Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

• Название: Обыкновенная история в необыкновенной стране
• Автор: Евгенией Сомов
• Издательство: Журнал «Нева»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001

---

Невероятно, но факт, что даже в самые тяжелые времена блокады попытки новых городских властей что-то предпринять и организовать в осажденном городе не прекращались. Как это ни странно, но грабежей не было, хотя и милиции уже тоже было не видно. Почти до конца декабря работали еще некоторые театры и Филармония. Последний раз мы сидели с сестрой в этом мраморном колонном зале бывшего Благородного Собрания в октябре на симфоническом концерте под управлением Элиазберга. Все сидели в пальто, музыканты в шапках, а женщины в рейтузах, но музыка звучала дивно.

Пока не покрылись льдом улицы, ходили одинокие трамваи. В начале января какие-то люди нашли в себе силы, чтобы организовывать детские елки в районах. Мы с сестрой тоже получили билеты и днем пошли по заснеженным улицам к Александрийскому драматическому театру. В театре оказался страшный холод, но в партере и в ложах полно детей. Каким-то образом на время смогли зажечь электрическое освещение, и капельдинеры даже надели свою униформу и сняли покрывала с красного бархата старинных кресел театра. На какой-то момент показалось, что все это происходит во сне, что нет ни блокады, ни голода. Если не ошибаюсь, давали последний акт из «Щелкунчика» П. Чайковского, без декораций. Оркестр — человек двадцать. Балерины танцевали в рейтузах, и от них шел пар. Все это длилось не более получаса — нужно было запускать следующую смену детей. В конце нас покормили гороховым супом и выдали по маленькому кулечку с соевыми конфетами.

Заканчивался февраль, и солнце начинало выглядывать из-под облачного настила. Лучи его пробивались через окна и в наши комнаты. И мы стали присматриваться к себе в зеркало, магия весны вступала в силу. Теперь я уже отчетливо заметил, что мама стала почти совсем седой, с большими мешками под глазами, но она была жива. Она даже решилась дойти до своего института.

Идти нужно было от Петропавловской крепости по льду через Неву к зданию бывшего дворца Великого Князя Михаила Александровича. Я пошел сопровождать ее. На середине Невы мы остановились, чтобы оглянуться на город. Он продолжал оставаться прекрасным, но только как-то съежился и затих. Ни трамваев, ни автомашин, ни стаек птиц, нет дымков над домами, многие деревья в Петропавловском садике уже спилены.

В институте в маленькой комнатке дежурят только два пожарника и отмечают, кто приходил. Умерли очень многие, особенно из когорты старых товарищей моего отца, умер и академик Калицкий, известный теоретик образования нефти на планете. Мы узнали также, что еще в сентябре многим сотрудникам удалось выехать из города в Казахстан и организовать там филиал института. Нам показали и стены дворца, пробитые снарядами. Интересно, что от взрывов выскочили из коробок только двери, поставленные после перестройки помещений в советское время. Старинные же двери остались на своих местах.

Видимо, маме было еще рано выходить на улицу — на следующий день у нее поднялась температура и появился сухой кашель. Вначале она этому не придала большого значения, но через неделю ей стало совсем плохо, она лежала и дышала с каким-то хрипом. Ставили горчичники, банки, растирали, давали аспирин, но ничего не помогало, она таяла на глазах. Пришел врач, наш сосед, и определил крупозное воспаление легких. По его мнению, спасет ее только препарат сульфидин. Но где его достать сейчас во время блокады?!

Мы снова вывешиваем объявления: «Золото за сульфидин». И снова к нам скоро пришли и принесли это лекарство. Лечение началось.

Мама спала на диване, а я рядом на раскладной кровати. Однажды ночью я проснулся и слышу, как тихим голосом мама зовет свою сестру, которая спит у нас в ногах на большой кровати. Я сразу поднялся и разбудил тетю Эльзу. Мы зажгли коптилку, и она подошла к маме. Я слышу: «Эльза, я умираю!». Лоб ее был холодным и мокрым, пульс уловить уже было невозможно. Мы разогрели на плитке воду, обложили маму грелками, напоили теплым чаем, стали растирать ей руки. Оказалось, что это был кризис, когда температура резко падает и сердце слабнет. Именно во время такого кризиса больные умирают. Сульфидин сделал свое дело, она выздоравливала, наутро ей стало лучше.

Уже в начале февраля на улицах города появились люди на грузовых автомашинах, с румяными лицами, в новеньких ватниках — они с Большой Земли. Началась массовая уборка улиц ото льда, нечистот и трупов. Мы уже знали, что город Тихвин на той стороне Ладожского озера уже отбит у противника и от него к озеру проводят железнодорожную ветку, по которой пойдет подвоз продуктов питания в наш город. Уже в конце февраля была проложена ледовая трасса через озеро к нашему берегу, по которой пошел поток автомашин, груженных мукой, а на обратном пути их нагружали людьми. Началась массовая эвакуация из осажденного города. Эту ледовую дорогу через озеро назвали «Дорогой жизни». Хлебный паек увеличился до 450–250 граммов хлеба. Стали выдавать больше и крупы. При заводах открылись медицинские стационары для людей с особо тяжелой формой дистрофии, в первую очередь брали туда ценных специалистов.

Я слышу чуть ли не каждое утро за ширмой у меня в ногах кровати разговор тети Эльзы с Сергеем Ивановичем.

— Пойди, у вас на комбинате уже наверняка есть стационар, они сразу же тебя туда возьмут, ведь ты ведущий инженер.

— Эльза, я не смогу дойти, ты посмотри на мои ноги… Но, наконец, Сергей Иванович собрался и дошел до Охты.

Там уже собралась дирекция, и ему назначили особый паек, но в стационар не взяли — были и послабее его.

Однажды мама решила проведать нашу старую квартиру на Лахтинской улице. Подходит к двери — в ней записка от управдома с просьбой немедленно прийти к ней. Управдомом была женщина, Дмитриева, которая знала, что дом этот принадлежал когда-то моему деду, знала хорошо и моего отца. В домовой конторе она отвела маму в сторону и дала ей в руки бумажку. Этой бумажкой оказалась повестка из НКВД о выселении всей семьи из города как немцев. Мама так и рухнула на стул. Выдержали блокаду и заслужили! Это значит, что НКВД очнулся от блокады и приступил к своим делам. Вместо того чтобы эвакуировать наиболее ослабших граждан, они принялись, прежде всего, за списки российских немцев в городе. Управдом ей шепчет: «Если можете быстро исчезнуть из города, я отдам назад повестку и скажу, что вас не нашла». В то время это был героический поступок. Но как исчезнуть из города, чтобы не оказаться в вагоне с автоматчиком за спиной? Мама уже на следующий день пошла в институт просить включить ее первой в списки на эвакуацию, но так, чтобы это считалось командировкой в филиал института в городе Кокчетав. Ведь в Казахстан и шло выселение немцев. Во всех других местах мамин паспорт с четко обозначенной записью «немка» стал бы прямой уликой. Но все-таки было важно, чтобы мамин паспорт остался без страшного штампа НКВД о выселении. Старые друзья отца в институте ей обещали выдать эвакуационное свидетельство уже через неделю.

Это известие вызвало во всех других наших семьях шок. Стало ясно, что очень скоро и к ним придут такие же повестки о выселении. У нас же времени оставалось очень мало, и нужно было быть особенно осторожными с посещением старой квартиры, куда в любую минуту могут нагрянуть уполномоченные НКВД. Нам стало ясно, что почти все, что есть в нашей большой, хорошо меблированной квартире, придется бросить, и что сразу же после нашего исчезновения все конфискуют. Мебель и другие вещи невозможно вывезти в квартиру родственников, так как их скоро также выселят.

Я один приехал с саночками на нашу квартиру, чтобы взять хоть что-то дорогое для себя. Прошелся по замерзшим комнатам, где прошло мое детство после гибели отца. Все стоит на своих местах так, как будто бы вот сейчас, как в волшебной сказке о Спящей Красавице, зажжется свет и все оживет. Детская комната, с моим столом с книгами, огромным ящиком игрушек, с любимым попугаем. Он смотрит на меня все теми же широко раскрытыми глазами, как будто бы просится, чтобы я его взял с собой в Сибирь. Гостиная с папиной библиотекой и роялем, под звуки которого я засыпал. Столовая, из которой в нашу детскую так часто доносились звуки веселья. Знакомые картины, с которых смотрят на меня все те же знакомые глаза. Но все застыло, замерзло. Все это уже не наше — мы ссыльные. Что же можно еще спасти? Или лучше все просто так и оставить — не разрушать? В глаза мне бросились тома немецкой энциклопедии Брокгауза, которые были в раннем детстве моим «окном в мир», столь захватывающими были в них красочные иллюстрации. Но куда же я повезу эти двадцать четыре тома?! А вот на другой полке стоит собрание сочинений Льва Толстого в издании Маркса, мне хорошо запомнилось, как мама читала нам вслух его «Детство», «Отрочество» и «Юность». «Возьму его!» Связал все тома, вытащил на лестничную площадку, но вдруг вспомнил о маминой библиотечке поэзии начала века, которую она так любит. Вернулся, связал еще стопку из первых изданий Пастернака, Ахматовой, Цветаевой, Хлебникова, Лохвицкой, Северянина, Маяковского и других, и повез я все это на санках на квартиру к бабушке. Зачем повез? Но уже после войны оказалось, что именно эти книги и спаслись, так как при выселении бабушки одну из комнат, принадлежащую ее внуку Вове, который был в это время на фронте, военкомат закрыл и опечатал как имущество фронтовика.