Виктория Токарева - Мой мастер

• Название: Мой мастер
• Автор: Виктория Токарева
• Жанр: Русская классическая проза

---

Когда я поступала в институт, Катерине было пятьдесят. (Значит, шестьдесят пять.) Но из моих двадцати шести лет это не имело значения. Пятьдесят и шестьдесят пять - это одно.

Я не понимаю, красива она или нет. Лицо имеет кошачий овал: пошире у лба, вниз треугольничком. Аккуратненький ротик и носик. Аккуратная фигурка, но без линий. Все в кучку. Глаза большие, немножко круглые для кошачьих. Но в общем - кошка. Волосы носит по моде сороковых годов. Валик. Вокруг головы надевается ленточка, а потом все волосы под ленточку - спереди и сзади. