Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

• Название: Русские исторические женщины
• Автор: Даниил Мордовцев
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-00064-737-0

Предлагаем читателю ознакомиться с главным трудом русского писателя Даниила Лукича Мордовцева (1830–1905)◦– его грандиозной монографией «Исторические русские женщины». Д.Л.Мордовцев —◦мастер русской исторической прозы, в чьих произведениях удачно совмещались занимательность и достоверность. В этой книге мы впервые за последние 100 лет представляем в полном виде его семитомное сочинение «Русские исторические женщины». Перед вами предстанет галерея портретов замечательных русских женщин от времен «допетровской Руси» до конца XVIII века.

Глубокое знание истории и талант писателя воскрешают интереснейших персонажей отечественной истории: княгиню Ольгу, Елену Глинскую, жен Ивана Грозного, Ирину и Ксению Годуновых, Марину Мнишек, Ксению Романову, Анну Монс и ее сестру Матрену Балк, невест Петра II Марью Меншикову и Екатерину Долгорукую и тех, кого можно назвать прообразами жен декабристов, Наталью Долгорукую и Екатерину Головкину, и еще многих других замечательных женщин, включая и царственных особ – Елизавету Петровну и ее сестру, герцогиню Голштинскую, Анну Иоанновну и Анну Леопольдовну.

---

Юленева обвиняла ее и в том, будто она говорила ей: «первый де император Петр Великий меня жаловал и в голову целовал, и тогда де государыню и других цесаревен царевнами не называли, а называли де только «Ивановными».

– Попов не пустила я к себе в день тезоименитства ее императорского величества потому, что они были пьяны, – защищалась княжна: – о внимании ко мне Петра Первого говорила; о том, что царевен называли будто бы «Ивановными» – я не говорила.

Допрос был доведен до конца. Больше спрашивать нечего. Все эти подробности Ушаков доложил императрице. Княжна все еще сидела в тюрьме роковой час не приходил. Но вот, через несколько дней, входит к ней в каземат Ушаков и объявляет волю государыни:

– Я докладывал о тебе императрице, княжна Прасковья Григорьевна: она очень гневна, что ты не говоришь подлинной истины, что ты болтала Анне Юленевой и другим. Императрица приказала объявить тебе, чтоб ты, Прасковья, сказала истину, и ежели ты обо всем самую истину объявишь, то можешь ожидать всемилостивейшего от ее императорского величества милосердия; буде же и ныне, по объявлении тебе, Прасковье, ее императорского величества высокого милосердия о вышесказанном истины не покажешь, то впредь от ее императорского величества милосердия к тебе, Прасковье, показано не будет, а поступлено будет с тобой, как по таким важным делам с другими поступается.

Измученная и допросами, и долгим сиденьем в каземате, и тоскливой жизнью в ссылке, наконец, пораженная последней императорской угрозой, княжна покорилась своей участи и сказала Ушакову, что она ничего не помнит, что говорила в монастыре.

– Разве, – прибавила она: – вышеозначенные все слова я говорила от горести, в печали, в беспамятстве своем, потому что я от горести своей не токмо в беспамятстве, но яко изумленная (безумная) была, и говаривала сумасбродственно, чего ныне помнить не могу.

Девушка бессильно и напрасно цеплялась за надежду.

Допрашивали потом и архимандрита Феодосия, доставленного в тайную канцелярию Феофаном Прокоповичем – но и тут ничего нового не узнали.

18-го апреля был последний доклад Ушакова у государыни.

Императрица приказала объявить подсудимой свое окончательное решение.

«За злодейственные и непристойные слова, по силе государственных прав, хотя княжна и подлежит смертной казни, но ее императорское величество, милосердуя к Юсуповой за службы ее отца, соизволила от смертной казни ее освободить, и объявить ей, Юсуповой, что то упускается ей не по силе государственных прав – только из особливой ее императорского величества милости».

Девушке дарили жизнь; но не радостна была эта жизнь. Вместо смерти, княжне велено «учинить наказанье (бить кошками) и постричь ее в монахини, а по пострижении из тайной канцелярии послать княжну под караулом в дальний, крепкий девичий монастырь, который до усмотрению Феофана, архиепископа Новгородского, имеет быть изобретен, и быть оной, Юсуповой, в том монастыре до кончины жизни ее неисходно».

Вот что осталось ей вместо жизни.

Оставалось исполнить в точности приговор императрицы: постричь княжну Юсупову в тайной канцелярии для избежания разглашений.

Но как это сделать? Это был первый случай, что в тайной канцелярии должно было совершиться пострижение; а между тем, в Петербург, по неимению ни одного женского монастыря, ни в кладовых тайной канцелярии, и нигде нельзя было найти монашеского одеяния и прочих иноческих принадлежностей.

Тогда Ушаков послал нарочного в Новгород к одному доверенному лицу для секретной покупки всего, что нужно для новопостригаемой.

Скоро привезли и эту последнюю одежду для княжны Юсуповой.

Вот какова была цена последних женских нарядов блестящей некогда девушки высшего круга:

Апостольник – 3 копейки.

Повязка к апостольнику – 10 копеек.

Крест – 4 копейки.

Парамон – 2 копейки.

Наметка флеровая – 50 копеек.

Ряса нижняя с узкими рукавами – 90 копеек.

Мантийка маленькая – 8 копеек.

Мантия большая, верхняя ряса с широкими рукавами – 3 рубля.

