Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

• Название: Обыкновенная история в необыкновенной стране
• Автор: Евгенией Сомов
• Издательство: Журнал «Нева»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001

---

Я догадываюсь, что наш хитрый прораб все понял и, видимо, соображает, на кого можно все это свалить. Затем он говорит мне тихо: «До утра никому ни слова!».

Мы, бригадиры, не могли отказаться строить стену в морозы, мы только исполнители. Попробуй мы такое, сразу же были бы обвинены в саботаже. Я с бригадой вел кладку третьего сталепрокатного цеха. Работали быстро, стены так и росли на глазах. И порой казалось, что все будет хорошо и Дукельский прав. Да и начальство подбадривало нас, выдавая специальный паек новаторов: вместо 600 граммов хлеба — 1200.

Мой цех был не совсем обычным. Коробка его имела 80 метров в длину и ни одной внутренней перегородки, которая могла бы служить дополнительной опорой для стен. Да к тому же и стены имели с каждой стороны большие окна, что делало их еще более неустойчивыми. Я все надеялся, что к моменту окончания стен сразу же будет положена металлическая кровля, которая свяжет все здание, но конструкции не поступили.

Бригада Павла вела бетонные работы в другом цеху. Они готовили бетонные подушки в верхней части стен, на которые должны были свободно лечь огромные балки мостовых кранов. Бетон клали также горячий, и на морозе трудно было понять, схватился он или просто замерз.

Утром, когда мы пришли к нашему цеху, он уже был кем-то обнесен красными флажками с предупредительными знаками. Да разве напугаешь людей, приговоренных к двадцатипятилетнему сроку заключения! Вместо того чтобы обходить, они бегали под самой стеной. И стена все наклонялась и наклонялась, а солнце продолжало все сильнее нагревать ее.

Собрались инженеры, те самые «скептики», жмурятся на солнце, осматривая стену: «Мы предупреждали…». Но вот вместе с каким-то начальством в военной форме привезли и инженера Дукельского. Бледность выдавала его страх, хотя он и храбрился. Молоточком стал он стучать по стене, вынимая кусочки извести из швов, и, видимо, найдя свою «точку опоры», стал тихо приговаривать, чтобы слышно было только начальству: «Технология была нарушена! Технология!». Это означало, что нарушили ее мы! Кто сейчас сможет снова измерить температуру раствора в момент кладки и сказать, какая температура воздуха была тогда?

Я пошел к Павлу в соседний цех, и он принялся меня утешать. Не прошло и часа, как послышался глухой рычащий грохот, и мы почувствовали, как почва стала колебаться под нашими ногами. Это упала стена. Упала и раскатилась на большие глыбы, которые пробили брешь в ограждении зоны и свалили сторожевую вышку вместе со стоящим на ней автоматчиком. Но это было еще не все. Оказалось, что в этот момент под стеной грелись на солнце два человека.

От них остались только окровавленные бушлаты, наполненные какой-то массой.

Сбежалось и съехалось начальство, начались обмеры и составление протокола. Подойдя к кругу начальников в белых полушубках, я отчетливо услышал, что они повторяют: «Технология… Нарушена…». Но вскоре их внимание переключилось на другой цех, откуда прибежали с вестями, что и там тоже «стена пошла». Все бросились туда, оставив нас в покое.

Чем быстрее сгущались надо мной тучи, тем становилось яснее, что начальству тоже не уйти от ответственности: не могли же все бригады нарушить технологию. Павел меня утешал: «Второй цех упал. Теперь замнут все дело. Сами себя под суд не отдадут!».

Через две недели началась такая же история с бригадой Павла. Его бетонные подушки оттаяли, и лежащие сверху железные балки утонули в жидком растворе бетона. Теперь, если бетон схватится, они будут замурованы, а это значит, что при колебаниях внешней температуры начнут разрушать стену цеха.

Павел стал совершенно бледен: из 18 лет срока он пробыл уже десять. Снова собралось начальство. Один из начальников, видимо, строительный эксперт, залез наверх и долго там копался в бетоне. Наконец, весь красный, спустился и, насупившись, громко стал приговаривать, что-то записывая: «А вот это уже вредительство!». Бедный Павел!

Шли дни, и никаких признаков следствия не наблюдалось. В нашем лагерном отделении сменился оперуполномоченный КГБ. Вместо добродушного, вечно спешащего толстяка появился высокий сухощавый капитан с орлиным носом и длинной, зачесанной назад копной светлых волос. Фамилия его была Дашкевич. Ходили слухи, что он был начальником контрразведки Западно-Украинского военного округа, где очень успешно проводил операции против украинских повстанцев, иногда ссылал население целых сел, заподозренных в связях с партизанами. Он быстро двигался по служебной лестнице и за какие-нибудь два-три года из лейтенанта превратился в майора.

