Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

• Название: Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)
• Автор: Павел Зальцман
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91763-111-0

В книге впервые публикуется центральное произведение художника и поэта Павла Яковлевича Зальцмана (1912–1985) – незаконченный роман «Щенки», дающий поразительную по своей силе и убедительности панораму эпохи Гражданской войны и совмещающий в себе черты литературной фантасмагории, мистики, авангардного эксперимента и реалистической экспрессии. Рассказы 1940–50-х гг. и повесть «Memento» позволяют взглянуть на творчество Зальцмана под другим углом и понять, почему открытие этого автора «заставляет в известной мере перестраивать всю историю русской литературы XX века» (В. Шубинский).

---

Телу жарко, нельзя подняться. Он мог бы поползти, но калека повернул к местечку и ушел. «Только бы встать. Ни лисиц, ни зайцев. Я хочу на гору, в листья, в траву. Уйти отсюда. Господи спаси! Добежать до дерева. Доползти. Так в воду же, сейчас в воду к воде, под воду, вниз, вниз, скорей, раскрывши рот. Только бы встать не лишенным движения. Медленно идти, согнувшись вверх, к горе, к бруснике в каплях в серебре, в серебрянке, серебрее, в серых брызгах собирая, что я! Жаться к сторонке. Я б не гнался за зайцами, я бы прятался в листьях. Вечно на тихом донышке на земле, дыша, мне было б хорошо. Я не буду… что? Не буду – меня бить? Меня? – себя? Меня вокруг… А заяц, а сова? Я не буду. Простите, отпусти… Я не могу подняться; как печет солнце!»

И все ни с места. Он не может свалиться в воду. Кости, разъятые, сбиты вниз из ямок круглыми выступами с растянутыми связками, окружены подушками. В пустотах ужасная жидкость. Пространства между сдвинутыми частями заполнены разросшейся желтой тканью. Два острых конца расщеплены, и костные лучики вонзились далеко в расступившуюся, лишенную красной крови полоску мяса, насквозь пронизанного белыми подтеками. «Не сдвигать все это, никак не сдвигать». Только он двинулся – все сместилось, сухожилья вывернулись, натянулись на круглые выступы костей. Кровь проступила в щели до кожи, в разрывы кожи, шкура содрогнулась изнутри, и он кричит от боли.

«Раз по камни не на меть разрешите выть. Разреза реши из воды морда по камню боли боли твердо. Раз бо то перед тем под том под твердым том раз по ту и за него, а потом за листа, листами тонко, тени тень кто за листом полсотни с открытым ртом так и сдохнешь. Смилуйся! – не греши! Не ищи. Не ешь. Нет, пойму, пойму… срал я на тебя. Ох, больно, больно, от страху, любимый. Не жаль, не буду, жаль… Смилуйся».

III. Еда

В рядах дарах рыды из дыр. Из ям. В ямах кочки, чашки; сведены кишки.

До донышка пусто; растет капуста.

Ступи ступи шагами, шагами в тишине ни зги огородом очень темно.

Вырстелем нуям танеем. Сульте ни тульте ниниб никогдаб. Скульти по чулпым. Кули в пакули.

Капусту в зубы арбузы

На капли крови порцыжи

На корки в жмени расскужи

По крустам по кустам расскросьте

По небу поденем хлебом

Дахи вздохи влаз в хутутух

Кух кух горлышко петух. Петушок на огонь без перышок.

Скати скатку, сад в пересад, перелаз за яблони задами за дом.

За калитку открыто прытче чегла; сверкла; свеколка в огороде. Наклонясь над огнем без котла, протянувши руки, очисти бурак, и тонкие красные стебли разорваны вдоль на части. Их пробуют на зуб и морщатся, и свернулись на разломленных, перееденных огнем сучьях. В огонь, растоптавши дым по земле, густой от сыроватых листьев с травой и с землей с корней – на оборванных – молодая картошка. Мимо котелка на золу и туда в воду – забулькала, подбрасываясь. Иногда пузыри сверкают огнем – высоко у стенок, взлетев. Люди в темноте.

Пробуравив последний лист, червяк выползает наружу. Твердая капуста распустилась, зеленое мясо расступилось. Он вертит красной головой на белом теле. Поднимает вверх длинное, сидя на кончике. Уголья рассыпаются. У ног людей гудит огонь. Сучья, листья гнилой капусты шипят и корчатся. А червяка уже сварили. Он прозрачен и распластался. Капустные головы катятся в мешки. Красные руки в черноземе с картошки отряхивают комки земли, черной, как антрацит. На рельсах далеко звенят буферами вагоны. Река шумит за спинами. Наевшись краденой картошки и супа из краденой капусты, голодные ложатся спать.

Утром тихо. Догорел огонь. Один отстал и уснул в кустах, не закрывая глаз, другие ушли через овраги в пустое поле. Запылились ступни. Арбузики царапают толстую кожу, оставляют вмятые следы, и там, где сгибается большой палец на растянутой связи, проводят красные порезы. Они нашли места костров за насыпью и спят до утреннего холода.

Близко от воды отставший проснулся. Темно. За пазухой он нашел стебель укропа. Страшно звать своих. Никого не слышно. Лучше найти их руками в саду, не выходя на дорогу.

Он пополз через бузину. На стволах холодных ив скользкие грибы, там в глубокой темноте лужи. Вдруг рукой он наткнулся на сухую грушу – вот счастье привалило! Он остановился, не поднимаясь, лег на живот и ест.

