Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый

• Название: Избранное в 2 томах. Том первый
• Автор: Юрий Смолич
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

В первый том «Избранного» советского украинского писателя Юрия Смолича (1900–1976) вошла автобиографическая трилогия, состоящая из романов «Детство», «Наши тайны», «Восемнадцатилетние».

Трилогия в большой степени автобиографична. Это история поколения ровесников века, чье детство пришлось на время русско-японской войны и революции 1905 года, юность совпала с началом Первой мировой войны, а годы возмужания — на период борьбы за Советскую власть на Украине. Гимназисты-старшеклассники и выпускники — герои книги — стали активными, яростными участниками боевых действий.

---

Золотарь наклонился над мешком и взмахнул бомбой над головой.

— А люди? — услышал он голос Варьки.

— Немцы! — крикнул он. — Оккупанты! — швырнул он бомбу. — Враги!

Короткая, грозная вспышка, и громкий взрыв разорвал и тишину, и черную ночь.

Стах тоже размахнулся, и секундой позже раздался второй взрыв. Огненный язык вырвал из ночной тьмы контур накренившегося паровоза и два красных вагона друг на друге: PZnD, — обозначено было на каждом из них, — Prowiantung nach Deutschland. Золотарь размахнулся в третий раз, и сразу же Стах бросил еще две. В это время и Пиркес уже размахнулся и кинул. Но его бомба упала шагах в двадцати. Взрыв ее вихрем швырнул воздух и землю всем прямо в лицо. Золотарь почувствовал, что лоб ему заливает чем-то горячим. Он провел рукой по лбу и протер глаза. Лоб засаднило: его ранило осколком бомбы в голову.

— Бежим! — подскочил Стах. — Горит!

Ночная темь вокруг разбитого поезда словно поредела. В пролете между паровозом и кучей опрокинутых вагонов разливался свет. Пламя вдруг вырвалось оттуда, и сноп искр взлетел вверх. Зажигательные бомбы сделали свое дело — поезд загорелся.

В эту минуту раздалось несколько выстрелов, и пули засвистели где-то высоко, в деревьях. Поездная охрана пришла в себя после первой растерянности и принялась палить наугад в ночную тьму. Стреляющие не могли даже разобрать, с какой же стороны враг. Стах размахнулся и бросил еще гранату. Раздался громкий взрыв.

Пробежав будку, они свернули на дорогу, затем спустились в балку. В низине все звуки сразу словно отдалились — стали тише и мягче. Шипенье пара уже почти затихло. Стаи птиц, вспугнутых грохотом взрывов и стрельбой, метались в воздухе с пронзительным криком. В селе за лесом часто бил церковный колокол сполох.

Они бежали так, что давило в груди и заходилось сердце. Кровь заливала Золотарю глаза, и он не мог ее утереть. Выстрелы сзади все щелкали — смешные и беспомощные, как из детского ружья. Розовое зарево поднималось из-за леса, словно на рассвете, и на его фоне зыбилась волнистая линия черных вершин.

В балке потянуло ветерком, и он принес запах горелого зерна. Не есть оккупантам награбленного хлеба!

Студенты

Это была первая в жизни студента Сербина сходка.

Студенческая сходка!

Хрисанф Сербин бредил студенческой сходкой с третьего класса гимназии. Старостат! Землячества! Нелегальные кружки!

Амфитеатр аудитории «В» бурлил и шумел. На нижних скамьях не могли усидеть вчерашние гимназисты, в новеньких тужурках с золотыми вензелями на зеленом бархате наплечников. На верхних, сзади, где-то там, под самым потолком, в гимнастерках и френчах, с георгиями на груди, с черными повязками на изрубленных лицах, с пустыми рукавами или на костылях, тесной кучкой засели демобилизованные. У кафедры внизу столпились старые студенты. Там преобладали косоворотки и обтрепанные тужурки без погонов. И все кричали одновременно, каждый старался перекричать другого, и выкрики вырывались из дверей в коридор, а там их встречали аплодисментами, одобрительными возгласами или ревом осуждения те, которые не могли уже вместиться в аудитории.

Говорить пытался молодой бородатый студент.

— Мы требуем твердой власти! — вопил он и грохал кулаком по столу.

— К чертовой матери! — ревела группа под окном. — За что боролись?!

— Твердой власти! — уже визжал бородатый. — Иначе — опять анархия! А за анархией черная реакция!

— Ура! — орали на нижних скамьях, и коридор из-за дверей отвечал свистом и аплодисментами.

— Россия гибнет! — кричали офицерские френчи из-под потолка. — Мы за нее кровь проливали!

— Существует только одна Россия! Советская Россия! — неслись в ответ возгласы из кружка внизу. — А вы проливали кровь за царя и сестер милосердия!

Грохнул хохот и громко покатился с амфитеатра вниз и по коридору.

