Александр Аде - Лето любви и смерти

• Название: Лето любви и смерти
• Автор: Александр Аде
• Жанр: Детектив
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-00071-269-6

«Лето любви и смерти» – второй из семи детективных романов Александра Аде, составляющих цикл «Время сыча».

В цикле действуют 30 сквозных героев, прежде всего, частный сыщик по прозвищу Королек, фигура сильная и яркая, живущая по своему кодексу чести. На протяжении цикла он меняет профессии, работая частным сыщиком, оперативником, бомбилой. При этом на его долю достается раскрытие убийств – и чужих ему людей, и самых близких. В начале цикла ему 31 год.

«Время сыча» – это 11 лет жизни Королька (с 2001-го по 2011-й годы), его друзья, женщины, обретения и утраты.

---

– Фу, какие мрачные слова, Мика, на тебя не похоже. И, погоди, тебе в какую сторону?

– Пожалуйста, не перебивай! Я, может, тогда, в прошлом, немножко посмеивался над тобой, называл Мышкой Наташкой…

– Вот не знала.

– Нет, это я так, про себя называл, нежно, любя. Мне забавно было, что ты живешь в своей норке. Носик высунешь – и обратно. Но я не об этом…

– Никогда не видела тебя в таком состоянии. Ты не заболел, Мика?

– Теперь-то я понимаю: меня послали к тебе оттуда… Ты поняла? – Он с потешной серьезностью поднимает указательный палец вверх. – Как ангела-хранителя, чтобы предупредить: ни в коем случае не якшайся с теми людьми, которые сидели с тобой в «Охотниках»! Забейся опять в свою норку и замри! Замри и не дыши! Авось пронесет.

– Почему, Мика? Объясни мне, неразумной.

– Даже не спрашивай, все равно не отвечу. Тайна Полишинеля… Тсс! – Он прикладывает палец к губам. – Меня уже нет.

– Уезжаешь?

– Растворяюсь. Я тебе приснился, я фантом, тень теней. Прощай, Ната! И помни, что я сказал!

С этими словами он выныривает из-под зонта и пропадает среди дождя и спешащих прохожих. А я почему-то вспоминаю грозные реплики Призрака в «Гамлете»: «Прощай, прощай! И помни обо мне». И невольно улыбаюсь.

Ближе к ночи выхожу на балкон. Самый долгий день передал свои права Его Вечернему Светлейшеству. От туч не осталось и следа, распахнулось наполненное сиянием небо, в котором зависли редкие бело-дымчатые облака. Чуточку похолодало и посвежело. Остро, пьяняще пахнет травой и листьями. Над городом выгнулась радуга, вызывая во мне глупый девчачий восторг, и отчего-то кажется, что вместе с ливнем исчезли все мои беды, и начинается новая жизнь, светлая, чистая, как послегрозовое небо. Вдыхаю ее полной грудью, задыхаясь от счастья. Нет, Мика, я не хочу в норку, мне нужен весь этот мир!

От макушки до пяток накачанная озоном и радостным возбуждением, звоню Корольку.

– Не уверена, что моя информация пригодится, но на всякий пожарный сообщаю. Часа два назад я встретила Мику, того самого, что вчера подсел к нашему столику в «Охотниках», а затем неожиданно испарился. Сегодня он вел себя неадекватно. Прощался, уговаривал не общаться с тобой и Нинкой, дескать, это к добру не приведет.

– Давно его знаешь?

– Как на духу, гражданин начальник. С вышеуказанным Микой я познакомилась… дай бог памяти… семь лет назад. Осенью. Совершено случайно, на улице. Подробности интимного свойства опускаю, они не слишком впечатляющие. После коротких встреч он пропал. Смотал удочки. Свидания происходили в моей квартирке. Своего адреса не называл, фамилия его мне неизвестна. А вот где трудится, сообщил: тогда местом его бурной деятельности была фирмочка по продаже цветов. То ли «Гортензия», то ли «Хризантема». Помнится, Мика был менеджером по работе с клиентами, что вполне в его характере.

– Он что-нибудь тебе дарил?

– Мика – галантный кавалер. Бриллиантами не осыпал, но по мелочам презентовал. Парфюм, косметика. Ну а уж цветы – само собой.

– Заинтриговал меня твой цветовод, – раздумчиво говорит Королек. – Он как-то замешан в нашей истории. Но как?

* * *

В воскресный полдень без особого рвения вожусь по хозяйству.

Стук в дверь. Досадливо бросив тряпку на мокрый пол, отворяю – баба Клава, соседка из квартиры напротив. Вот уж кого мне хотелось видеть в последнюю очередь.

– Можно, Наташенька?

Зная по опыту, что визит затянется надолго, вру, хотя терпеть этого не могу, да и не умею:

– А я как раз собралась по делам. Вот сейчас домою и…

– Да ты не волнуйся, Наташенька, я на минутку.

Тяжело опираясь на палку, большая тучная баба Клава тащится на кухню и по-хозяйски усаживается на стул. С ее приходом хмуроватый полдень окончательно блекнет, в квартире водворяется что-то старческое и унылое.

– Опять они меня донимают, Наташенька. Соседи, которые сверху. Решили меня уморить. Сначала дырочки просверлили, стали за мной подглядывать. А теперь принялись через эти дырочки газ пускать. Убить меня задумали, а квартиру присвоить. Ну ничего, они первые начали. Пускай теперь получают. Я чего к тебе пришла. Хочу позвонить. Мой-то телефон они прослушивают.

