Дэвид Марк - Сумерки зимы

• Название: Сумерки зимы
• Автор: Дэвид Марк
• Жанр: Триллер
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-86471-703-5

В портовом Гулле, десятилетиями не знавшем снега, метель. Снег сыплет который день, небо цвета ртути низко нависло над землей, в городе ночь сменяется сумерками, которые сменяются ночью. Зимние сумерки и в душе Эктора Макэвоя, детектива из убойного отдела Гулля. Дома его ждут красавица-жена и очаровательный маленький сын, в отделе его уважают, хотя сторонятся, но ему не дает покоя прошлое, оставившее отметины на его теле… Серия подозрительных смертей происходит в этом городе на севере Англии. Старый рыбак погибает в открытом море; девочка-подросток заколота на ступенях церкви после рождественской службы; алкоголик сгорел заживо при странных обстоятельствах… Между этими смертями нет ничего общего. Но на взгляд Эктора Макэвоя, рыжего гиганта с кроткими глазами, есть. И пусть ему никто не верит, он убежден, что это не простые убийства. Он ведь и сам чуть не стал жертвой – столкнувшись с убийцей, лицо которого было спрятано под маской, оставлявшей открытыми лишь глаза. Голубые глаза, полные слез…

---

Все будет нормально. Ты только держись. Держись, парень.

И другой голос, сильнее и тверже, как уверенный штрих черного карандаша среди неясной мешанины растушевки. Голос, полный муки:

– Он убил ее. Она умерла. Умерла!

Глядя широко раскрытыми глазами в небо, Макэвой первым на площади заметил, как начался снегопад.

Глава 2

Она лежит там, где упала; перекручена и смята на ступенях алтаря – одна нога задрана вверх, неестественно вывернутая в колене, слетевшая с ноги кроссовка повисла на затянутых чулком пальцах.

Темнокожая девушка, лицо и руки насыщенного цвета темного дерева, запрокинутые ладони светлее – как топленое молоко. Совсем юная. Так и не пережившая муки отрочества. Такой рано покупать сигареты. Рано заниматься сексом. Рано умирать.

Никто не пытался делать искусственное дыхание. Девушка была вся исколота. Давить ей на грудь – что мокрую губку выжимать.

Белоснежная накидка собралась под спиной; плотная чистая ткань, натянувшись, подчеркивала линию маленькой твердой груди.

Алая кровь девушки пропитала облачение только с одной стороны, оставив другую нетронутой. Если бы не гримаса боли, исказившая лицо, могло бы показаться, что чудовищному надругательству подверглась лишь половина ее хрупкого тела.

Лицо же свидетельствовало о другом. Она умерла в агонии. И кровь, залившая щеки, шею, подбородок и губы, выглядела так, будто ее швыряли полными пригоршнями. Она словно окропила девушку мутно-красным дождем, пока та лежала на церковных ступенях, вперив невидящий взор в далекие изгибы сводов и звезды на фреске.

– Бедная, бедная девочка…

Макэвой стоял у алтаря, вцепившись широкой ладонью в деревянную спинку первого ряда скамей. Его душила тошнота, кружилась голова, наливающаяся над глазом шишка мешала видеть. Фельдшер настаивал на немедленной госпитализации и рентгене, но Макэвой, которому служебные травмы не в диковинку, уже разобрался, что удар был хоть и болезненным, но не опасным. А боль можно перетерпеть.

– Легко отделался, сержант?

Голос эхом разлетелся по гулкой каверне пустой церкви. Макэвой обернулся слишком резко, и череп взорвался новым залпом боли. Он опустился на скамью – прийти в себя, пока Хелен Тремберг идет по центральному проходу. Дурнота не отступала.

– Прошу прощения, детектив-констебль Тремберг?

– Мне сказали, он и тебя мог порезать. Повезло.

Щеки горят, вся наэлектризована. Уже час, как Хелен превратила комнатку священника во временный штаб, полицейскими в форме она распоряжалась на редкость уверенно, и кто-то из молодых констеблей уже назвал ее «мэм», посчитав Тремберг большой шишкой. Ей это понравилось. Как и нравилось все остальное: раздавать указания, выслушивать доклады, следить за исполнением. Десяток полицейских уже сняли с прихожан первую стопку показаний, добыли имена с адресами у тех, кто не мог пока прийти в себя от потрясения и внятно рассказать о виденном.

– Он ударил меня рукояткой, а не лезвием.

– Наверное, ты ему приглянулся. Ведь тебя проще прикончить, чем вырубить. Шок, времени нет, в руке мачете. И все же он бьет в глаз рукояткой, вместо того чтобы полоснуть? Шанс на миллион.

Макэвой смотрел на носки своих ботинок, дожидаясь, пока в голове не стихнет пульсация.

Он уже предвкушал пересуды. С его репутацией офисного грызуна, знатока сводных таблиц и баз данных, компьютеров и технологий – и чтоб именно его вырубил на месте преступления главный подозреваемый? Да он уже слышал смешки.

– Твой малыш нормально добрался домой?

Макэвой кивнул. Сглотнул, откашлялся.

– Ройзин забрала. За Фином присмотрела официантка. Думаю, теперь они оба меня ненавидят.

– Официантка?

Макэвой усмехнулся:

– Ага, и она, наверное, тоже.

