Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый

• Название: Избранное в 2 томах. Том первый
• Автор: Юрий Смолич
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

В первый том «Избранного» советского украинского писателя Юрия Смолича (1900–1976) вошла автобиографическая трилогия, состоящая из романов «Детство», «Наши тайны», «Восемнадцатилетние».

Трилогия в большой степени автобиографична. Это история поколения ровесников века, чье детство пришлось на время русско-японской войны и революции 1905 года, юность совпала с началом Первой мировой войны, а годы возмужания — на период борьбы за Советскую власть на Украине. Гимназисты-старшеклассники и выпускники — герои книги — стали активными, яростными участниками боевых действий.

---

— Так что, дозвольте доложить, господин комендант! То есть привели, который заарестованный.

Позади вестовых, в мерцающем сумраке коридора, между двух обнаженных шашек темнела неясная фигура. Но вот она сделала шаг вперед и вышла в круг трепетного сияния канделябров. Это был Зилов. Конвоиры тоже сделали шаг. Обнаженные шашки поблескивали тускло и розово — огни свечей отражались в них длинными тонкими бликами.

Иван Зилов был среднего роста, широкоплечий и мускулистый юноша. Руки чуть длинноватые, таз узкий. Ему шел девятнадцатый год, но издали он казался значительно старше. Зато вблизи, взглянув на его широко открытые голубые глаза и мягкие губы, ему не дали бы больше семнадцати. Чуть рыжеватые волосы острым уголком спускались на высокий лоб, и, если бы Зилов не стриг их всегда под машинку, у него тут торчал бы вихор. Зилов был в коротких с широкими рыжими голенищами немецких сапогах, в руках держал кожаную фуражку. Под тужуркой виднелась синяя ситцевая косоворотка. Цвет и материал штанов и тужурки определить уже было невозможно — они промаслились и пропитались углем насквозь. На виске у Зилова явственно и часто пульсировала жилка.

— В ножны! — крикнул Парчевский конвоирам. — Кругом! Марш!

Десяток рук уже схватили Зилова, собираясь качать. Но он отстранился и подошел к столу.

— Здравствуйте! — поздоровался он с педагогами, затем повернулся к Парчевскому. — Господин поручик, значит, вы это… в шутку?

— Брось, Ванька! — улыбнулся Парчевский. — Не видишь, куда пришел? Твое здоровье! Догоняй!

— Я выпью. — Зилов принял стопку и опрокинул ее сразу, как рюмку. Потом поставил на стол и взял протянутый кем-то бутерброд. — А ты, Вацлав, все-таки дурак! — Парчевский натянуто улыбнулся. — Если б я был твоим начальником, я бы отправил тебя на гауптвахту… — Зилов взял вторую стопку и поднес к губам. Грудь его часто вздымалась, рука чуть вздрагивала, он был взволнован. — Ваше здоровье, господа педагоги, господа офицеры и все друзья!

— Ура! — Тост подхватили все, и рюмки снова зазвенели.

— А теперь я должен идти.

Однако из дюжих рук Потапчука и Кашина не так легко было вырваться.

— Сэр! — крикнул Репетюк. — Вацеку ничего не стоит арестовать вас вторично. Так что учтите, милорд. К тому же арест еще не снят. Не так ли, господин поручик?

— Вы правы, хорунжий. Арестованного еще ждет допрос.

Аглая Викентьевна изъявила желание познакомиться с этим маленьким угольщиком. Она преподавала в гимназии всего два месяца и Зилова видела впервые. Ваню привели и посадили рядом.

— Простите, — пробормотал, краснея, Зилов. — Но я весь в саже и мазуте. Я боюсь запачкать ваше платье…

— Ну что вы?.. Но, в самом деле, почему вы себе избрали такую… грязную профессию? Вы ведь ушли из седьмого класса? Значит, могли получить место конторщика или телеграфиста. Я представляла вас себе совсем не таким!

— Представляли?.. Не таким?

— Ну да. Ваши товарищи столько о вас рассказывали. — Аглая Викентьевна наклонилась ближе и потянулась через стол к вазе с яблоками. — Александр Иванович просил передать вам от него привет…

— Что? — Зилов метнул на нее взгляд и прикусил губу. Потом вскочил и склонился над вазой. — Что вы сказали?

— Александр Иванович шлет привет!.. Господин хорунжий, передайте мне, пожалуйста, ножик.

Зилов придвинул вазу и стал выбирать себе яблоко. Глаза его смотрели в сторону, прищуренные и сосредоточенные — казалось, отсутствующие. Вдруг он захохотал. Аглая Викентьевна удивленно подняла левую бровь, потом недоуменно посмотрела на Парчевского и снисходительно улыбнулась. — Он такой чудной…

Зилов встал.

— Тогда разрешите мне, господа, снять этот пиджак. Рубашка по крайней мере чистая. — Он сдернул с себя робу и ловко кинул ее через плечо. — Эй ты, козаче, держи!

Вестовой Репетюка подхватил ее на лету и браво откозырял.

— Воропаев! — крикнул Зилов. — Виктор! Я согласен выпить на мировую! — Он налил два бокала и протянул один прапорщику Воропаеву.

Слегка покраснев, Воропаев поднялся.

— Браво! — закричали со всех сторон.

Минуту Зилов и Воропаев стояли друг против друга. Зилов — широко улыбаясь, с бокалами в руках. Воропаев — все больше краснея.

— Пей! Он тебе паровоз отремонтирует на Дон ехать!

Все зафыркали.

Полтора года назад, в первые дни февральской революции, за контрреволюционный выпад именно Зилов потребовал исключения Воропаева из гимназии. Этого Воропаев никогда Зилову не простит. Но сейчас отказываться было неудобно: Аглая Викентьевна смотрела, недоуменно улыбаясь, — еще начнет расспрашивать, в чем дело. Воропаев поспешно протянул руку и взял бокал.

— Горько! Брудершафт!

Зилов и Воропаев вынуждены были поцеловаться. Туровский ударил по руке камертоном и дал тон: — ре-ля-ми!

Кинем об землю лихом, журбою,
Та й будем пить, веселиться!
Щоб наша доля нас не цуралась,
Щоб краще в свiтi жилося…

— Александр Иванович здоров? — громко спросил Зилов, склонившись к Аглае Викентьевне. Он приложил ладонь к уху, так как шум и кавардак в зале достигли апогея.

— У него температура тридцать восемь! — так же громко ответила она.

— Как и в прошлом месяце, — разочарованно протянул Зилов.

— Но он надеется, что в ближайшее время она подымется до сорока трех — сорока пяти…

Зилов свистнул и радостно захохотал. Хотя такая температура не только угрожала бы здоровью их общего знакомого, а несомненно могла бы его отправить на тот свет, это не вызвало ни у него, ни у Аглаи Викентьевны ни малейшего волнения. Зилов обнял хорунжего Репетюка за плечи.

— Ленька! Мир! Ведь мы же с тобой старые футболисты. Капитан Репетюк, я прошу извинить меня за то, что я вас так обидел, когда мы выкидали вас из гимназии, сэр!

— Но, прошу прощения, сэр, — слегка отклонился Репетюк. — Между джентльменами…

— Пей, джентльмен! — И Зилов ткнул ему кружку пива пополам с ликером шартрез.

Теперь уже в комнате стоял сплошной пьяный гам. Свечи догорали, и длинные языки пламени выплясывали и качались, точно пьяные. Они чадили и осыпали копотью скатерти и лепестки белых смятых роз. Кто-то догадался свечи погасить, и тогда вдруг обнаружилось, что за окном уже занималась заря. Отец Иван храпел в углу, подложив под голову промасленную робу Зилова. Было душно, и все с шумом двинулись в коридор, на улицу.

Небо на востоке пылало золотом и багрецом.

— Четыре, — сказал Пиркес, покачнувшись на пороге, — а в шесть часов уже надо быть на материальном складе. Сегодня восемь вагонов дров…

— Швырок или полуторка?

— Полуторка, — вздохнул Шая. — Если бы еще хоть через день так вот ужинать, тогда и с полуторкой не трудно бы справиться… Сегодня у нас что?

Пиркес завтракал в понедельник, обедал во вторник, а ужинал в среду. Он, Сербин, Макар, Потапчук, Туровский и еще несколько гимназистов ходили подрабатывать на железнодорожный материальный склад — подавать уголь на эстакаду, разгружать дрова, доски или шпалы. За разгрузку вагона они получали десять крон. Фунт черного хлеба стоил полторы кроны.

— А почем загребаете с вагона? — поинтересовался Бронька.

— По десять.

Кульчицкого это возмутило донельзя.

— Вот сукины сыны, обдиралы! Да вы малахольные, что ли? На воинской рампе каждый день двадцать — тридцать вагонов под зерно подают. По двадцать пять кусков за вагон. Вот остолопы! Жарим! Я вас в два счета на работу пристрою!.. Ну? Ей-бо, двадцать пять! Чего вытаращился?

— Спасибо, — ответил Потапчук, так как все остальные угрюмо молчали. — Но мы немцам хлеб грузить не будем.

— Ну и шляпы. Думаете, немцы вас испугаются и хлеб не заберут! Голодранцы-патриоты!

— Дурак! — заволновался Макар, — разве ты не понимаешь вообще…

— Прощай, — сказал Шая. — Уже шестой час…

Товарищи хлопнули калиткой у дома Сербина, — решили забежать к нему, охладить горячие головы студеной водой. Рядом во дворе машиниста Кросса недовольным брехом откликнулся старый цепной пес Карачун. Вишневая ветка обрызгала росой.

— Я первый! — И все пустились наперегонки к колодцу.

Солнце уже поднялось выше тополей. Ослепительное и теплое. Навстречу ему дышали влагой ночных рос густая трава, пышный лист, сочная огородная поросль. А поросль была многоцветная, богатая — темные острия лука, голубые завязи капусты, зеленая картофельная ботва, светлые венички моркови и петрушки, черные побеги помидоров, синие узоры огурцов, угластые пятна кабачка. Все это пахло землей и хлебом.

Небо было синее, ни облачка — высоко в лазури застыл коршун.

Забастовка

Паровоз стоял в клокочущей белой туче и истошно ревел.