Владимир Шкаликов - Колымский тоннель

• Название: Колымский тоннель
• Автор: Владимир Шкаликов
• Издательство: Интербук
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 1998
• ISBN: 5-7664-0934-6

Капитан войск НКВД Краснов, начальник лагеря "Ближний", со своей любовницей Светланой из Колымского лагеря попадает в страну будущего Лабирию. Но ведь потом надо возвращаться обратно...

---

"Со следователем почти ясно, — подумал Василий. — Либо он хочет сильно отличиться и сделать на мне карьеру как на шпионе, либо он очень любит покой, и тогда…"

Ключ в двери повернулся, вошел следователь.

— Эх Василий Александрович… Так ничего и не написал… И зачем вам эти лишние хлопоты?..

"Второй раз о хлопотах. Это не зря".

— Я не Василий Александрович, — сказал Краснов. — Я Александр Васильевич. Но фамилия — действительно Краснов. Можете проверить по номеру.

И он назвал номер и дату побега Александра Краснова, фронтового капитана-разведчика.

— Хм, новая версия… — Следователь оттопырил губу, размышляя. — Но что-то в этом есть… Давайте проверим.

Он окликнул кого-то за дверью и велел поискать формуляр. А сам уставился на Краснова.

— Пока там ищут, расскажите кратко вашу версию.

Василий изложил историю побега из полуторки — разумеется, без перелома ноги — и добавил, что подстерег ушедшего как раз на охоту начальника лагеря и свел с ним счеты.

— А вы знаете, — сказал следователь, — все совпадает. Эта история еще свежа… Ну, а тоннель?

— Вы же туда не ходили, — угадал Краснов.

— Не решились — сознался следователь. — Хозяин избушку спалил и скрылся, а мы устроили засаду… Ладно уж, откровенность за откровенность. За несколько часов до вас вышли двое. Странная одежда и вообще. Оказали сильное сопротивление, оба погибли… Погиб лейтенант Давыдов… Я как раз приехал принимать лагерь…

Незнакомый худенький лейтенант принес знакомую папку с делом Александра Краснова. Следователь, оказавшийся самим начальником лагеря, извинился и тут же углубился в изучение документов.

— Не сохранилась фотокарточка, — посетовал. — Но ничего, можно сделать новую.

Чтение длилось с четверть часа. Не лабирийского, а здешнего — Краснову заново привыкать к знакомым часам. В эти минуты он размышлял, почему это столь быстро и круто переменилось отношение к нему. Угадал желание начальства? Вот ты уже и снова раб, как обещала Светлана. И нет пути назад, если из лагеря не убежать…

— Ну-с, — начальник оторвался от бумаг, — так я не досказал. Едва мы заминировали тоннель и соединили провода, — появляетесь вы и попадаете под наш взрыв. Вы, Александр Васильевич, уцелели чудом.

— А зачем взорвали? — Краснов почувствовал, как онемел язык и кровь отхлынула от всей поверхности тела.

— Да все от тех же хлопот! — радушно сообщил начальник. — Нет тоннеля — нет хлопот!

Краснов откинулся на подушку. Это был конец всему. Конец жизни.

"Светка, ты была права… Ты, как всегда, была права… Пацан…"

— Да, я не представился, — улыбался начальник. — Капитан Бугрин Марат Сергеевич.

Краснов кивнул.

— Вам плохо? — озаботился Бугрин.

— Ничего, — сказал Краснов. — Уже лучше.

— Я тоже фронтовик, — продолжал Бугрин. — От Курской дуги до Праги. Так сказать, начал там, где вы закончили…

Краснов удивленно поднял на него глаза, но вспомнил, что он же теперь снова не тот, кем был. Бугрин истолковал его взгляд по своему.

— Вы, капитан, не обижайтесь. Ваша история могла быть и со мной. И не будем больше касаться этой темы. Будем говорить о вашем сегодняшнем деле. А оно могло быть гораздо лучше, если б вы тогда не сбежали. На вас потом пришла амнистия. Сам маршал Жуков заступился. Было представление к званию Героя Советского Союза… Вот так, Александр Васильевич. Я-то вас понимаю… Словом, на всем вашем прошлом теперь крест. Вы теперь уголовник, ибо висит на вас статья за побег.

"Вот так вот, — подумал Краснов. — Свято место пусто не бывает". И спросил:

— Конвоиры-то живы остались?

— Живы, — Бугрин усмехнулся. — Вы их так быстро уделали, что они даже ничего не поняли. Здесь их уже нет, конечно… Бывшего начальника лагеря, вашего однофамильца, на вас вешать не будем. Вы не говорили, я не слышал. Был он, говорят, дерьмо порядочное, так что пусть он числится в без вести пропавших. Все равно детдомовец, никто его не хватится. А нам жить дальше. Три года отсидите и — без поражения в правах! — домой, старики ждут и письма пишут!.. — Бугрин встал. — Напишите все к завтрему в разрезе нашего разговора, долечитесь, поставим вас бригадиром, куда полегче, и будем видеться: с одного же фронта, черт тебя возьми!

