Валерий Поволяев - Бросок на Прагу (сборник)

• Название: Бросок на Прагу (сборник)
• Автор: Валерий Поволяев
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4444-7758-8

В новом романе признанного мастера отечественной остросюжетной литературы «Бросок на Прагу» читатель вновь встретится с героями книги «Список войны». На сей раз командиру группы разведки капитану Горшкову, его ординарцу Мустафе и их боевым товарищам предстоит принять участие в последней крупной военной операции Великой Отечественной войны… В повести «Солнечные часы» рассказывается о героической обороне Ленинграда.

---

— Товарищ генерал, дозвольте. — Мустафа сунулся с бутылкой к Егорову, налил полстакана золотистой, пахнущей свежим хлебом жидкости, поймал начальственный кивок и вежливо проговорил: — Пожалуйста, товарищ генерал-майор! — Передвинулся к Горшкову: — Ваш стакан, товарищ капитан!

Горшков подставил под заморскую бутылку свою посудину, ординарец налил немного — капитан отмерил ногтем, сколько у него должно быть виски, Мустафа неверяще приподнял одну бровь: мало, мол, товарищ командир, не похоже это на вас, но Горшков был тверд: ему сегодня еще канителиться в комендатуре, принимать посетителей — не хотелось выставляться перед немцами этаким красноносым алкоголиком, — чокнулся с Егоровым: тот сам потянулся к нему со стаканом.

— За нашу победу, товарищ генерал!

В ответ Егоров улыбнулся печально: что-то происходило у него в душе, а что именно — не понять, внутрь-то ведь не заглянешь.

Веселье на мосту через бурную темную реку продолжалось. В холодной воде Эльбы возникали воронки, втягивали в себя разный мусор, пропадали, держась стремнины — течение съедало их, под мостом проносились разные плавучие предметы — промахнул выдернутый из земли телефонный столб, следом неожиданно неторопливо — его сдерживали порывы ветра, — проследовал дырявый пустой шкаф, вот проплыл труп — затылком вверх, лицом вниз, с опущенными руками, словно мертвый человек этот хотел зацепиться за что-то на дне и остановиться, труп был немецкий, затылок украшала рваная рана.

— А что, сынок, трудностей в комендатуре все-таки много? — неожиданно поинтересовался Егоров.

— Есть трудности, товарищ генерал, — не стал скрывать Горшков, — даже не ожидал, что такие могут быть. — Ну, например, жители Бад-Шандау оказались ленивым народом…

— Немцы — и ленивые? Быть того не может!

— Еще как может. Сколько ни просил приступить к разборке завалов, к расчистке улиц — никто даже пальцем не пошевелил. Ноль внимания.

— Но так расчищают же улицы, капитан!

— Расчищают. Только после письменного приказа, — под нажимом. Вывесил приказ — пошли, а так в кармане держали фигу. Не реагировали просто никак.

— Почаще вывешивай приказы, сынок.

— Я так и поступаю. Бургомистр решил организовать танцы под духовой оркестр. Немцы отвыкли от музыки и танцев — Гитлер после Сталинграда запретил им и то и другое. Вывесил объявление: дорогие граждане Бад-Шандау, приходите в городской парк на танцы. Ни один человек не пришел. Тогда мне пришлось издать приказ.

— И что?

— Побежали на танцульки, как миленькие. Даже семидесятилетние старушки. Поляну, отведенную под танцплощадку, забили так плотно, что люди там не поместились.

— Это хорошо. — Егоров засмеялся.

— Но есть проблема, которую я не смогу решить без вашей помощи, товарищ генерал.

— Что за проблема?

— Фрицы, отступая, бросили свой госпиталь…

— Это я знаю. Пять тысяч раненых.

— Куда их девать?

— Тех, кто может передвигаться, я бы отправил домой.

— А тех, кто не может? — Горшков поморщился, словно сам был раненым, помял в руках стакан, будто хотел его раздавить.

— Этих придется долечивать.

— Где же я возьму столько лекарств, товарищ генерал-майор? — Капитан даже голову втянул в плечи. — Это же понадобится столько аспирина, анальгина, стрептоцида, прочих снадобий и бинтов — никакая дивизионная медслужба не потянет.

— Киньте клич по городу…

— Вряд ли в Бад-Шандау найдется столько лекарств.

— Дерзай, сынок, — обязательно все получится, — Егоров поправил на плече начальника разведки погон, жест был отцовским. — А я со своей стороны разведаю, чем нам сумеет помочь медицинское управление армии. Как-нибудь выкрутимся.

— Конечно, жаль, товарищ генерал, тратить свои лекарства на врага, но…

— Вот именно — «но», — качнул Егоров тяжелой головой, — мы же победители, нам и тащить этот хомут.

— Верные слова, товарищ генерал. — Горшков не выдержал, вздохнул. — Сегодня же поеду в госпиталь, посмотрю еще раз, что там есть у фрицев, а чего нет.

— Поезжай, сынок.

В комендатуре Горшкова ожидала молодая грудастая немка. Глаза задорные, щеки румяные — кровь с молоком, рот припух, будто от затяжных поцелуев. Во взгляде — затаенный зов, что-то сладкое, способное вскружить голову всякому мужчине, даже сделанному из железа. Мустафа, увидев незваную посетительницу, зацокал языком, словно восторженная птица, которую угостили горстью пшена.

— Что случилось? — по-русски спросил капитан у аппетитной немки.

Та залопотала бодро, быстро — не разобрать, что говорит, — завзмахивала руками, из глаз начал брызгать голубой огонь. Горшков поднял руку, останавливая немку, попросил Петрониса:

— Пранас, переведи! Ничего не могу понять… Что она высыпала на меня?

Петронис усадил немку на стул, произнес что-то резко, и та мигом умолкла, задышала возбужденно, грудь у нее сделалась похожей на тумбочку — можно вазу ставить, — заговорила спокойно, с деловыми нотками в голосе.

Петронис, слушая ее, кивал неторопливо, потом поднял руку:

— Стоп!

Немка умолкла, захлопала своими искристыми глазищами — хороша была дамочка. Капитан вопросительно глянул на переводчика:

— Ну?

Петронис, словно бы сомневаясь в чем-то, приподнял одно плечо — может, он услышал что-то не то? — затем вздохнул и пробормотал:

— Даже не знаю, как сказать, товарищ капитан…

— Как есть, так и говори.

— Согласно вашему приказу она несколько раз выходила на расчистку улиц. В результате от этой работы у нее пропало молоко.

— У нее что, на руках грудной ребенок?

— Да.

— Тьфу! Могла бы вообще не выходить на расчистку.

— Могла бы, товарищ капитан, да побоялась ослушаться приказа.

— Ох уж эти немцы! — Горшков поднялся с расшатанного скрипучего стула — сделал это аккуратно, опасаясь завалиться, приоткрыл дверь в коридор: — Мустафа, где ты?

Мустафа не замедлил нарисоваться, лихо хряснул кирзачами друг о дружку. Хорошо, что каблуки не отвалились.

— Тут я, — глядя на немку, сладкоголосо пропел ординарец.

— Мустафа, у нас в кассе что-нибудь имеется?

Ординарец сложил домиком бесцветные короткие бровки.

— Кой-что имеется, товарищ капитан, — добавил на всякий случай: — Самая малость.

— Придется эту самую малость раскассировать, Мустафа.

Ординарец вновь бросил заинтересованный взгляд на немку, вторично стукнул сбитыми каблуками сапог.

— Всегда готов, товарищ капитан!

— Выдели немного денег на ребенка гражданке — это раз и два — сгоняй с ней к бургомистру, передай мою просьбу: пусть каждый день выделяет этой даме по литру молока. — Горшков сделал пальцем указующий жест. — Пранас, переведи, чтобы мадам все было понятно.

Петронис перевел. Немка расцвела, сделалась пунцовой, из глаз брызнули радостные искры, она присела в книксене.

— Данке шен, герр комендант!

Петронис открыл было рот, но Горшков осадил его рукой:

— Не надо, Пранас, это понятно без всякого перевода.

Переводчик хрипловато, как-то кашляюще рассмеялся, немка не отстала от него — смех ее был легким, звучным, как у феи, капитан не выдержал, поднес ко рту кулак и тоже рассмеялся, хотя, как он полагал, комендантам, находящимся при исполнении служебных обязанностей, смеяться не положено.

Хоть и заартачился бургомистр, не желая ежедневно выделять по литру молока из скудных фермерских поставок, а капитан все-таки дожал его, заставил это делать.

— М-м-м, — стонал бургомистр. — У нее брат погиб на Восточном фронте, офицером был, между прочим, обер-лейтенантом, отец находится у вас в плену, в Сибири, муж, сгородивший ребенка, пребывает невесть где, может быть, сейчас сидит в Берлине, защищает бункер Гитлера, а я ее должен кормить молоком… Неразумно это, господин комендант.

— Эсэсовцы в ее семье были?

— Эсэсовцы? — Бургомистр замялся. — Нет, эсэсовцев не было.

— А раз не было, то, значит, нет политических причин, чтобы отказать ей в молоке.

Бургомистр повозил губами из стороны в сторону и безнадежно махнул рукой:

— Неправильно все это… Но вас не переспоришь, господин комендант.

Через два дня немка вновь появилась в комендатуре, принесла с собой расписной эмалированный тазик, наполненный чем-то доверху и накрытый большой льняной салфеткой, обметанной по краям шелковыми розовыми кружевами — типично дамское рукоделие, — протянула тазик Горшкову:

— Это вам!

В ответ капитан вежливо наклонил голову, принял тазик и сдернул с него салфетку, легкомысленно украшенную кружевами. Тазик оказался доверху наполнен пирожками.

— Испекла из муки, которую берегла с сорок третьего года, — сообщила немка.

Горшков восторженно покрутил носом: