Джозеф Конрад - Изгнанник

• Название: Изгнанник
• Автор: Джозеф Конрад
• Издательство: ТЕРРА
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00550-9

Выдающийся английский прозаик Джозеф Конрад (1857–1924) написал около тридцати книг о своих морских путешествиях и приключениях. Неоромантик, мастер психологической прозы, он по-своему пересоздал приключенческий жанр и оказал огромное влияние на литературу XX века. В числе его учеников — Хемингуэй, Фолкнер, Грэм Грин, Паустовский.

В первый том Сочинений вошли романы «Каприз Олмэйра», «Изгнанник», «Негр с «Нарцисса» и автобиографическое повествование «Зеркало морей».

---

— Я материалист, — заявил ученый, берясь за бутылку.

Олмэйр, покачав головой, продолжал:

— Никто не видел, как это случилось, за исключением Махмуда. Он говорил, что находился от них на расстоянии двух копий. Видимо, эти две женщины ссорились между собой. Махмуд говорит, что когда Жоанна накинулась на нее и потом убежала, Виллемс и Аисса сошли с ума. Они начали метаться. Вот буквальные слова Махмуда: «Я видел, как она подняла револьвер и направляла его во все стороны, я боялся, как бы она не застрелила меня, и отскочил в сторону. Затем я увидел, как белый бросился на нее. Он бросился, как господин наш тигр, когда он кидается из джунглей на копья людей. Она не прицеливалась. Был только один выстрел. Она вскрикнула, а он стоял столько времени, сколько надо, чтобы сосчитать медленно: раз, два, три… затем закашлялся и упал ничком. Дочь Омара продолжала кричать, не переводя дух, пока он не упал. Я ушел и оставил позади себя тишину. Это не касалось меня, а у меня в лодке была другая женщина, обещавшая мне денег. Мы сразу отчалили, не обращая внимания на ее вопли. Мы бедные люди, а нам заплатили немного за наш труд». Вот его слова, и всегда одни и те же. Спросите его сами. Это человек, у которого вы наняли лодку для вашего путешествия вверх по реке.

— Самый отъявленный вор, какого я когда-либо видел! — воскликнул путешественник.

— Что вы! Он человек почтенный. Двое его братьев, те убиты, и поделом. Они грабили могилы даяков, где всегда есть драгоценности. Но он человек почтенный, и устроился. Все устроились, кроме меня. И все из-за этого мерзавца, приведшего этих арабов.

— De mortuis nil ni… num,[2]- пробормотал гость.

— Вы бы говорили по-английски, вместо румынской болтовни, которой никто не может понять, — сердито сказал Олмэйр.

— Не сердитесь, — икнул тот. — Это латынь, и в ней мудрость. Это значит: «Не осуждайте мертвых». Не обижайтесь, вы мне нравитесь. Вы не в ладах с провидением, и я также. Я должен был быть профессором, а смотрите, что я такое.

Голова его упала. Он сидел, сжимая в руке пустой стакан, а Олмэйр ходил взад и вперед, потом вдруг остановился.

— Да, все преуспели, кроме меня. Почему? Ведь я лучше всех их. Лакамба называет себя султаном. Когда я захожу к нему по делу, он высылает ко мне своего одноглазого черта Бабалачи сказать, что властитель спит и не скоро проснется. А этот Бабалачи! Он, изволите видеть, шахбандар государства. О господи! Шахбандар! Свинья! Бродяга, которому я не позволил подняться по этим ступенькам, когда он пришел впервые. А посмотрите на Абдуллу. Он живет здесь, потому что, как он говорит, здесь он подальше от белых. У него сотни тысяч, дом в Пенанге, корабли. Он все здесь перевернул, угнал Лингарда искать золото, а потом отправил его в Европу, где тот и исчез. Представить себе, чтобы такой человек, как капитан Лингард, исчез, точно простой кули. Мои друзья писали в Лондон, справляясь о нем. Никто ничего не знает! Вы подумайте! Не знают о капитане Лингарде!

Ученый искатель орхидей поднял голову.

— Это был сен… сентимент… альный… старый… раз… бойник, — проговорил он, заикаясь. — Он мне нравится. Я сам сент… тален.

Он подмигнул смеющемуся Олмэйру.

— Да! Я говорил всем относительно этого надгробного камня. Еще сто двадцать долларов выброшено! Хотел бы я иметь их теперь. А эпитафия! Ха! Ха! Ха! «Питер Виллемс, освобожденный по милости господней от врага». Какой враг — разве сам капитан Лингард? И то нет смысла. Отец был великий человек, — но странный во многих отношениях… Вы не видели могилы? На той горе, видите там, по ту сторону реки. Я должен вам показать ее. Мы туда сходим.

— Только не я! — отозвался гость. — Меня не интересует. В солнцепек слишком утомительно, разве что вы понесете меня.

Кстати сказать, он был отнесен туда несколько месяцев позже, и его могила была второй европейской могилой в Самбире. Сейчас же он был еще жив, хотя и порядочно пьян. Он неожиданно спросил:

— А женщина?

