Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

• Название: Обыкновенная история в необыкновенной стране
• Автор: Евгенией Сомов
• Издательство: Журнал «Нева»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001

---

В воротах склада появляется солдат и, обращаясь к сержанту, пожимает плечами и разводит руками — никого не нашел.

Что-то сразу почуяв, сержант стремительно помчался в склад. В эту минуту я заметил, что там, позади здания, в густой траве ползет какая-то тень. Ползет по направлению к пасущимся лошадям. Но вот и наш конвой заметил эту тень:

— Сержант, смотри, там за складом!

В воротах склада опять появляется сержант. Он не смотрит, куда ему показывают, он бежит прямо к ближайшему из солдат, выхватывает у него винтовку и взводит на ходу — он все уже понял.

Конвой неожиданно командует нам:

— Ложись! Кто поднимет голову, стреляю без предупреждения!

В последнюю минуту я вижу: Володька уже стоит около лошади, а сержант все бежит к нему. Уже лежа на земле, я слышу оглушительный выстрел, затем еще один и через небольшую паузу третий. Боже, они убивают его!

Все вдруг стихло. Нас долго еще держали на земле, пока не подошел сержант и не скомандовал всем встать и идти к зоне.

Когда мы подошли к вахте, почти совсем стемнело: солнце заходило за тучу у самого горизонта. Но нас почему-то держат и не пропускают в зону, чего-то ждут.

Наконец, появилась подвода, в ней запряжена та самая лошадь, которую так приручал к себе Володя. Подвода остановилась метрах в двадцати от нашей колонны. К ней молча подошел сержант и откинул борт повозки. Из нее прямо ему под ноги выкатилось человеческое тело. Он, видимо, этого не ожидал и отпрянул в сторону.

Это был Володька. Он лежал на земле так, что лицо его было обращено к нам, и в эту минуту солнце опять выглянуло, и его лучи осветили всю эту сцену. Я заметил, что глаза Володьки открыты, он словно бы смотрел на меня, и на губах застыло что-то вроде печальной улыбки.

Прощай, мой приятель! Теперь тебе не нужно платить этот проклятый долг. Ты знал, что конвой здесь стреляет без предупреждения.

«Если враг не сдается — его уничтожают»

Никуда не денешься от воспоминаний даже здесь, в лагере, они все время преследуют тебя. Как и когда это все началось? А ведь началось это уже давно и вот как.

Шли тридцатые годы, советская власть крепчала. Все, что могло еще напоминать о царском времени, все постепенно исчезало из города. Спилены кресты на куполах церквей и соборов, выломаны царские орлы из чугунных оград парков, закрашены императорские монограммы на лепных потолках театров, вырезаны вензеля из тканых занавесей, изъяты книги из библиотек, где были портреты царской фамилии, убраны все их портреты из музейных экспозиций.

Принялись и за переименование проспектов, улиц и площадей. Например, Дворцовая площадь стала площадью Урицкого, а Невский проспект — проспектом 25-го Октября. Затем и большинство заводов, театров, музеев и институтов получили имена советских вождей. Например, первый в России оперный театр, Мариинский, стал театром имени С. М. Кирова — первого секретаря Ленинградского обкома партии. Старейший российский университет в Петербурге получил имя еще одного первого секретаря обкома — Андрея Жданова. Запомнить все это было совершенно невозможно, и люди продолжали употреблять старые названия.

На заводах и вокзалах, в учреждениях и институтах появились монументы вождей, главным образом Ленина и Сталина, а в кабинетах, классах и аудиториях должны были непременно висеть их огромные портреты. Чтобы обеспечить всех этой обязательной декорацией, заводы по отливке монументов и художественные комбинаты работали на полную мощность. Эти скульптуры разрешалось отливать только по утвержденным в Москве образцам. Каждый вождь, как святой в католической церкви, имел свои аксессуары: Ленин — жилетку, пальто, кепку, Сталин — трубку, китель, русские сапоги. Позы были уже канонизированы: у Ленина чаще всего протянутая к народу рука, у Сталина же трубка в правой руке, а левая часто в кармане шинели. Ленин возбужден, Сталин спокоен и уверен в себе. На первом — кепка, на втором — полувоенная фуражка.

Постепенно у партийной номенклатуры стал вырабатываться свой стиль одежды. Она подражала вождю: гимнастерка с широким ремнем или полувоенный китель, галифе и русские сапоги, а на голове сталинская фуражка. Вот только ленинскую бородку и сталинские усы носить никто не решался.

Сотрудники НКВД, чекисты стремились чем-то отличаться от простых коммунистов: они часто брили голову наголо и носили черные кожаные пальто или серые плащи, военной же формы избегали.

Члены партии обращались друг к другу на «ты», с прибавлением слова «товарищ». Пахло от них «Тройным одеколоном», а от их жен духами «Красная Москва». Многим к этому времени удалось получить новый советский орден, от чего перед их фамилией писалось слово «орденоносец». В театрах уже были выделены для партийной номенклатуры специальные ложи. И если партийные вожди появлялись там, кто-то из зала начинал аплодировать, призывая и других присоединиться. Часто начиналась овация, так что действие на сцене останавливалось, и в зале зажигался свет. Но чаще шторы этих лож оставались прикрытыми.

Руководство успело уже переселиться в старинные барские квартиры и раскатывало по городу в черных лимузинах с личными шоферами. С аскетическим военным коммунизмом было уже покончено.

Можно было заметить, что в партийных рядах постепенно происходит разделение на «старых и новых партийцев». Старые партийцы, или, как они себя еще называли, «старая гвардия», подчеркивали свой аскетизм и близость к простому народу. Они продолжали донашивать старые гимнастерки с гражданской войны, отказывались пользоваться личными машинами и шли пешком на работу, многие еще носили усы и любили рассказывать о своих встречах с Лениным и о революции. Все это начинало раздражать новую партийную бюрократию.

К таким старым большевикам относили и Сергея Кирова, первого секретаря Ленинградского обкома партии. В городе создалась легенда о «добром и простом Сергее Мироныче». Авторитет его рос и в рядах центрального аппарата партии. Во время празднования 1-го мая в 1934 году на демонстрации несли примерно столько же портретов Кирова, сколько и Ленина, и, конечно, во много раз больше, чем Сталина.

Однажды в декабре 1934 года, когда я с няней гулял в садике перед своим домом, вдруг над воротами в спешке стали устанавливать красный флаг с привязанной к нему черной лентой: «Кирова убили!»

На следующий день в школе был устроен траурный митинг в большом зале. И уже какой-то совсем нам незнакомый человек в гимнастерке объявил: «Кирова убил враг народа, и он уже схвачен. Мы все должны сплотиться в эти дни, а вы, ребята, должны учиться только на отлично!». После этого в вестибюле школы был установлен красный траурный пьедестал, а на нем бюст Кирова, рядом «бездыханно» застыли два пионера в почетном карауле. Вижу, как и моя сестра поставлена на эту почетную вахту, о которой я и мечтать не мог: я был уже в черных списках.

Сергей Иванович, муж моей тети, вечером шепотом говорит всем: «Черт разберет, кто и за что его убил. Но если уже сами в себя стрелять стали, то должны быть какие-то перемены».

И действительно, перемены последовали. Пришел 1937 год, а с ним и новый нарком внутренних дел Ежов. Началась так называемая «ежовщина». В классе по утрам стали появляться ученики с красными от слез глазами. Первым из них был мой друг Костя Бешкович. Он пришел, положил голову на парту, закрылся от всех руками, и на мои вопросы не отвечал. Вокруг него скопились ребята. Подходит классная руководительница, ей уже все известно: «Все сейчас же отойдите от него, а ты, Костя, пересядь на последнюю парту, после занятий я с тобой поговорю». На перемене он стал рассказывать: «Ночью взяли папу, были трое, все в квартире перевернули». Костин папа был известный в стране географ, работавший на Крайнем Севере.

Через неделю плачет, закрывшись ото всех, полная девочка, наша отличница. Никто не спрашивает — все уже догадываются: взяли папу или маму. После третьего урока ее отправляют плакать домой. Учителя сами толком ничего нам не могут объяснить, и в их глазах мы читаем страх и неуверенность. А газеты уже полны протоколами суда над троцкистами. Мы уже знали, кто такой был Лев Троцкий и то, что он «боролся против Ленина» и был за это выслан за границу. Я, конечно, в это не верил.

Сергей Иванович каждую неделю приносил тревожные вести со своей работы, Охтинского химического комбината: взяли директора, двух ведущих инженеров, мастера одного из цехов. Все руководство комбинатом сидит в напряжении, ожидая арестов, ждет его также и сам Сергей Иванович, отчего обстановка в семье тети Эльзы очень мрачная. Ведь у нас есть еще и родственники за границей, в Германии, от которых бабушка получает письма. По радио и в газетах подробно описывают судебные процессы над «троцкистами» во главе с Зиновьевым и Пятаковым, а затем и процесс «правотроцкистского блока», по которому шли Бухарин, Рыков, Каменев, Крестинский, Раковский, а с ними и «врачи-убийцы» во главе с Плетневым, которые медленно умертвили наркома Менжинского и писателя М. Горького. Сергей Иванович смотрит в газете на портреты Главного обвинителя на процессах, прокурора Вышинского и Председателя Верховного суда Ульриха и тихо шепчет: «Подлецы… подлецы… подлецы».