Юрий Герт - Эллины и иудеи

• Название: Эллины и иудеи
• Автор: Юрий Герт
• Издательство: АООТ «Ярославский полиграфкомбинат»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996

---

Можно, можно, хотелось бы на том и закончить... Ах, если бы так! Но тут начинается вторая часть, накрепко связанная, спаянная с первой. Не начало, нет - продолжение, с отчаянной попыткой — все вернуть, все начать!

Однажды Роберт получает письмо... от сына, которого в последний раз видел, когда тому было год-полтора. Он живет в Москве, он женится, он приглашает отца на свадьбу. К письму приложено формальное приглашение, торжество имеет быть тогда-то в только что открытом в столице Дворце бракосочетаний... Роберт едет: единственный ребенок, сын, хочет его видеть... Как отказаться? Тем более, у них с Эвелиной детей не было... И вот - знаменитая свадебный марш, цветы, черные костюмы, белая фата на невесте. Гости. Друзья. Приглашенные. Впереди — молодые, то есть - она, прелестная, как и все невесты, и об руку с ней — он, его сын. Высокий, стройный, с прямым носом Зигфрида и голубыми глазами Лоэнгрина — такой же, точка в точку, красавец, как некогда его отец... А позади, следом за молодыми, вторая пара: он, Роберт, рука об руку... Да, с матерью жениха, то есть — своей женой... Спустя четверть века — они рядом, его плечо касается ее плеча, уголок глаза ловит — ее лоб в паутинке тщательно запудренных морщинок, ее завитой, блестящий от лака локон... Ловит столь знакомую складочку в уголках губ... И этот не то счастливый, не то горький, не то загоревшийся, не то погасший, не то просветленный, не то затуманенный взгляд его можно читать, как многотомный роман... И потом — бокалы, шампанское, хлопья пень! на паркете... И — дом: та самая квартира, старомосковская, с большой передней, с громоздким, никогда не раскрываемым кофром в углу, с обшитым жестью горбатым прадедовским сундуком, о который, помнится, он когда-то, спеша в темноте на звонок — троекратный, свой у каждого жильца — он, Роберт, расшиб колено... "А еще — помнишь?.." — “Как же, конечно! А ты?.. Ты помнишь, как однажды..." — "Правда? А я забыла..." — "Ну что ты, такое не забывается!" — И ночь. И утро. И самолет — иллюминатор, вата облаков, клочковатые, дымящиеся их края... Все кончено. Все осталось позади. Было или не было?.. Вот сейчас — "Но смокинг! Пристегнуть ремни! Самолет пошел на снижение..." Что дальше? Караганда. Тигровые лилии. Эвелина, палочка, вечная благодарность ей — за все, за все, что сделано ею ради него. Благодарность. Не любовь...

Он был оглушен тем, что случилось. Так, уже выйдя из самолета, люди еще несут в себе забившую уши глухоту. Она не кончалась, не проходила — он жил с нею, закупоренный воспоминаниями, отсеченный от всего мира противоестественно воскресшим, ожившим чувством. И, как глухой, напрягался, чтобы различить едва пробивающиеся сквозь барабанные перепонки голоса...

Потом была еще одна поездка в Москву. Как-то — мы шли по вечерней, морозной Караганде с хрустевшим под ногами снегом — он сказал:

— Я дал себе срок: две недели. За эти две недели я должен все объяснить Эвелине и уехать, вернуться...

Куда?.. К кому?.. В Москву, в юность. В прежнюю, до мелочей знакомую квартиру. К сыну, с которым успел познакомиться, сблизиться, которому — ощутил Роберт — он так же необходим, как и сын — ему. К женщине, чей запах, оказалось, все эти годы носил он с собой — единственный, навсегда пронзивший, сжимающий судорогой сердце запах...

Зная Роберта, его щепетильную порядочность, я усомнился в том, что он осуществит свое намерение. Сможет осуществить... Да, конечно: Москва... И, помимо всего уже сказанного, помимо жилья - работа, он узнавал, его согласны взять в Министерство геологии. Помню, это меня удивило тогда: он оказался куда более практичным, чем я ожидал... Да, да, да. И выбраться, вырваться, наконец, из угольной, пыльной, продутой ветрами Караганды, из ссылки, где — за что?.. — полжизни назад он оказался и где обречен прожить до самой смерти... Да, и тысячу раз — да, по человеческой и божьей правде — он может, он должен, ведь есть же на свете справедливость — есть или должна быть! Одно только требуется доя ее торжества: переступить... Перешагнуть через Эвелину... Старуху с палочкой, хромоножку... Которую, может, он никогда и не любил, но которая — когда-то — спасла ему жизнь...

Всю волю, всю жестокость — жестокость! — на которые был он способен, собрал, сосредоточил в сердце своем Роберт. Он вел машину — старенький, мышастый "Москвичек" первого выпуска, дорога была долгой, шоссе впереди летело стрелой. Он рассказал ей все. Она ничего не сказала, даже "а я?.. А что же со мной?.." Она только плакала весь остаток пути, по сморщенным, увядшим щекам катились, капали слезы. Может быть, она что-то уже подозревала, о чем-то догадывалась. Не знаю, не знаю. Все, о чем попросила она — подождать немного, дать ей привыкнуть...

В то самое время — так получилось — мы с женой переезжали в Алма-Ату. Немного спустя Роберт оказался в Алма-Ате в командировке, заглянул в новую нашу квартиру. Он и всегда был неразговорчив, на этот же раз — особенно: сидел в кресле, молчал, улыбался — тихо, неизвестно чему, и будто не месяц, не два, связанные с переездом, нас уже разделяли, а — годы и годы...

Через несколько дней мне позвонили друзья из Караганды: Роберт покончил с собой. Если бы кто-то, подкравшись, всадил мне в затылок топор — эффект был бы примерно такой же, как от этой вести.

Подробности стали известны потом. Вот как они запомнились мне. В воскресенье, оставшись в доме один, Роберт прикрепил к входной двери записку: "Пошел прогуляться по хорошей погоде", зашел в сваренный из железа гараж, где стоял его "Москвич", и удавился, захлестнув ремнем скобу на открытой передней дверце.

...Через год Эзелина прислала нам "Одиссею" в переводе Жуковского — в память о Роберте. Что было в этой старой, прекрасно изданной книге, в этом горьком подарке — намек на Итаку, на Пенелопу?..

Гомер, Одиссей, Телемак, Пенелопа... Я не о том. Какие боги разбили, сломали судьбу Роберта — в самом начале? И — боги ли? Или всего-навсего — все изменившая монетка, упавшая "решкой" или "орлом" вверх? А брат Роберта — с ним что случилось? Погиб на фронте — или вернулся, пережил кампанию против космополитов, "врачей-отравителей"? И — уже стариком — живет-доживает жизнь где-то в Союзе, а может — в Израиле?.. Монетка, монетка... Но что за жизнь, в которой все решает — "орел" или "решка"? Не свойства души и характера, не совесть и порядочность, не трудолюбие и знания, употребляемые во благо людям — а "пятый пункт"... Все тот же "пятый пункт", из-за которого... Поистине, если бы его не было, этого пятого пункта, его, перефразируя Вольтера, пришлось бы выдумать. И выдумали бы его те, у кого явный недостаток — способностей, трудолюбия, знаний, порядочности, ведь надо же чем-то компенсировать их отсутствие...

Когда я слышу горячие, страстные споры о духе нации, о корнях, о традициях, об истории и поступи столетий, я многое пропускаю мимо ушей. Я думаю: "пятый пункт". И вижу до яви четко ремень, на котором повесился Роберт...

61

13 марта (дело астрологов — объяснить, отчего именно тринадцатого) в "Советской России" появилось "письмо в редакцию" никому до того не ведомой Нины Андреевой. Газету эту мало читали у нас в Казахстане, но теперь она сразу привлекла внимание. "Не могу поступаться..." Хорошо знакомые, зловещие интонации звучали в статье. "Идеалы", "принципы", "чистота великих идей" и т.д. — прекрасными этими словами была пересыпана она, словами-масками, которые натягивали на себя палачи перед тем, как подняться на эшафот и приняться за милую сердцу работу. Ни в чем сами по себе не повинные слова, которыми начинал играть Хрущев, унимая взалкавшую свободы интеллигенцию. Слова, в которых слышалось позвякивание солдатских подковок по мостовым Праги 1968 года. Испоганенные, обесчещенные, священные некогда слова...

— Похоже, это конец перестройки, — говорили друзья. Сталинисты вновь победили...

Я зашел в редакцию "Огней Алатау".

— От нас требуют, чтобы мы перепечатали статью у себя в газете, — сказали мне в отделе культуры.

Редактор газеты Гарифуллина подтвердила:

— Нам дважды звонили из ЦК, советовали напечатать.

Я не стал досаждать расспросами — кто звонил, советовал... Но в том и не было надобности: глаза ее смотрели достаточно многозначительно.

Первым секретарем ЦК был сменивший Кунаева Колбин. На встрече с работниками Комитета по печати он выразил неодобрение роману Рыбакова "Дети Арбата" — и роман, который хотели выпустить массовым тиражом, тут же выбросили из плана.

— Так вы... — заговорил было я.

— Пока я редактор, — сказала Гарифуллина, — этого не будет.

Через две недели, 6 апреля, в "Правде" была напечатана статья "Принципы перестройки: революционность мышления и действий". В ней говорилось о статье в "Советской России": "Пожалуй, впервые читатели увидели в столь концентрированной форме неприятие самой идеи обновления, жесткое изложение весьма определенной позиции, позиции по существу консервативной и догматической". Подробно разбирая положения, выдвинутые Ниной Андреевой, "Правда" характеризовала их как идейную платформу, манифест антиперестроечных сил . Редакторы должны чувствовать ответственность за статьи и публикации. В данном случае газета "Советская Россия"... отошла от этого принципа".