Ленты ременные с пряжкой – 3 копейки.

Четки – 1 копейка.

Свитка белого полотна – 10 копеек.

Все это княжеское облачение стоило 4 рубля 81 копейку.

А давно ли княжна Юсупова надевала на себя дорогие бальные платья, цветы, бриллианты?.. Очень давно, впрочем: пять лет назад, пять долгих лет, состаривших девушку.

30-го апреля 1735 года княжна была наказана «кошками».

В тот же день ее постригал синодальный член Чудова монастыря, архимандрит Аарон.

У княжны Юсуповой уже не было княжеского титула и ее девического родового имени: в инокинях она наименована Проклой.

Перед отправлением в вечную ссылку новопостриженной объявили в тайной канцелярии, чтоб обо всем происходившем она молчала до могилы, под опасением смертной казни.

4-го мая инокиня Прокла вывезена была из Петербурга. Путь ее лежал в Сибирь, в тобольскую епархию, в Введенский девичий монастырь, состоявший при Успенском Далматовом монастыре.

Вот какой монастырь был «изобретен» Феофаном Прокоповичем в силу повеления императрицы.

Молодая инокиня Прокла выехала на пяти подводах. С ней была неразлучная спутница, девка калмычка Марья. И бывшей княжне, и калмычке кормовых денег в дороге велено было отпускать по 25 копеек в день.

Поезд сопровождали три солдата и сержант Алексей Гурьев.

Долог был этот путь, по которому в последний раз пришлось ехать княжне Юсуповой.

Только 10-го августа сержант Гурьев воротился в Петербург и доложил тайной канцелярии:

– Княжну сдал благополучно в тобольский Введенский монастырь. Но для своей предосторожности, дабы впредь мне нижайшему чего не пришлось, объявляю, что дорогою княжна Прокла неоднократно его превосходительство генерала и кавалера и ее императорского величества генерал-адютанта Андрее Ивановича Ушакова и дочь его превосходительства, и секретаря тайной канцелярии, Николая Хрущова, бранила, и говаривала неоднократно: воздай де Бог генерала Ушакова дочери так же, как и мне; дай де Бог здравствовать моей матушке да государыне цесаревне.

Это были единственные дорогие ей имена – мать и цесаревна; о них она и прежде вспоминала с любовью.

В пути княжна часто просила приставников своих, чтоб ей дали жареную курицу. Гурьев замечал ей, что этого нельзя сделать, так как ей, монахине, мяса есть не следует.

– Я есть не стану, – отвечала княжна Прокла: – но хоть посмотрю на жареную курицу и сыта буду.

Но ей все-таки курицы не дали.

Какова была жизнь Юсуповой в Сибири – неизвестно. Но что долгое заточение, тоска и полная безнадежность возврата к прежней жизни окончательно истомили и ожесточили девушку – в этом и сомнения не может быть. Бесконечно долгие и однообразные дни тянутся в неволе как вечность; один день лениво сменяет другой, все такой же долгий, тяжелый, безнадежный. Еще бесконечнее тянутся месяцы, годы – и только скоро эти годы, месяцы и даже дни стареют человека в неволе.

Вот уже и третий год, как несчастная девушка томится в Сибири – восьмой год, как ее лишили свободы, взяли от матери.

Такая жизнь не усмирила ссыльной. Это видно, между прочим, из следующего донесения тобольского Введенского монастыря от 6-го марта 1738 года:

«Монахиня Прокла ныне в житии своем стала являться весьма бесчинна, а именно: первое – в церковь божию ни на какое слово божие ходить не стала; второе – монашенское одеяние с себя сбросила и не носит; третие – монашинским именем, то есть Проклой не называется и звать не велит, а называется и велит именовать Прасковьей Григорьевой; четвертое – рассвирепев, учинилась монашескому обыкновению противна и ни в чем по чину монашескому стала быть не послушна и не благодарна, и посылаемую к ней из келарской келии пищу не приемлет, а временем и бросает на пол, и, ругаясь, говорит: «у меня собаки лучше того едали щи», и просит себе вснедь излишних припасов, чтобы всегда было свежее и живое».

Не добром кончился для ссыльной и этот отзыв.

Из Петербурга пришел строгий приказ – княжну держать в монастыре в ножных железах, в которых водят каторжников, и иметь под караулом неисходно. Тайная канцелярия, по указу императрицы, предписывала монастырскому начальству: «Проклу наказать шелепами и объявить, что если не уймется, то будет жесточайше наказана».

Не знаем, долго ли еще тянулась неудавшаяся жизнь этой девушки в чем она кончилась: вероятно, ни Петр Великий, целовавший ребенка в голову, ни сама девушка не ожидали, что на эту голову, на которой покоилось лобзание царя-преобразователя, упадет столько тяжелых испытаний.

А за что? История пока не может отвечать на это, да, быть может, и никогда не ответит.

VII. Екатерина Черкасова – дочь Бирона (Баронесса Екатерина Ивановна Черкасова, урожденная принцесса Бирон)

Фамилия Биронов недолго оставалась на страницах русской истории: подобно такой же пришлой фамилии Годуновых, Бироны, с грозным «временщиком» во главе, слишком временно и слишком мимолетна появляются на горизонте русской государственной жизни и подобно Годуновым исчезают бесследно, хотя одно лицо из этой слишком памятно России фамилии доживает почти до девятнадцатого столетия, но в неизвестности, нося чужую, вполне уже русскую или обрусевшую фамилию.