Владимир Рекшан - Ленинградское время, или Исчезающий город

• Название: Ленинградское время, или Исчезающий город
• Автор: Владимир Рекшан
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-367-03152-2

В своей новой книге «Ленинградское время, или Исчезающий город» легендарный рокер Владимир Рекшан вновь возвращается во времена своей молодости – в 60–90-е годы: во времена рок-клуба и Дома писателей, «Сайгона» и квартирников. В его памяти вновь оживают Довлатов, Цой, Ринго Старр, Тропилло, многие другие легендарные персонажи той эпохи. И… город, которого уже нет.

---

Ночь провели в поле, в безмерных соломенных развалах. А утром солнце будит ранним и вполне жгучим прикосновением. Марский через солнце счастливо закричал:

– Стенд-ап делаем! И вперед вокинг зе дог, как у роллингов бродячая собака!

– Давайте лучше шампанское, – предложила Одна Девушка. – И на речку хипповать. Ведь пять рублей еще есть.

– Ты совсем того! Это же Русь! Срединная Русь!

На Летающем Суставе (так звали Марского за худобу и подвижность) были синие «ранглеры», на Одной Девушке «левиса», видавшие виды, на мне – хипповый улет, белые в дым, как пепловский «Смок он зы вота», вельветовый шик девяностопроцентного износа. Мы сделали «вокинг зе дог» по хромой русской дороге и через час добрались до безымянного для нас поселения. На отшибе посреди поля стоял лабаз. В нем мы обнаружили только баранки и шампанское брют на всех полках. Девушка у нас хоть была и Одна, зато своя как до мажор, врубалась в Джима Моррисона и курила травку. Но шампанского брют мы ей не взяли. После баранок у нас на него и денег-то не оставалось.

– Как мы отсюда станем выбираться с тремя рублями? Михаил, короче, где тут твои золотые горы?

Летающий Сустав достал план и ткнул в него музыкальными пальцами:

– Дорога тут одна. Километров двадцать.

День становился жарким. Солнце, словно ненормальный зайчик, слепило глаза. Мы шли целый день, а когда светило из золотого стало медным, добрались, уставшие, до означенной деревушки. Кроме поношенных джинсов мы с Мишкой, напомню, носили еще на головах и длинные лохмы хипповой ботвы. В деревнях, да и в городах, народ тогда стригся коротко, под полубокс или канадку. Прохожая старушенция при нашем появлении стала быстро креститься. Михаил спросил у нее про гражданку Преснякову, то есть бабушку приятеля.

– Такой нетути, – прошамкала старушенция.

Мы пошли спрашивать дальше, но и последующие редкие селяне отвечали так же испуганно и так же отрицательно. За деревней возле реки мы разделись, упали в воду, вспомнили, что впереди еще вся жизнь, сели мокрые на берегу, достали план.

– План-то правильный, – сказал Мишка.

– Точный, – подтвердила Одна Девушка. – Ты не расстраивайся.

– Вот дорога тут поворачивает, – ткнул в бумажку Мишка.

– Точно так поворачивала.

– И название у деревни, как в плане, Мхи.

– Название-то Мхи. Бабки только нет.

Мы помолчали, а после Одна Девушка сказала:

– Надо было шампанского взять. Шампанское брют в деревне Мхи. Звучит!

В затяжном полете солнце падало на горизонт в тяжелую кучевую буханку. За речкой к малахитовой роще катилось поле. Из рощи прилетел ветер, и стало совсем хорошо.

Мы перешли речку и, расположившись возле стога, съели вафельный торт. Помолчали, пока не стемнело. Было тепло. Небо заволакивало. Стали зарываться в колючее сено. В нем шуршали и ползали живые существа. Сквозь первый слой сна уже долетали капли дождя. После этого из неба ударило, и мы проснулись. Молнии слепили даже сквозь сено, а ливень пробивал его насквозь. Мы выползли в стихию. В ней не было очертаний. Сквозь мрак пролетали толстые заряды электричества. После грохотало и бил ливень.

– Вокинг зы дог делаем в деревню! – прокричал Мишка.

Мы сбились с поля в месиво дороги, и я упал, поскользнувшись, а когда поднялся, то почувствовал приятную легкость в коленях. Это лопнули мои вельветовые американские штаны.

С трудом пробились мы сквозь бурю к деревушке и стали стучаться в первый домик. Словно через вечность спросил старый голос:

– Кто там?

– Туристы из Ленинграда!

Средневековая дверь отворилась, на нас посмотрели как на марсиан, приняли явление спокойно и уложили на печь.

Утро пришло тихое и контрастное. Горшок картошки и молоко – спасибо принявшим нас селянам.

Теперь о джинсах – они лопнули навсегда. Я не стану рассказывать, как мы хипповали еще день, и как нашли брошенную церковь с полным иконостасом, и как довезли-таки до Питера четыре большие иконы отличной работы, и как с коммерцией ничего не получилось, и как эта история неожиданно продолжилась с авантюрным уклоном через десять лет. Все это пища для повести…

Я буду о джинсах!

