Жиль Мартен-Шоффье - Милый друг Ариэль

• Название: Милый друг Ариэль
• Автор: Жиль Мартен-Шоффье
• Издательство: Издательский дом «Флюид»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-98358-066-3

Со времен выхода в свет «Милого друга» Мопассана ничто по-настоящему не изменилось: в Париже все так же любят, предают и мстят.

В громком судебном процессе замешан молодой министр, обаятельный и развращенный. А также англичанин, вылитый Фальстаф с замашками богатого помещика, любитель сигар и роскошной жизни за государственный счет, претендующий на то, что он действует в интересах Франции. Их делом занимается неумолимый и бесстрастный следователь, который жаждет их крови. Какая панорама нравов! Что это — комедия, в которой обмениваются тайной информацией и манипулируют банковскими счетами в Лугано? Или беспристрастное повествование о мерзкой изнанке режима, погрязшего в коррупции?

Жиль Мартен-Шоффье (р. 1954, Нейи-сюр-Сен) — французский писатель и журналист, главный редактор журнала «Пари Матч», человек, не понаслышке знакомый с нравами политической и деловой элиты.

---

Но Фабрис гнул свою линию. Эта Аника не выходит у него из головы. Он считает, что у нее облик Клаудии (Шиффер, разумеется). В конце концов его мечтания вслух достали меня:

— Ну конечно, она вылитая Клаудия. При условии, что ты сузишь ей ноздри на три сантиметра, расширишь глаза на пять, окрасишь их в голубой цвет, подошьешь верхнюю губу и подрежешь уши. А заодно накачаешь силикона в груди и прибавишь сантиметров десять роста.

Мысли Фабриса, укрытые под броней осторожной лжи, медленно меняли ход. Ему не терпелось перепихнуться с юной шведкой, но это требовало некоторых предосторожностей. Он чувствовал, что рискует меня разозлить. Однако я успокоила его, с милой улыбкой выставив вон из ванной. Этот прием у Dior настраивал меня на снисходительный лад. У Джанфранко (Ферре), как у Черчилля, очень простые вкусы: он любит все самое лучшее. Он принимал гостей на крыше Института арабского мира, напротив Нотр-Дама, с видом на берега острова Сен-Луи. Лично я предпочитаю этот старомодный антураж тусовкам Жана-Поля (Готье), который косит под юношу и по этой причине заставляет людей тащиться в предместье, в какой-нибудь ангар на перепутье шоссе, среди океана автостоянок. И конечно, даже там единственные чернокожие, если не считать охранников, — это Наоми и ее подружки.

Высокая мода представляет собой одну большую семью типа мафиозного клана где все целуются и все друг друга подсиживают. Перед нами, ожидая своей очереди поздороваться с Джанфранко, стояла и тараторила без умолку Элин Уэнворт, знаменитая репортерша из «New York Times». Она воображает себя Карлом Великим: стоит ей явиться на показ и с царственным видом направить стопы в первый ряд, как публика расступается перед ней, точно Красное море перед Моисеем. Но не надейтесь, что она будет писать о звездах высокой моды. Ее интересуют только гениальные дебютанты. И вечно одна и та же песня. После первого дефиле она хвалит дерзость нового избранника, его презрение к законам моды и сногсшибательную фантазию. После второго — восхваляет потрясающий вкус «милого мальчика» в подборе тканей и выдает несколько классических комплиментов, поздравляя его с «заслуженным успехом». После третьего — превозносит его «чувство традиционного стиля», которое проявляется во всем блеске, стоит лишить моделей тех безумных аксессуаров, которые оживляют их наряды. После четвертого комментирует тоном «прощания в Фонтенбло»[3] эволюцию «молодого художника, тяготеющего к шаблонам». Ну а после пятого напрочь забывает своего Маленького Принца, ставшего взрослым. При этом ее продолжают побаиваться все остальные, ибо временами она без всякой причины и повода, просто чтобы не терять формы, может обрушиться и на известных мэтров моды. И это не проходит незамеченным: уже через неделю американские оптовики на 50% срезают свои заказы. Тридцать лет подряд эта чума отравляет нам жизнь, а ведь ей не меньше шестидесяти пяти!

Древняя, как готический собор, она вдобавок разукрасила себя как средневековую миниатюру. В ее помаде, румянах, жидкой пудре, тенях для век и краске для бровей были представлены все цвета радуги. Мало того, она втиснула свои телеса в платьице, опутанное ленточками, которое при каждом ее вздохе грозило лопнуть по швам. Вдруг она обернулась, увидела Фабриса и расцеловала его, после чего впилась взглядом в кого-то позади нас. Я не выдержала:

— Ты что, ослепла на правый глаз или это я стала невидимкой?

— Ой, прости, милочка. Я смотрела на Рашель, новую топ-модель Монтаны. У нее такие большие глаза.

— Ну можно это назвать и так.

— А ты как это называешь?

— По-моему, у нее просто проблемы с щитовидкой.

Элин соблаговолила улыбнуться, чмокнула воздух в десяти сантиметрах от моей щеки и снова вперилась в Рашель.

— Скажи-ка, зачем она напялила на голову купальную шапочку?

— Это не шапочка, Элин. Это ее волосы, залитые литром геля.

Она захихикала и отвернулась со словами: «Вот злючка»; зная ее, я была уверена, что она запомнит этот диалог и всунет его в свою следующую статейку — отвратную мешанину из сплетен, изготовленную на медленном огне женской зависти.