Но никого нет. Он забыл о них и стал еще шарить, долго, сучки, сухие листья, мокрые поганки, пурховки осыпали желтой пылью. Рассвело, и проснулись птицы. Он их слышит. Ему кажется, как раздуваются их горлышки и бьется кровь. Слышно, как их тонкие лапки стучат об ветки.

Он водит лицо на звуки с жадностью, но все разбегается, и, вставши с четверенек, шаркая ногами, он уходит.

Разлился свет из листьев, сверкнула река, промчался топот. Мимо него пробежали по дороге голые мальчишки. Босыми пальцами – следя, хлопая ступнями по плотной пыли. Она не высоко поднимается и быстро оседает на раннем солнце. Двое гадят на бегу, желтые куски падают на дорогу в пыль. Одному попало выше пятки. Внутренние части ног запятнаны. Другие со смехом перепрыгивают и оббегают. Они остановились над обрывом. Там лежит их одежда.

Они принесли винные яблоки из сада, кислые, в белых крапинках; двойные вишни висят на ушах, как серьги. Они бросают яблоки с откоса в быструю реку, ежась, входят в воду и плывут за ними.

Голодный вышел из ивняка и ощупью, вдоль дороги, перебирается через канаву. Его увидели из воды. Мальчики карабкаются наверх в глиняных пятнах на руках и коленях.

– Смотри, Петька, какой идет, в ватнике – это солдат. Дай-ка твои вишни.

– Зачем тебе?

– Дай, увидишь.

– Ну, бери.

Тот берет и загоняет вишню. Затем, подержав пальцами отошедшие обратно и обтянувшие ее края, отпускает, вишня показалась. Он кладет ее на дорогу и говорит:

– Подождем, он найдет и съест.

Мальчики с любопытством следят.

– Смотри, как он идет.

– Вот споткнулся на камень.

– Что он, в сторону?

– Нет, подходит. Сейчас найдет.

– Видишь – никогда не надо есть с пола.

– Вот штука – наступил на самую вишню и раздавил. А, вот что! Он слепой!

Он уходит по дороге к местечку. За домом вызванивает цепью лохматая собака. На открытом дворе лежит рядно[15]. На нем сидят молодые женщины в длинных юбках, скрестивши загорелые ноги, и чистят подсолнухи. Белые, сыроватые, пустые, плотные и легкие, летят один за другим на солнце под стену рядом с кирпичами кизяка[16]. Посреди рядна большая куча свежих, еще мягких семечек.

Дети подбегают, погружают быстро в черную гору руки и полный кулак с выскакивающими отдельно семечками бегом уносят за ворота. Женщины кричат за ними вдогонку. Соня, внучка Балана, играет с девочками. Они лузгают семечки у высокого столба, топчась по соломе. Одна из них замахала и зовет, все обернулись и побежали к воротам. На солнце в углу под белым муром сидит на земле нищий.

Они столпились вокруг. Он слышит их и просит хлеба. Пришедшие мальчики молча стоят. Один подходит к нему, затаившись, и лозовым прутиком с оставшимся на конце листком достает до шеи и проводит по ней. Слепой отгоняет муху. Мальчик увертывается. Дети смеются. Слепой поднялся, они отшатнулись. Он пошел к ним, они расступились и побежали за ним.

«Шумы кружатся, наткнулся на стену рукой». Наступает босыми ногами на камни: «Медленный звук повозки, быстрые шажки, и пахнет. Вот подсолнухи, вот хлеб. Темно. Через стену». Он пробует взобраться, осыпаются камни. Кто-то из детей подбежал и потянул его за лоскут рубахи, висящий сзади. Он опять уселся посреди проулка. Но он качается, не на что опереться. Он пополз, пока не добрался до стены, руки упираются в твердую глину. Трава торчит из щелей.

«Шумы все обступают». Он поднимает голову лицом высоко и просит:

– Дайте голодному хлеба.

– А ты нам что дашь?

– А я поем земли.

– Ну да! Земли? Зачем?

– Так… Покажу вам.

– Разве это можно?

Один говорит:

– Он брешет. А ну, я сейчас принесу…

Он возвращается с куском холодной мамалыги и подносит. Слепой слышит запах и привскакивает на руках.

– Нет, сперва покажи. А мамалыгу потом.

Тогда слепой роет под муром желтыми пальцами, скребет ногтями и, набравши глины, кладет в рот. Странно видеть, как он мочит слюной, жует пыльную массу и глотает. И возле рта мокрая глина. Дети кричат: «Не надо, не надо!» Другие рассматривают глину и сами пробуют на язык и выплевывают. Мальчиков в этом утверждает его лицо с грязными подтеками у рта.

Внучка Балана Соня тоже тянется пальцем, обмоченным слюной, к пыли у самой своей босой ноги, подносит ко рту, лижет и сморщилась. Вдруг она отвернулась, так как почувствовала слезы. Быстро оглядевшись, не увидели ли этого, она убегает; торопясь пролезает между двумя кустами крыжовника на чужой огород, вырывает белую редиску, надергивает укропу и набирает помидор, топча грядки лука и ломая стрелки. Никого не слышно. Хозяев нет. На дворе шумят у подсолнухов. Вот желтые огурцы. Она задирает короткое платье; шершавые листья, ползучие стебли кабаков царапают ей ноги, когда она приседает.