Мария Теплинская - Короткая ночь

• Название: Короткая ночь
• Автор: Мария Теплинская
• Жанр: Фэнтези

---

— Глядишь, еще и поднимется, — вдруг раздался из глубин памяти знакомый шамкающий голос. — Кошка сидит — она знает.

Вот оно что! Ну конечно же, не в кошке здесь дело, а в бабке Алене! Она ведь говорила тогда что-то еще, что-то очень важное — про Великий идол. Про дорогу… Сказала: когда приспеет нужда: так вот она и приспела! Сказала: на второго Купалу — и вот он, Купала, на пороге! И дорогу она теперь знает…

На дворе, ворвавшись в ее раздумья, забрехал Гайдук, заглушая своим лаем чьи-то быстрые шаги. Леся выглянула в окошко — через двор, деловито поспешая, мелко семенила лесная ведунья. За ней следовал встревоженный Вася.

— Идут, Митрасю! — кивнула Леся мальчику.

Тот со всех ног бросился отпирать щеколду. В сенях послышался негромкий воркующий голос ведуньи, и в следующий миг она прошествовала в горницу — маленькая быстрая старушка, похожая на рябенькую курочку.

— А, и ты здесь! — мимоходом отметила ведунья, кивнув Лесе, которая сидела на постели больного, снова взяв в ладони его руку.

— Да, я здесь, — откликнулась девушка.

— Не поздно ли? — усмехнулась бабка Марыля, ставя на стол корзинку со снадобьями.

Леся не успела ответить: к постели больного, едва не сбив с ног деловито разбиравшую травы Марылю, метнулся Василь.

— Спит? — спросил он коротко, глядя на запрокинутое лицо друга и его смеженные веки.

Девушка молча покачала головой.

И тут Васю покинули последние остатки выдержки. В отчаянии затряс он друга за плечи, да так, что голова его послушно мотнулась из стороны в сторону.

— Ясю, очнись! Яська, ты меня слышишь? Это же я, Василь! Очнись, кому говорю! Не смей, не смей уходить, слышишь?..

— Оставь, хлопчику, этим его не воротишь, — остановила ведунья, и голос ее прозвучал обыденно и словно бы равнодушно.

— Попа к нему звали? — меж тем продолжала она расспрашивать. — Свечу-громницу жгли?

— Как же я мог? Нет!., - выкрикнул Митрась.

Хотя и без того было ясно, что ничего подобного не было: в хате не пахло ни ладаном, ни воском.

— Ну так хорошо сделал, — похвалила бабка Марыля. — Не то бы ты его точно похоронил.

— А теперь?.. — в голосе мальчика встрепенулась надежда.

— Теперь — не знаю, — ответила старуха. — А вот это вам зажечь бы не мешало, — она выложила на стол огромный полотняный сверток. В этом свертке оказался целый ворох каких-то сухих стеблей, оплетенных бурыми нитями тонкой засохшей листвы, сильно походившей на сушеный укроп.

— Что это? — спросила Леся.

— Горицвет — трава воскрешения. Каждый год он умирает, а весной вновь из темных земель в нашем мире воскресает. Так бы и Ясю нашему воскреснуть, сила у этой травы немалая, да боюсь, и ее не достанет…

— Отчего же? — перебил Митрась.

— Дело тут непростое, родные мои, — вздохнула Марыля. — И началось оно не вчера. Уж сколько пересекалась я с этой его бедой, да все не хотела в нее вступать — боялась…

— А он не боялся — и жил! — гневно возразил Митрась.

— Ты погоди, — мягко остановила его ведунья. — Я вам все по порядку расскажу.

Было это давно. Ну, Алеся тогда совсем девчонка была малая, а ты, Василю, верно, помнишь, как по младости, по глупости искал наш Ясь путь к Великому идолу.

— И я помню, почему же один Василь? — возмущенно перебила Леся.

— Ну, а помнишь — так тем лучше, — примиряюще заверила старуха. — И вот, родные, так вышло, что на ту пору путь к тому идолу знали у нас лишь двое: бабка Алена — да, и для меня она была уже бабкой, — да тезка твой, дед Василь. Он-то и указал Янке путь. Не следовало того делать, Василь и сам это понимал, да ведь и Янку все знали: по-другому он бы и не унялся! Рано ли, поздно ли, а доигрался бы до беды.

Да все равно беда их настигла: потревожили они черное зло, что дремало там же, поблизости. А Великий идол так и не проснулся. Что стало с дедом Василем, вы все знаете: его убили в лесу гайдуки. После того лишь Янка знал путь к идолу. И черный демон про то знал. Он не убил его сразу, нет. Он губил его медленно, годами. Вот уже девять лет лежит на нем проклятие черного рока. Я всегда журилась, на него глядя: такой хлопец — что лицом, что статью, что всей породой, ну без единого изъяна — а судьбы ему не будет, не допустит черное зло.

А как долго он с тем злом бился! Другой на его месте давно бы ноги протянул, а он теперь только сдавать начал. Верно, совсем уже сил не осталось…

— Кабы я мог своей силой с ним поделиться! — воскликнул Митрась.

— Так ты уже и поделился, — ответила старуха. — Ты немалую долю той беды на себя принял. Помнишь, той зимой, когда ты под лед провалился? Я ведь оттого и боялась тогда тебя пользовать, что знала: не простая у тебя горячка. С простой я и управилась бы запросто. Бабке Алене под силу оказалось, да и ей дорогую цену заплатить пришлось. И ему, — она кивнула на лежавшего без памяти Горюнца, — я помочь не могу. Не побороть мне черного зла, не достанет на то моих сил.

Ведунья умолкла, и в наступившей тишине все опустили глаза. И вдруг в этом молчании четко и ясно прозвучал Лесин голос:

— А ведь есть управа на черное зло!

Старуха обернулась к ней, в глазах мелькнуло радостное изумление.

— Вот! — указала она на девушку. — Я-то все маялась: догадаешься али нет?

— Ведь о н может помочь, правда, бабунь? — продолжала Леся. — Е м у ведь по силам черное зло побороть?

— По силам, горлинка, — вздохнула старуха. — Иное дело — захочет ли? Он ведь и без этого помог бы Ясю твоему, кабы тот не замыслил дела недоброго.

— Так ведь не сделал же ничего! — запальчиво перебила Леся.

— Сделал — не сделал, а беде руки развязал. Так что — велика ли разница?

На какую-то минуту девушка замолчала, словно собираясь с мыслями и волей; затем, приняв решение, объявила:

— А если… если я сама е г о попрошу?

Старуха поглядела на нее все с тем же изумлением и покачала головой.

— Отсюда — не попросишь, толку не будет. Т у д а идти надо.

— Я пойду, — сказала она твердо.

И тут, испугавшись, подскочил со своего места Василь.

— Да ты что? Куда это ты пойдешь? Окстись, ночь на пороге!

— Ночь не простая — купальская, — напомнила ведунья. — Волшебная ночь. В эту ночь небо с землей говорит, клады светятся, врата растворяются.

Никто, кроме Леси, не понял ее до конца.

Василь меж тем продолжал горячиться:

— Ишь, чего выдумала! На ночь глядя она пойдет через топи! Мало нам с Янкой беды — не хватало еще, чтоб ты в болоте сгинула!

— Я с тобой пойду, — вызвался Митрась.

— Нет, я! — отстранил его Вася. — Коли уж этой скаженной так идти приспичило, так хоть я за ней пригляжу…

— Вам обоим там делать нечего, — остановила их бабка Марыля. — При вас о н и говорить с ней не станет. Ее это дело, она и должна его сделать, и не должно быть при том чужих. Ступай же, дочка, пора тебе собираться в дорогу. Да и мне время подходит: купальские травы собирать. Так помните, хлопцы: как стемнеет, да звезды в небе затеплятся, зажгите горицвет.

В сенях она придержала Лесю за локоть.

— Так ты все помнишь: куда идти, что надеть?

— Помню: рубаху белую да венок зеленый, рутовый.

— Обереги не забудь, — прошептала старуха.

За перелазом они расстались: ведунья направлялась прямо в лес, а девушке нужно было еще зайти домой — переодеться.

Старикам она решила ничего не говорить, а поскольку все девушки для купальских игрищ надевали длинные белые сорочки и распускали волосы, то Юстин с Тэклей, видя подобные ее приготовления, ничего не должны были заподозрить.

Но в хате, словно на счастье, никого и не оказалось: все, видимо уже ушли на берег: поглядеть, как покатят с обрыва огненное колесо.

Леся раскрыла сундук со своим приданым и принялась торопливо перебирать расшитые сорочки, яркие паневы, нарядно украшенные гарсеты, отбрасывая все прочь. Она знала, какая сорочка ей нужна: простая и строгая, девственно белая, без единого стежка вышивки. Именно такая лежала на самом дне ее сундука — длинная, до земли, с просторными белоснежными рукавами, похожими на крылья лебедя. К этой сорочке Леся достала широкую дзягу — белой шерсти, всю в зеленых и красных узорах, с двумя парами лебяжьих пушков, подвешенных к самым ее концам. И, наконец, сторожко оглянувшись, сунула руку за печь и нащупала заветную коробочку, плетеную из бересты, уже затянутую липким прядевом паутины. Обмахнув табакерку от прилипшего к ней запечного сора, Леся открыла крышку — и поневоле зажмурилась от ударившего в лицо света. Тусклые, потемневшие от древности колты праматери Елены теперь горели жарким золотым огнем, а нанесенный на них тончайший узор пылал на золоте огненной филигранью.

— Так вот вы какие, мои обереги! — прошептала восхищенная девушка.

Она быстро выглянула на улицу — не идет ли кто? — затем поспешно сбросила паневу, стянула через голову будничную рубаху и облачилась в эту, жертвенно-белую, пахнущую можжевельником, в котором хранилась на дне сундука. Шелковистая льняная ткань мягко и приятно скользнула вдоль тела, слегка захолодив кожу. Леся перехватила ее на талии узорной дзягой, затем распустила волосы, принялась их чесать густым гребнем, пока они не распушились еще больше и не начали потрескивать, дыбясь вокруг тела. Затем порылась в своей шкатулке с лентами и бусами и извлекла с самого дна две узенькие пестрые ляски, которые выплела в далеком детстве на пальцах, когда еще не научилась ткать как положено, на кроснах. На эти ляски она навесила горящие жаром колты (на ощупь они оказались холодными, вовсе даже не обжигали) и пристроила их к своему налобному венчику, чтобы они, подобно диковинным цветам, закачались у висков.