Наконец нам удалось поздороваться с Джанфранко. У Dior он ходил в маршалах, но при этом ничуть не важничал:

— Ти знаешь, дорогуша, этот Арно… Я ему не довьерять. Я иметь с ним дело все равно как ходить на тонкий льёд.

Он не тешил себя иллюзиями, но пожелал нам приятного вечера. Девушки из службы приема указывали каждому его столик. Фабрис, более предусмотрительный, чем казался внешне, наверняка провел подготовительную работу по телефону: он сидел не со мной, а за столом Аники. Не успела я посмеяться над этой уловкой, как на меня налетела распорядительница церемонии, полька по имени Кароль Пилсудски. Она директриса агентства по связям с общественностью и устраивает целый тарарам из организации порученных ей приемов; при этом она разыгрывает пресыщенную аристократку и раздражает присутствующих сладеньким сюсюканьем, хотя ее режущий, как стекло, голос сразу выдает истинную натуру садистки. В мире моды Кароль знают только под очаровательным прозвищем, составленным из ее инициалов: Пипикака. Вцепившись в мою руку, она шепнула мне на ухо, как на исповеди:

— Я тебя посадила за очень важный стол, там одна из наших самых престижных клиенток, Клеманс Сен-Клод, жена ПГД[4] лабораторий «Пуату», ну тех, где разрабатывают вакцину против СПИДа. Будешь сидеть рядом с фактическим владельцем фирмы, это некий Гарри Сендстер. Будь с ним полюбезней, развесели его. Он может быть нам очень полезен. И тебе тоже.

Этими последними словами, в которых таилась масса каких-то намеков, она наверняка хотела представить мне как тонкий знак внимания тот цветок, который на самом деле предназначался моему мужу. Я тут же неделикатно брякнула:

— А Фабриса ты кому поручила?

— Никому, дорогая, никому. Ну что такое эти восемнадцатилетние дурешки, они же глупы как пробка. Мало сказать, глупы — совершенно безмозглые. Так что не волнуйся, ты ничем не рискуешь.

Лицемерка чертова! Так бы и выцарапала ей глаза! Вместо этого я обещала быть умницей и перед тем, как сесть за стол, выпила пару бокалов шампанского, поболтав с несколькими подружками в моем роде — жужжащими пчелками, которые жалят людей просто так, ни за что ни про что, от нечего делать. К своему столику я подошла последней и начала знакомиться со своими сотрапезниками. Клеманс Сен-Клод сидела рядом с одной из правых рук Тьерри Мюглера — эдаким мачо с чрезмерно развитой мускулатурой, который томным голосом разглагольствовал о Марии Каллас; сильно подозреваю, что под брюками он носил кожаные трусики с просветами. Клеманс недоуменно взирала на своего соседа, явно не понимая, откуда он такой взялся. Как, впрочем, и я: мой сосед, Гарри Сендстер, вовсе не выглядел финансовым воротилой — ну просто рядом не лежал. Эдакий добрый дедушка, заплывший жиром, падкий на выпивку и курево. Но из этого слоя жира выглядывала пара маленьких зорких глаз, иронически озиравших все окружающее. Завидев меня, он учтиво встал. Он был почти двухметрового роста, а окружность его талии, наверное, равнялась моему QI[5], иными словами, примерно ста тридцати. Он был одет в белый костюм и слегка походил на Питера Устинова. Я изобразила святую наивность и простодушно высказала свое удивление:

— Мне рассказали про ваше высокое положение, и я ожидала увидеть важного босса в тройке, с тонкими губами и таким ледяным, пронизывающим взором, что так и хочется выложить все начистоту.

Он сел и ответил мне неспешным рокочущим басом, в котором слышался превосходный английский акцент:

— Это типичное заблуждение нашей эпохи: люди одержимы стремлением совместить логику и реальность. Вынужден разочаровать вас: я не учился в ENA[6] и потому вошел в жизнь без престижных дипломов. Так что не обессудьте. Но мне тем не менее есть что сказать.

Вслед за чем он обволок меня взглядом любящего папочки; от таких взглядов сразу чувствуешь себя маленькой девочкой летом, на каникулах. Теперь я вспоминаю это тем более ясно, что в последующие годы его лицо выражало эту искренность в моем присутствии так же часто, как растет трава в Сахаре. А здесь, среди причудливых созданий мира моды, его воображение давало сбой, и он явно терялся, пытаясь определить, кто есть кто. Поскольку я всегда держусь на людях холодно и независимо, он наверняка счел меня бессердечной злыдней; тем не менее, когда Пипикака подбежала к нему с приветствием, он поблагодарил ее за то, что она усадила его рядом со мной. В ответ дама предостерегла его:

— Не доверяйте Ариэль, это инфернальное создание.

— Ну и прекрасно: я ценю небеса за их райский климат, но знакомства предпочитаю заводить в аду.

В общем, мы превосходно поладили, и я окончательно покорила его, когда он узнал, что я бретонка с берегов залива Морбиан. Ему никогда не приходилось бывать там, но он слышал, что это рай земной. Я принялась с жаром восхвалять родные места и совсем очаровала его, сообщив, что родилась на острове Монахов. Тут бы мне и насторожиться: он заставил меня дважды повторить все это — исключительный случай для человека, который, услышав некую информацию, сразу укладывает ее в памяти так же надежно, как нужный документ в досье. Он хотел знать об острове абсолютно все и страшно удивился, что там никогда не жили монахи. А этот факт составляет один из предметов нашей гордости.