Они молчали. Тремберг впервые разрешила себе взглянуть на тело девушки. Покачав головой, отвела взгляд. Уткнулась в блокнот. Все по правилам, никаких промашек. Хелен никогда не нервничала на месте преступления, но в этом Макэвое ее что-то смущало. И дело не в том, что он такой здоровенный. Была в нем какая-то меланхолия, некое подспудное, спрятанное внутри напряжение, отчего чувствуешь себя с ним неуютно. И это при том, что Тремберг отлично ладила с парнями в Управлении. Она с ними на равных, травит, как и все, анекдоты, может перепить большинство коллег-мужчин – свежа как огурец, когда они уже под столом валяются.

Но с этим сержантом все как-то иначе, она не понимает, как держать себя с ним. Макэвой все принимает слишком близко к сердцу и прямо помешан на правилах. Что относится, помимо прочего, к заполнению бланков, к ссылкам на верные параграфы с перечислением пунктов, к использованию политкорректных выражений по отношению к каждому подонку, с которым им приходится иметь дело.

Тремберг знала, что у Макэвоя есть тайны. Год назад в Кантри-парке произошло нечто странное. Одному именитому копу это «странное» стоило работы, а самого Макэвоя на долгие месяцы уложило на больничную койку. Он перенес опасное ранение, это ей известно. Тонкие шрамы остались на лице и, говорят, под дорогими шмотками, в которых Макэвою, похоже, не особо уютно. Тремберг влилась в команду Фарао всего за пару недель до того, как Макэвой вернулся с больничного, и предвкушала знакомство с героем. Но первая же встреча разочаровала. Она увидела маленького человека, заточенного в исполинском теле. Макэвой оказался скромным тихоней – этакий клерк, трепыхавшийся в шкуре колосса. И эти глаза! Большие, исполненные грусти телячьи глаза. Казалось, они ни на миг не перестают сомневаться, оценивать, отвергать и осуждать. Временами он напоминал ей престарелого шотландского короля, укутанного в плед, с мечом на коленях: то и дело кашляет, шмыгает носом, но все еще способен махнуть древним орудием и одним ударом обезглавить быка.

Тремберг в упор разглядывала напарника. Остается лишь на небеса уповать, что им удастся хоть немного продвинуться, прежде чем старший инспектор Колин Рэй и его ручная тюлениха ворвутся сюда и испортят все веселье.

Макэвой встал. Распрямился, ухватившись за скамью. Заметил, что в поисках поддержки его ладонь легла на томик Библии в кожаном переплете.

– Никакого милосердия, – пробормотал он.

– Сержант?

– В уме не укладывается, – тихо сказал Макэвой. Шея, лицо его были красными от напряжения. – Почему ее? Почему здесь? Почему теперь? – Он взмахнул похожей на лопату пятерней. – И зачем?

– Мир жесток, – пожала плечами Тремберг.

Макэвой, не поднимая головы, гладил обложку Библии.

– Глава и стих, – прошептал он.

– Ее звали Дафна Коттон, – заговорила Тремберг уже не таким скребущим голосом, будто скорбной сцене удалось смягчить ее. – Пятнадцать лет. Четыре года прихожанка этой церкви. Приемный ребенок…

– Не так быстро, – попросил Макэвой. У него логический склад ума, но разбираться в деталях куда проще, если те занесены в блокнот по порядку. Ему нравится процесс следствия, стройность последовательных заметок. Но из-за боли в голове и тумана в сознании он не знал, что именно удержится в памяти. – Дафна Коттон, – повторил он. – Пятнадцать. Удочерена. Она местная?

Тремберг с недоумением глянула на него:

– Сержант?

– Здесь у нас черная девочка, детектив-констебль Тремберг. Может, она родом с другого континента?

– А ведь и верно. Не имею понятия.

– Ясно.

Оба разочарованы в себе и друг в друге. Макэвоя беспокоило мелькнувшее слово – «черная». Не стоило ли воспользоваться профессиональным арго? Может, вообще не нужно упоминать цвет кожи? Это профессионализм или обычный расизм? В полиции найдется еще пара человек, кому свойственно обременять себя подобными сомнениями, но если бы не Ройзин, умеющая успокоить, Макэвой давно бы нажил язву, изводя себя такой чепухой.

– Итак, – он еще раз оглядел тело девушки и перевел взгляд вверх, к церковным сводам, – что сказали свидетели?

Тремберг сверилась с блокнотом.

– Она служка, сержант. Из тех, что несут свечи во время шествия. Сидят перед алтарем, пока идет служба. Принимают посох, который протягивает священник, и убирают подальше. В общем, сплошь церемонии и пышные жесты. Большая честь, надо думать. Она занималась этим с двенадцати лет. – Неприкрытый сарказм в голосе Тремберг не оставлял сомнений, что ее собственные религиозные убеждения недалеко ушли от агностицизма.

– Не часто посещаешь воскресные службы? – с усмешкой спросил Макэвой.

Тремберг фыркнула:

– В моем семействе, сержант, воскресенья были для другого таинства – «Формулы-1». Правда, соблюдали мы их истово.

В дальнем конце центрального прохода под внезапным порывом ветра хлопнула дверь, и в ритмичных вспышках синих огней Макэвой успел заметить надгробные камни и ворота, рождественские гирлянды и полисменов в форме. Он ясно представил происходящее. Сумерки. Констебли в желтых дождевиках приматывают сине-белую ленту оцепления к кованым воротам. Выпивохи из паба напротив глазеют поверх ополовиненных кружек, а автомобили едва не сталкиваются перед церковью, скрежеща тормозами; взволнованные водители выскакивают к домочадцам, топчущимся на заснеженной площади, чтобы увезти их наконец прочь от пережитого ужаса.