— О Лингард, конечно, оставил ее и ее уродливого мальчишку в Макассаре. Бессмысленная трата денег. Черт их знает, что сталось с ними, когда отец уехал к себе на родину. Я был занят своей дочерью. Я перешлю через вас весточку миссис Винк в Сингапур, когда вы поедете, и вы там увидите мою Найну. Счастливый человек. Она так хороша, и, я слышал, очень образованна…

— Я слышал это двадцать… сто двадцать раз про вашу дочь. Расскажите, про ту — ту — др — другую, Аи — ссу…

— Про нее? О! Мы оставили ее здесь. Долгое время у нее было тихое помешательство. Отец очень о ней заботился. Мы отвели ей жилье в моем дворе. Она бродила, ни с кем не разговаривая, и лишь при виде Абдуллы впадала в бешенство и начинала кричать и проклинать. Часто она пропадала, и все мы должны были идти ее искать, потому что отец беспокоился за нее. Мы находили ее в разных местах; раз в заброшенной усадьбе Лакамбы, иногда просто бродящей в кустах. Любимым местом ее был берег маленького ручья. Мы всегда сначала искали ее там. Почему она так любила его — не понимаю! И как трудно было увести ее оттуда. Приходилось прямо силой тащить ее. С течением времени она становилась спокойнее. Все же мои люди страшно боялись ее. Но Найна приручила ее. Девочка от природы бесстрашна и все делала по-своему, подходила к ней, дергала за платье и приказывала ей то да сё, как всем. В конце концов Аисса полюбила ребенка. Ничто не могло устоять перед Найной. Однажды, когда мой маленький чертенок убежал и упал в воду с пристани, Аисса бросилась в воду и мигом вытащила ее. Я чуть не умер от испуга. Теперь она живет с моей прислугой, но делает, что вздумается. Пока я буду иметь горсть риса и кусок ситца в складе, она ни в чем не будет нуждаться. Вы видели ее. Она подавала обед вместе с Али.

— Как? Эта сгорбленная ведьма?

— А! — сказал Олмэйр. — Они скоро стареют здесь. А длинные туманные ночи, проведенные в джунглях, губят всякое здоровье. Вы скоро сами убедитесь в этом.

— От… отвратительно, — прорычал путешественник.

Он задремал. Олмэйр сидел у перил, глядя на голубое сияние лунной ночи. Лес, неизменный и мрачный, казалось, висел над водой, слушая непрекращающийся шепот реки; а над ним темной стеной гора, на которой Лингард похоронил своего пленника, черной округлой массой выделялась на серебристой бледности неба. Олмэйр долго смотрел на ясно очерченную вершину, как бы стараясь сквозь темноту и даль определить форму столь дорого стоившего ему могильного камня. Повернувшись, он увидел своего гостя, который спал, положив руки на стол, а голову на руки.

— Послушайте! — крикнул он, ударяя по столу ладонью.

Натуралист проснулся и, выпрямившись, тупо смотрел на него.

— Я хочу знать, — продолжал Олмэйр очень громко, стуча по столу, — Вы, читавший столько книг, скажите мне… почему случаются такие проклятые вещи? Вот я! Никому не сделал зла, жил честно… а какой-нибудь негодяй, рожденный в Роттердаме или другом каком проклятом месте на том конце света, приезжает сюда, обкрадывает своего хозяина, убегает от жены, разоряет меня и Найну — он разорил меня, это факт — и умирает от руки дикарки, в действительности ничего про него не знающей. Какой в этом смысл? Где ваше провидение? Какая от этого польза? Мир — надувательство! Надувательство! Почему я должен страдать? Что сделал я, чтобы так обращались со мной?

Выкрикнув все свои вопросы, он замолчал. Человек, который должен был быть профессором, сделал большое усилие, чтобы внятно произнести слова:

— Мой дорогой друг, разве вы… вы не видите, что сам… самый ф… факт вашего сущест… вования в… вреден… Я всех вас люблю… люб… лю…

Он упал на стол и закончил свое замечание неожиданно протяжным храпом.

Олмэйр пожал плечами и снова отошел к перилам. Он пил свой собственный, продаваемый им джин очень редко, но когда пил, то довольно было совсем ничтожного количества, чтобы восстановить его против всей системы мира. И теперь, перегнувшись через перила, он безобразно орал в темноту, обращаясь к далекой и невидимой плите привозного гранита, на которой Лингард начертал о милостях господних и об освобождении Виллемса.

— Отец был неправ — неправ! — кричал он, — Я хочу, чтобы ты страдал за это. Ты должен страдать. Где ты, Виллемс? Эй? Эй… Там, надеюсь, где для тебя милосердия нет!

— Нет, — шепчущим эхом откликнулись встревоженные леса, река и горы; но Олмэйр, ожидавший ответа со склоненной на бок головой и с внимательной, пьяной улыбкой на губах, не понял его смысла.

Примечания

1

Опахало.

2

О мертвых ничего… (лат.).