На стенке позади кафедры, прибитый за один угол, болтался большой квадрат фанеры с надписью фиолетовыми чернилами наискосок — «Вильгельм отрекся от престола!» В углу на черной доске кто-то написал мелом: «Да здравствует революция в Германии!» Гетманская грамота, сегодняшняя, свежая грамота о том, что пан гетман всея Украины призывает свой верный народ возродить бывшую единую и неделимую Россию, висела тут же рядом. Небольшой, измятый газетный лист — это был очередной номер нелегального «Киевского коммуниста» — передавался из рук в руки, со скамьи на скамью. Первый заголовок гласил: «Да здравствует мировая революция!» Второй: «Вместе с красными германскими солдатами против германских офицеров и капиталистов!»

Бородатый молодой человек уже отчаялся перекричать всех. Он соскочил с кафедры. На его месте стоял другой — с лицом подростка, гусарской выправкой и в пехотном френче.

— Наше поколение, — закричал он, — сложило головы на фронте! — Он с силой ударил себя руками в узкую грудь. — Наша кровь затоптана сапогами. Наши раны оплеваны! Я спрашиваю вас — доколе, о россияне?! — Он поднял руки над головой, помахал ими в воздухе, потом вдруг упал лицом на пюпитр и забился в конвульсиях.

На кафедре оказался уже третий. Он улыбнулся, и аудитория почти притихла.

— Коллеги! — произнес студент совершенно спокойно. — Мы уклонились от темы. Мы не обсуждаем сейчас судьбы России. Мы говорим только о закрытии гетманом высших школ. — Он вдруг резко выпрямился за пюпитром. — И мы протестуем! Мы не выполним гетманского приказа! Мы будем продолжать учиться!..

— Ура! — раскатилось на нижних скамьях. Рукоплескания встретили его слова и за дверьми, в коридоре.

А между тем на кафедре стоял уже четвертый студент. Это был штабс-капитан со множеством орденских ленточек на груди.

— Господа! — крикнул он. — Сыны отчизны! Сыны единой, неделимой России! Мы оставляем институт! Пусть учатся белобилетчики, как они проучились уже четыре года священной войны! — Смех и хлопки заглушили штабс-капитана. — Господа офицеры! — завопил он и перекричал-таки всех. — Господа офицеры! Прошу встать! Его превосходительство генерал Скоропадский…

Офицеры встали, на них зашикали с нижних скамей, от окон несся дружный свист, из коридора кричали «позор!», кто-то сверху швырнул костыль, и он упал прямо перед штабс-капитаном, грохнув о кафедру. Еще кто-то звонко запел, и песня сразу же вспыхнула — под гром пюпитров, под аплодисменты и дружный протест:

Марш вперед, трубят поход черные гусары!
Звук лихой зовет нас в бой — наливайте чары!..

Сербин выскользнул в коридор, и толпа сразу же волной отбросила его к лестнице.

— Товарищи! — крикнул кто-то снизу, из вестибюля. — Университет уже закрыт, в Ботаническом саду общегородская сходка! Мы будем протестовать! Долой офицерье из нашего института!

Сербин бросился вниз, но и тут его оттерли в сторону. Из аудитории «Б», из аудитории «А», из химической аудитории выливались потоки людей. Но потоки сразу же разбились — грохоча сапогами, из аудитории «В» выходили стройные ряды. Штабс-капитан шел впереди. Студенческая фуражка сбилась на затылок, он размахивал правой рукой и четко отбивал шаг.

— Ать-два… ать-два! — пронзительно подсчитывал он. — На месте! Левой! Левой! — Подошвы грохали, сотня подошв, грохот сапог забивал все остальные звуки. Лестницу наконец удалось освободить. — Прямо! — завопил штабс-капитан. — Арш!

По четыре в ряд, колонна затопала вниз по лестнице.

— Равнение! — кричал штабс-капитан. — Равнение! — Сотня юношей в офицерской, в студенческой форме шагала за ним. Они шли в казармы. Защищать гетмана. Генерал Скоропадский призывал их возрождать царскую Россию. Они старательно печатали шаг. Кто-то с верхней площадки сыпал им на голову мел. Аплодисменты, свист, выкрики — все смешалось в невообразимом гаме. По четыре в ряд они вышли на Бибиковский бульвар из парадных дверей института.

— Скатертью дорога! — дружно кричали из окон четвертого и третьего этажа, из аудиторий. — Долой белую гвардию! Калединцы! Корниловцы! Черная сотня! Архангел Михаил!

Штабс-капитан вскинул голову, фуражка у него свалилась, но он ее не поднял. Он погрозил вверх кулаком — как жаль, что оружие еще где-то там, в казармах.

— Господа офицеры, смирно! — крикнул он.

Он построил свой отряд вдоль тротуара. Из окон института неслись смех, остроты, угрозы. Наконец там кто-то запел, и все, со смехом подхватили:

Соловей, соловей, пташечка,
Канареюшка жалобно поет…

Под свист, улюлюканье и хохот офицеры-студенты двинулись вниз по бульвару, в сторону Жилянской. Штабс-капитанова студенческая фуражка лежала в канаве, потом ее кто-то поддал ногой, подбросил вверх, там подхватил другой, за ним третий — и через несколько минут от новенькой фуражки остался только лакированный козырек.