Игорь Ткаченко - Разрушить Илион

• Название: Разрушить Илион
• Автор: Игорь Ткаченко
• Жанр: Научная Фантастика

---

А потом наступило утро, и у меня ныли мышцы на руках. Я хотел найти звезду, чтобы водрузить ее наместо, пока никто не заметил пропажу, но она куда-то подевалась. На улице слишком многие обращали на нас внимание, и мне это не нравилось. Я увез Веронику домой. Не тогда ли начались осенние мелкие дожди? А ведь верно! Как это я раньше не догадался! Неужто кто-нибудь из тех попсовых пляжных мальчиков, что материализовывались рядом с Вероникой, стоило мне на минуту ее оставить?

Я замедлил шаг, остановился, но в это время впереди, из-за поворота послышался голос, который я узнаю среди тысячи голосов, журчащий смех, между деревьями мелькнуло знакомое платье - Вероника!

Сзади рявкнул клаксон, я отскочил в сторону, споткнулся о чью-то надежду и упал. Мимо пролетел кто-то одетый в белые "Жигули" девятой модели. Кажется, это был Марк Клавдий Марцелл. Следы Вероники пылью поднялись над дорогой и щекотали ноздри. Я чихнул. Марк Клавдий Марцелл обдал меня напоследок облаком едкого презрения и скрылся за поворотом.

В следующее мгновение я обнаружил себя несущимся в ту сторону, где, удаляясь, звенели и звенели колокольчики вероникиного смеха, еще слышные за ревом мотора.

Сразу за поворотом начинался спуск. У подножия, растопыренными руками загораживая мне путь, стоял этот модный бело-жигулевый тип.

Мне некогда было разбираться, Марк Клавдий Марцелл это или кто другой. Мне преграждали путь, и этого было достаточно. И смех Вероники был уже едва различим.

Лишь секунду помедлив, я плотнее нахлобучил гривастый шлем, перебросил тяжелое копье с руки на руку и ринулся вниз, все быстрее и быстрее, разгоняясь на крутом склоне холма, и скоро ноги уже не успевали за стремительным движением вперед закованного в сверкающую медь туловища, и вот тогда...

... родился вопль. Шестьдесят глоток одновременно извергли из глубин существа оглушительное "И-а-э-х!" Живой таран-черепаха, шестьдесят человек, по шесть в ряд, сверху и с боков прикрывшись щитами, в середине сосновое бревно, летел к воротам. И уже не было мыслей, не было боли, было одно стремление, одна страсть: бежать, орать, добежать, протаранить ворота, а уж там...

До судорог в скулах желанное там!

Вперед и быстрее, сквозь ливень стрел. Кто упал, тот погиб. Желанием ты уже там, за стенами, так добеги до себя! Нет силы, способной остановить лавину железа и страсти.

С оглушительным "И-а-э-х!" черепаха врезалась в ворота, они затрещали, но выстояли. И еще раз "И-а-э-х!", и еще, но уже слабее, с каждым разом слабее. А сверху, со стен, - возмездие: камни, горящие клочья, кипящее масло, помои.

Черепаха распалась, кричали раненые, живые искали пути к спасению. Прижавшись к стене, можно было уберечься от камнепада, но масло, кипящее оливковое масло доставало и здесь. Те, у кого не хватило выдержки или сообразительности, выбегали на открытое пространство, устремляясь к лагерю, и падали, пораженные в спину меткими защитниками стен.

Я остался один. Я бился с воротами, честная схватка - один на один.

Я ломился в ворота и чувствовал - поддаются! Я был уже там, мщение обидчику и жажда забрать свое, но забрезжила вдруг предательская мыслишка - дальше что, приятель? - и обрушилась тотчас боль обожженной маслом кожи, заныли уши, и ворота отбросили меня прочь.

Я вжался в крохотное углубление в стене. Не я вжался, тело, так не вовремя вспомнившее о себе, искало эту спасительную щербину в каменном монолите и нашло, и вжалось, растеклось, слилось со стеной, и только потом все это отметил рассудок.

Я скорчился в три погибели и прикрылся щитом. Сверху что-то ударило, придавило.

Только бы не масло. Только бы не заметили.

Меня не заметили.

Немного погодя я осторожно выглянул из-за щита. От четырех лохосов гоплитов, составивших мою черепаху, в живых осталось всего ничего. Большая часть храбрецов полегла перед воротами, несколько счастливчиков, бросив оружие, чесали во все лопатки по направлению к неподвижно застывшим в боевом порядке фалангам.

Вслед им неслись хохот и проклятия.

Крепкостенная выстояла.

Я ожидал, что с минуты на минуту распахнутся Скейские ворота, пенным гребнем на волне выплеснется на равнину свирепая геренская конница, а следом и сама волна накатится - беспощадные эфиопы Мемнона, кавконы, куреты, страшные в рукопашном бою рдарданцы...

Но время шло, утих шум на стенах, дрогнули фаланги в долине Скамандра, смялся сверкающий строй, и солнце долго еще играло на шлемах уходящих за холмы, к лагерю, воинов.