Босиком, в драных джинсах и с иконами мы добрались до Ярославля и переночевали на вокзале прямо на полу, подложив под голову иконы, завернутые в дырявую простынь. А утром нашли копеечку и выпили газированной воды. Мы захипповали на ярославском пляже, а есть было совершенно нечего. Одна Девушка приглядела местного хиппаря, и тот купил у нее футболку с надписью «Ангелы ада» за пятнадцать рублей. Девушка слегка задекорировала прелести полотенцем. Денег хватило на три литра молока, три горячих батона и на то, чтобы как-то добраться до Москвы. И на заплатки! Одна Девушка купила дециметр ядовито-оранжевого вельвета и пришила на мои колени.

– Полный атас! – сказал Мишка.

Даже я засомневался.

– М-да. – Даже Одна Девушка засомневалась.

– За такое бьют, – сказал Мишка.

– Может, натереть мелом? – спросил я.

– Не поможет, – сказал Мишка.

И не помогло.

Но я пронес эти два оранжевых солнца на коленях, они и теперь есть во мне через столько лет, как и есть эта Русь в моей памяти, такая странная и безлюдная. Сермяжно-джинсовая страна.

О нас говорить проще. Мы любили друг друга, но теперь Мишка в Нью-Йорке, а Одна Девушка неизвестно где…

А в фильме «Беспечный ездок» за непривычно-волосатый образ главного героя, которого блистательно сыграл Денис Хоппер, американские провинциальные водилы просто пристрелили.

Это я рассказал вам, так сказать, славянофильско-хипповый сюжет. Ровно через год, летом 72-го, мой приятель Коля Зарубин, постоянный слушатель песен рок-банды «Санкт-Петербург», убедил составить ему компанию для хипповой поездки в Латвию.

Опять наступило лето, и началось оно дикой жарой. В СССР приехал Никсон. Назревала разрядка и совместный полет в космос. Юра Олейник, джазмен и рокер, все шутил по телефону, что живет на трассе американского визита и заготовил по такому случаю, как Освальд в Далласе, винтовку с оптическим прицелом. Юра, понятное дело, трепался. Но к нему приехали и на время никсоновского гостевания уединили на всякий случай в правоохранительной камере. А потом отпустили.

Пока Юра сидел в узилище, я лежал в больнице.

В апреле семьдесят второго я уехал в Сухуми на спортивные сборы, а вернувшись в Ленинград, заболел инфекционным гепатитом, желтухой, и чуть не сдох от ее сложной асцитной формы в Боткинских «бараках» за Московским вокзалом. То есть началась водянка. Кто-то из врачей все же догадался назначить мне специальные таблетки. После них я выписал за сутки ведро и побелел обратно.

В первые дни, мучаясь от боли, я читал бодрые записочки, присылаемые друзьями-товарищами по хиппарству. Валека Черкасов, хиппарь первостатейный, помню, прислал открытку с текстом приблизительно такого содержания: «Говорят, ты совсем желтый. И говорят, ты вот-вот сдохнешь. Нет, ты, пожалуйста, не сдыхай. Ты ведь, желтый-желтый, обещал поменять моего Джими на твой „Сатаник“. Так что давай сперва поменяемся, а после подохнешь. С японским приветом, Жора!»

Женя Останин приносил в больницу книги по технике рисования, в которой я и упражнялся, лежа под капельницей. А когда я, прописавшийся и побелевший обратно, стал выходить на улицу, мы с Женей гуляли по территории больницы, подглядывая в полуподвальчик прозекторской, где прозекторы потрошили недавних пациентов. За деревянным забором, отделенные от аристократов-гепатитчиков, весело жили в деревянных домиках дизентерийщики. Аристократы относились к ним с презрением и называли нехорошим словом «засранцы».

Тогда же я без всяких на то оправданий написал рассказ. И назвал его «Люси с алмазами в облаках». Самое удивительное, что рассказ сохранился. Там всякий неясный сюр, как тогда было можно.

Жара установилась еще в мае, а в июне вокруг Ленинграда начались пожары, которые тушили с помощью населения. Зато к началу лета у ленинградских садоводов поспела клубника.

После выздоровления мне прописали щадящий режим и кашу. Спортивный сезон оказался потерян. Мы отправились с Зарубиным в Ригу, думая оттуда добраться до Таллина. А насладившись джинсовым Таллином, вернуться в Ленинград. Мы просто прихватили бонги, дудочку, немного денег и уехали в Ригу, нашу тогдашнюю Европу, где изображали из себя неизвестно кого с этими бонгами и дудочкой. Из Риги решили махнуть в Таллин автостопом: сжал кулак, большой палец вверх, и тебя якобы везут добрые водилы, которым скучно в дороге.

Последней электричкой доезжаем зачем-то до Саулкрасты, курортного поселка, последней станции, и попадаем под дождик. Где-то здесь дача моей дальней родственницы, материнской тетки, Александры Бельцовой-Сута, художницы. Но мы с Николаем не ищем цивильного ночлега, а просто бредем в мокрой ночи по мокрому саду. И в саду том натыкаемся на дощатую эстраду с крышей. И ложимся спать, мокрые, на доски под крышу, где вдруг сладко засыпаем. А когда просыпаемся, то видим вокруг утро накануне первого солнца, в котором поют птицы, в котором сухо опять, в котором хочется дышать и жить. А в сотне метров оказывается море. И на диком пляже в лучах свершившегося солнца Коля Зарубин легонько пробегает пальцами по бонгам, кожа на бонгах откликается приятным невесомым звуком, а я как дурак свищу на дудочке то, чего не умею, и так хорошо, как никогда. И думает мы, что так все и надо.