Ну, а дальше случилась беда. Он влюбился в местную украинскую девушку, да так, что взял ее к себе на служебную квартиру и подумывал о женитьбе. Однако стал он замечать, что с этого времени ни одна его операция по очистке лесов от партизан не заканчивалась успешно. Партизаны вовремя покидали свои землянки и уходили вглубь, ровно за день до того, как к ним должны были нагрянуть отряды МВД. В театре Львова уже два раза гас весь свет, как только туда намеревалось прийти советское начальство: электрокабели были кем-то заблаговременно перерезаны.

Вскоре секрет открылся: молодая украинка была связной партизан. У нее нашли рацию, фотопленки снимков сообщений оперотдела МВД, которые часто по небрежности Дашкевич хранил в квартире.

Судить его не стали, сотрудников ГБ редко судили, но понизили в должности и отправили к нам в сибирские лагеря простым оперуполномоченным. Спасло его и то, что во время войны он был заброшен в тыл немцев. Он говорил без акцента по-польски и имел даже двух дальних родственников в Кракове. Видимо, эта информация была особенно ценной, так как в конце войны его наградили двумя орденами. Но теперь ему нужно было снова заслужить доверие, и история со стенами была для него очень кстати. Однако следствие так и не начиналось, видимо, в нем не было заинтересовано высокое начальство.

Лагеря, подобные нашему, стали организовываться и в других областях страны. Из ГУЛАГа шли все новые и новые инструкции по режиму, исходя из принципа «не воспитывать, а карать». Так что давление на нас все возрастало. Бараки вечером стали запирать на час раньше. Если кто-либо не успевал вовремя забежать в них, он оказывался на ночь в карцере. Теперь по новым правилам мы должны были при приближении надзирателя останавливаться, снимать шапку и оставаться так, пока он не удалится.

Отправку писем к родным ограничили до четырех в год. Никаких личных вещей иметь при себе было нельзя, кроме зубной щетки, расчески, карандаша, очков. Я подшивал себе белые воротнички на лагерную гимнастерку, так и те срывали при обыске на разводе.

Врачебная медицинская помощь была ликвидирована, оставлены только санитары из заключенных с сумками первой помощи на случай травм. Люди с воспалением легких и высокой температурой оставались лежать в бараке, уповая на силы своего организма.

И, наконец, пришло еще одно указание: «Никакой кулинарии для заключенных». Это означало, что в пищу перестали добавлять лук, перец и другие специи, и она стала примитивно пресной. Наш рацион состоял из 650 граммов хлеба, двух мисок супа из гороха или ячменя, соленой отварной рыбы или мясного фарша.

Надзирателям было запрещено разговаривать с нами, полагалось лишь только отдавать команды, называя нас по номерам.

Все это угнетало и давило. Возмущение людей росло.

За зоной был праздник — Седьмое ноября. По таким дням нас не выводили на работу, так как охрана праздновала, и солдатам выдавали по двести граммов водки. Нас же запирали в бараках на целый день, а из репродукторов на улице неслись советские песни и марши.

Но вот однажды в такой день наши бараки вдруг открыли и приказали всем выстроиться на площади. Мы ждали, что нам зачитают какой-нибудь новый приказ о режиме и отпустят, но ошиблись. Шел дождь, и четыре тысячи человек, выстроившись в каре на площади, медленно намокали. Прошел почти час, никто из начальства не появлялся, и люди стали обращаться к стоящим неподалеку в плащах надзирателям, но те делали вид, что не слышат.

Все это стало походить на сознательную акцию мести и унижения. Наконец, когда все уже сильно промокли, из дверей вахты вышел начальник режима, младший лейтенант Калинин, и с ним еще какие-то чины МВД. Под плащами мы заметили на них парадную военную форму с орденами: для них-то это был праздник «победы социалистической революции». Калинину передали мегафон, и он, полный самодовольства, подошел к колонне:

— Бригадиры, внимание! Постройте бригады по десять человек в ряд!

Начали перестраиваться, и колонна расширилась. Затем в здание бани были посланы десять наших парикмахеров за инструментом. Все мы недоумевали, к чему бы это.

Последовал приказ первой десятке снять шапки, и расстегнуться. Подошли надзиратели, и начался тотальный обыск. В специальные баки полетели авторучки, носовые платки, фотографии, зеркала и прочее. Затем подвели парикмахеров, которым было приказано машинкой выстригать лишь один ряд — ото лба к затылку. Унизительная процедура началась. Неподалеку с презрительными улыбками стояли офицеры с начальником режима во главе. Как видно, они были пьяны и в праздник решили развлечься. Работа шла медленно, но шла. Дождь тоже продолжал идти, и возмущение росло, так как все уже промокли до нитки. Колонна стала превращаться в толпу.