Звезды высоко - не достать. Ворота крепки - не сломать. Чем дальше я ухожу от них, тем они крепче. Кто-то смотрит со стены мне в спину. Удивительно знакомый кто-то. И чувствуя затылком этот взгляд, я, оплеванный, ошпаренный, ушибленный, пружиню шаг и расправляю плечи.

Бегство? Какое бегство, просто я тут, ну, скажем, прогуливаюсь.

И все равно паршиво.

- Ты трус, приятель, - говорю я себе.

- Вовсе нет, - возражаю я. - Почему обязательно трус? Нужно иногда останавливаться и думать. Должен же быть предел безумствам.

- Ступил на дорогу - иди до конца.

- А стоит ли идти до конца, если на полпути усомнился в цели?

- Прекрати. Словоблудом ты всегда был изрядным.

Меня на эту удочку не поймаешь, перед кем другим распинайся. Нужно дойти до конца хотя бы затем, чтобы подтвердить или опровергнуть сомнения.

- Не знаю, не знаю. Каждую вещь нужно покупать за ее цену.

- Трудно мне с тобой будет, приятель.

- Не нравится - не ешь.

Стены отдалялись, и я едва сдерживался, чтобы не побежать к виднеющейся на побережье цепочке костров.

Стены отдалялись, и я едва сдерживался, чтобы не повернуть обратно и не грохнуть в последний раз кулаком в ворота - вдруг отворятся?

Стены отдалялись, и я едва сдерживался от узнавания того, кто смотрел мне в спину.

Я вспомнил, как зимой мы зайцами ехали с Вероникой в автобусе и целовались на задней площадке. В кратких перерывах - на один вдох она спрашивала: "А вдруг контролер?", а я касался ее ресниц своими и уверенно отвечал: "Отобьемся". И не брать билет стало делом чести. Только контролер в самом деле появился.

- И ты заплатил штраф?

- Не драться же мне с той свирепой бабищей. Всякая категоричность - признак ограниченности. Понял?

- Твой идеал - манная каша до горизонта?

- Заткнись!

Я заткнулся и пошел дальше. Тяжелое копье бесполезно оттягивало руку, я зашвырнул его в темноту. Следом отправился пятислойный щит, и едва не снес голову возникшему из темноты кентавру Василию. Василий не обиделся. Был он тих, задумчив и пах дезодорантом. Он молча пожал мне руку и пошел рядом, изредка передергивая плечами и хлеща хвостом по крупу.

- Только пыль из-под копыт, - бормотал он. - Только пыль из-под копыт... Не понимаю, решительно не понимаю. Я хотел сделать ее крылатой. Я уговаривал ее и уговорил, она согласилась. Я - кентавр, а она обыкновенная кобылица, этого бы не поняли. Пусть знаменитых кровей, но - обыкновенная. Кентавр и крылатая кобылица - это уже что-то... Ты меня понимаешь? Я купил самые лучшие крылья, какие только можно найти. Достал у спекулянтов супер-клей "Момент" фирмы Хейнкель... В последний момент она взбрыкнула своим божественным крупом и ускакала. Только пыль из-под копыт бескрылой лошаденки...

Я ожидал чего угодно, но чтоб Василий, хронический холостяк и выпивоха, любитель едко комментировать ритмическую гимнастику и синхронное плавание...

- Что вы всё Василий да Василий! - обиделся кентавр. - Особенный я, что ли? Не такой, как все? У Василия тоже есть сердце... Ах, эти бабки, высокие стройные бабки, этот дерзкий изгиб шеи, шелковистый теплый круп, горящие глаза, эта пеноподобная грива и хвост...

Он глухо то ли замычал, то ли зарычал и ударил себя кулаком по лбу:

- Но ведь бескрыла! Бескрыла!

- А вдруг еще отрастут? - неуверенно предположил я. Василий возмущенно фыркнул, топнул, брызнули из-под копыт искры!

- Отрастут! Как же, жди! Скорее я начну жрать сено! - Он вдруг резко остановился, схватил меня за локти, подтащил к себе и - с мольбой проговорил: - Ты скажи, скажи мне, почему мы всегда любим не таких, как мы сами? Почему мы всегда видим их не такими, какими их видят другие? Ты скажи мне...

Что я мог ему сказать? Я и сам не знал. Василий понял.

- Да что там говорить. Не о чем говорить, - сам себя оборвал он, оттолкнул меня и поплелся прочь, весь как-то сгорбившись, уныло шаркая ногами и вяло помахивая хвостом, в котором, как всегда, застряли репьи.

- Бескрыла! Решительно бескрыла. Насовсем! - донесся из темноты его безнадежный голос.

- Два циклопа по лесу идут, один нормальный, а другой Полифем...

- И в Киле, и в Ларисе было полегче.

- Возьмем город - повеселимся.

- А первый-то циклоп и говорит: все, говорит, пришли.

- А второй: здравствуй, бабушка!

- На печени гадал и на бараньей лопатке, кости раскидывал, воду лил, и по всему выходит - возьмем! Быть того не может, чтоб не взяли. Экая силища собралась! Девять птиц пожрал дракон и превратился в бездыханный камень. Возьмем!