Баба Клава звонит участковому и долго, сердясь, объясняет басом, что ей нужно. Потом кладет трубку и выдает резюме:

– Поганая у нас милиция. Долблю им, долблю, дескать, порешить меня хотят, а они не чешутся. Само собой, какое им дело до стариков!

– Вам бы с дочерью соединиться, баба Клава.

– Так она этого не хочет. – Старуха достает платок, вытирает слезящиеся глаза, трубно сморкается. – Ей и без меня расчудесно. Старший сын, внучок мой, вырос, женился, жилье купил. Сама живет с мужем и младшим сыном в трехкомнатной квартире, катается как сыр в масле и ждет не дождется моей смерти. Чтобы младшего сыночка сюда поселить. Он ведь у меня прописан. Я-то зачем ей сдалась? Со мной одни только хлопоты. А я возьму и завещаю свою долю церкви. Шиш они получат квартиру, вот что!

Баба Клава бранится, грозно потрясая палкой, но я понимаю: ничего она не сделает, не обделит внучонка, кровинушку свою.

– Я ведь окна закрытыми держу, – доверительно сообщает баба Клава, в ее близоруких глазках мерцают искорки безумия. – Откроешь – они и влезут. Самое страшное – ночью. Я уж все замки проверю, а все равно боязно.

Слушаю вполуха. Мне жаль бабу Клаву: сын ее погиб в Афганистане, мужа похоронила. И все же – стыдно признаться – она раздражает меня. Еле выпроваживаю старуху. После нее остается ощущение холода и тоски, точно я спустилась в сырой замшелый погреб.

Как не хочется дряхлеть! Неужто и я когда-нибудь стану такой, никому не нужной, всем мешающей и потихоньку лишающейся рассудка? Нет, если останусь на старости лет одна, а это более чем вероятно, – покончу с собой. Горсть таблеток и – освобождение.

Странно, почему старики не прибегают к суициду, такому мгновенному и простому решению всех проблем? Допустим, кто-то боится как самоубийца попасть в ад. Но сколько пожилых не верят ни в рай, ни в преисподнюю. Они-то зачем продлевают свою бесполезную мучительную жизнь?

* * *

Автор

Покинув квартиру Наташи, баба Клава выбирается на улицу. Небо застлано тучами, и все пространство вокруг – довоенной постройки внушительные дома и двор с песочницей и перекладинами, на которых выбивают ковры, – словно задернуто тончайшей серой пленкой. Медленно переступая обутыми в тапочки толстыми варикозными ногами и опираясь на палку, баба Клава движется к облюбованной старухами зеленой скамейке, приютившейся в тени высоких тополей. На соседней скамье обычно собираются дворовые пьяницы.

На краешке скамейки сидит увенчанная допотопной войлочной шляпой, худенькая, сморщенная Ада Аркадьевна, которую баба Клава ненавидит всей душой. За то, что сама смолоду вкалывала на стройке, сначала разнорабочей, потом крановщицей, а эта «вонючая интеллигентка» была школьной учительницей и вышла на пенсию завучем. Баба Клава со злорадным удовольствием именует подругу Аркадевной: плевать мне на то, что предки твои были дворянами, а мамаша обучалась в Смольном, сама ты невелика барыня.

Их объединяет одиночество. Бабе Клаве полегче: ее иногда навещают родные, Ада Аркадьевна живет одна как перст. С мужем она рассталась еще в молодости, дочь умерла, не подарив ей внуков. Есть у нее в Питере дальние родственники, но от них давно уже нет никаких вестей.

Доковыляв до скамейки, баба Клава усаживается рядом с Адой Аркадьевной и начинает миролюбиво:

– Вот сидим мы сейчас с тобой, Аркадевна, я – простая рабочая, ты – вроде белая кость, таких мой папаша пачками к стенке ставил, и тихо ждем смертушки: когда явится, милосердная, и унесет в обитель покоя и радости? Уравняла нас старость. Чего живем, сами не ведаем. Утром кашку пошамала, днем супчик похлебала, вечерком еще чего перехватила и на боковую. Вот нынче и вся наша жизнь. По телику глядеть нечего, срамота одна. Разве что потреплешься по телефону да в хорошую погоду во двор выползешь. День прошел, и слава богу.

– Что-то у вас, Клава, сегодня меланхолическое расположение духа, – улыбается Ада Аркадьевна.

Но бабу Клаву не остановить, она оседлала любимого конька. Зычным, густым, почти мужским голосом она принимается подробно перечислять все свои болячки, жалуется на сволочей родственничков: позабыли, списали, как ненужную вещь. Ничего, они еще об этом пожалеют! Еще будут лить горькие слезки! Потом переходит на мерзавцев соседей. Злоба ее достигает предела, сквозь редкие почернелые зубы летит слюна.

Наконец спохватывается:

– А у тебя-то что новенького, Аркадевна? Девка так в твоей квартире и проживает? Ну ты как ребенок, право слово. Впустила к себе невесть кого и рада. Будто не в России живешь. С огнем играешь, Аркадевна. Время сейчас неспокойное, молодые работать не хотят, им бы только денег много и сразу. Вон – слыхала? – фальшивые таблетки клепают. Снаружи вроде нормальные, а внутри мел. На нас, стариках, нынче большие деньги делают. Обманывают, грабят, убивают почем зря.