью», всеми этими пустейшими Володиными шутками и прибаутками. Я даже подумала, а не специально ли он так писал – может быть, это входило в его замысел. <…>

Эдмунд Уилсон – Глебу Струве, 27 декабря 1954

<…> Дорогой Струве! Большое спасибо за рукопись; только что прочел ее с огромным удовольствием. <…> Вы очень добры к Алданову и Набокову, но мне удивительно слышать от русского, что последний даже в социальном плане – вне русской системы координат. Безусловно, его неукорененность характеризует положение русского изгнанника. <…>

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 3 января 1955

<…> Я получил сегодня «Другие берега» Набокова. Читать сейчас всю книгу (вернее, вторую часть ее, не вошедшую в журнальные публикации) у меня нет времени. Но, открыв книгу наудачу, я напал на следующее место о Бунине: «Книги Бунина я любил в отрочестве, а позже предпочитал его удивительные струящиеся стихи той парчовой прозе, которой он был знаменит» (дальше идет о личном знакомстве с Буниным – довольно зло). А страницей раньше Набоков кается в том, что когда-то «слишком придрался к ученическим недостаткам Поплавского и недооценил его обаятельных достоинств». Таким образом, я потерял своего главного союзника в критическом отношении к Поплавскому. <…>

Владимир Марков – Глебу Струве, 6 января 1955

<…> Я все-таки чувствую внутреннюю правоту, ставя Набокова и Бунина в одну категорию. Ваша цитата для меня просто спасение и доказательство правоты (где он предпочитает стихи Бунина прозе). Оба они прозаики-поэты, а не поэты-прозаики (разница, пожалуй, такая же большая, как между человекобогом и богочеловеком). В тайниках Набоков не поэт, он примитивен в стихах, несмотря на все усилия скрыть это «модернизмом». Он пахнет почти Никитиным, но стыдится этого и рядится под highbrow47. <…>

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 8 января 1955

<…> (С чего Вы взяли, кстати, что я собираюсь отказываться от оценки Поплавского только потому, что Набоков взял назад свое мнение о нем?) Вы правы, что в Набокове есть Никитин (есть даже и Надсон!), но все-таки это не так просто – если брать под сомнение набоковские поздние стихи, то приходится брать под сомнение и его прозу (что я как-то и делаю). Впрочем, я никогда об этом с Вами не спорил – и Бунин и Набоков прозаики, пишущие стихи, но Вы в этом вопросе как-то все упрощаете, слишком грубо делите (кстати, я не знаю, как Вы расцениваете прозу Гёте – как прозу поэта? Но ведь это же явление совершенно другого порядка, чем проза Пастернака или Мандельштама. Проза Пушкина и Лермонтова тоже иное дело). Для Набокова всё же существенно, что он написал сотни стихотворений до своего первого рассказа и продолжал писать стихи и потом. <…>

…13 января 1955

<…> Брат из Парижа мне пишет, что концовка пассажа Бунина в книге Сирина – «очень ловкая имитация бунинского письма». Я этого не заметил (но читал пока не очень внимательно). Если так, это подтверждает мое мнение, что Сирин прежде всего несравненный пародист и pasticheur. <…>

Юрий Терапиано – Владимиру Маркову, 7 апреля 1955

<…> Стихов Сирина я не люблю, у него формальный талант, внешний блеск, постоянно – слишком уж здорово, постоянно – он утомительно красуется этой способностью. Поэму, конечно, читал, вспоминаю, – и не люблю! Вспоминаются (куда большие масштабом) стихи А. Белого – и все-таки не поэт, а прозаик. <…>

Георгий Адамович – Юрию Иваску, 29 апреля 1955

<…> Кое-что об отдельных вещах:

Варшавский интересен в первой части, но не о Набокове, и притом по названию его статьи можно ждать параллели, сопоставления, а он просто ограничился разбором «Приглашения на казнь», вещи пустой и банальной, при всех ее стилистических штучках. Все эти будущие тоталитарные ужасы с роботами и номерками успели превратиться в «общее место», лживое и глупое, и не стоило Варшавскому об этом и говорить. <…>

Георгий Адамович – Владимиру Варшавскому,

29 апреля 1955

<…> Ваша статья очень хорошая в отдельных замечаниях, и очень хорошо написана, но почему Вы не сопоставили Набокова и Поплавского, как обещает заглавие? В частности, всё о Поплавском, по-моему, интереснее и вернее, чем о Набокове и этом его несчастном «Приглашении на казнь» с лубочно-обывательским его замыслом, достойным Газданова или Одоевцевой. <…>

Моррис Бишоп – Элисон Бишоп, 18 мая 1955

<…> Я расспрашивал его [В. Набокова] насчет его скабрезного романа. Там говорится о мужчине, который влюбился в маленькую девочку; эта тема в нашей стране (и, на мой взгляд, справедливо) – совершеннейшее табу. Он утверждает, что там нет ни единого непристойного слова и что это по-настоящему трагическая и страшная история. Что ж, надеюсь, книга не окажется и в самом деле скандальной. <…>

(Пер. О. Кириченко)

Эдмунд Уилсон – Элен Мучник, 18 августа 1955

<…> Дорогая Элен… Понедельник и среду я провел у Набоковых в Итаке. Он – профессор с пожизненным содержанием, но все же немного опасается того, что случится, когда выйдет его новая книга, о которой я тебе рассказывал (по-видимому, они ничего не сказали тебе о ней из-за ее аморальности). Никому не говори про нее, а то дойдет до академических кругов. Несмотря на это, никогда не видел Набоковых такими бодрыми; я очень хорошо провел время с ними. Я притащил им огромное количество шампанского, которое не смог бы выпить в одиночку. Он работает над переводом «Евгения Онегина» и громадным комментарием: нет нужды добавлять, что в нем особо подчеркивается глупость других переводчиков и комментаторов. Полагаю, что перевод хорош. Он более или менее принял метод, использованный мной при переводе нескольких отрывков: точно следуя за текстом оригинала и передавая строки разной длины в соответствии с метрической схемой пятистопного ямба. <…>