— Кстати, — он обернулся у двери, — что за одежка у тебя?

— Одного шпиона раздел, — выдавил Краснов и закрыл глаза.

2. Суд присяжных

Краснов так до конца и не вник, поверил ему начальник лагеря или просто принял удобную версию, которая ставит на место беглого зека, а с него, с Бугрина, снимает хлопоты по разоблачению американского шпиона. Судя по неприязни даже к самому слову "хлопоты", логично было предположить, что Бугрин со своей колымской вышки плевал на все высшие интересы, ибо они есть суета, в том числе плевал он и на Краснова. Однако приветливое внимание к больному указывало на искренность капитана. Соединить же в одном человеке, в офицере МГБ — человеческую душевность, безразличие к служебному долгу и равную апатию к проискам иностранных разведок Василий не мог. Такой человек, по его мнению, мог попасть в начальники лагеря лишь случайно (блат он исключал), а удержаться на этой должности хотя бы год ему не стоило и мечтать.

Однако прошла зима, Краснова привезли в лагерь из больницы, куда заботливый Бугрин отправил его почти немедленно, и вот бывший начальник стоит перед нынешним в его, таком знакомом, кабинете, и ничего ему, Бугрину, не сделалось. Он подходит к музыкальной этажерке, ставит на пластинку иглу, и звучит голос Обуховой:

Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности своей…

Шипенье иглы уже не напоминает Краснову ни шум поземки по дощатой стене, ни голос пара в чайнике, ни отдаленный шум двуручных пил в зимней лесосеке. Он напоминает ему ту грусть, которой он так охотно поддавался в Лабирии, мечтая о своем патефоне и об этой пластинке. Получай свою "Элегию", Васька Краснов! Что же ты не млеешь?

— Ну вот, — Бугрин улыбается, — одну зиму ты пережил. — Еще две как-нибудь, верно, славянин? Ну, давай теперь так. Бригадиром тебе быть не надо. Не с твоим здоровьем. Нарядчиком или на кухню тоже не хочу: блатари — они везде блатари, загрызут. Можно писарем, можно в библиотеку. Выбирай. В библиотеку, пожалуй?

Краснов кивнул.

— Ну и славно. Я фронтовиков собрал в отдельные бараки, вот к ним и пойдешь жить. Скажи дежурному, пусть поселит тебя во второй.

Была послеобеденная пора, лагерь был пуст, апрельское солнце топило снег на плацу, с углов крыш падали первые капли. Краснов шел за дежурным ко второму бараку и вспоминал, как год назад на Острове Скорби он строил для себя маленькое подобие родного лагеря. Будь оно все проклято. Даже зековская больница — сущий ад. Он научился там многому, о чем не подозревал, будучи начальником "Ближнего". Это удивительно: ведь раньше он был уверен, что знает все хитрости зековского бытия. Даже в больнице, которая сущий рай против лагеря, жизнь заключенного есть борьба, точно по Марксу. Борьба за каждую минуту жизни, ничего не стоящей и никому, кроме тебя, не нужной. Теперь же, он знал, начнется самое страшное. Кем бы ни назначали работать, он не выживет, потому что друзья Сашки Краснова сразу разберутся, кто перед ними. Все это произойдет в полутемном бараке, на грязных нарах. И вши не утратят интереса к его бесчувственному телу, пока оно совсем не остынет и не закоченеет… Интересно, как будут казнить? Все же не блатные, мучить-то не должны…

Ему показали нары, и он сразу отправился принимать библиотеку. И до позднего вечера провозился с книгами, чувствуя к ним особую привязанность после полутора лет разлуки. Он даже открыл для себя, что скучал в Лабирии не столько по "Элегии" — это было как бы внешне, — больше всего ему не хватало художественных книг, этой захватывающей лжи, которая почему-то вызывает в простой человеческой душе больше доверия, чем окружающая правда ежедневного бытия, сколь бы захватывающа она ни была.

Как странен человек, — думал Краснов. — Ему всегда нужно то, чего он не имеет, даже если оно совершенная дрянь. Желание иметь недоступное — вот движущая сила в человеке. Смирить ее — равно подвигу. Не таковы ли свободные граждане Лабирии? Свободные от заблуждений. От излишеств. От извращений. От всех недостатков?! Почему же я не стал одним из них? Светка и Сашка стали, а я — нет. Выходит, я настолько извращен, настолько неправилен, что вижу недостаток человека в отсутствии недостатков? Что — человека, целого общества! Превосходного, безупречного, но негодного для меня. Каков же тогда коммунизм? Да и в названии ли дело? Я приучен на все вешать бирки. Да можно ли хоть чему-либо на свете дать единственное, исчерпывающее название? Вот книга — "Социалистический реализм". Значит, есть империалистический, феодальный, будет коммунистический… А просто реализма нет и никогда не будет? Или вот — "Демократический централизм". Боже мой, почему я не задумывался раньше о смысле слов? "Почетный долг!" "Управление культурой!" "Патриот — интернационалист!" Что это?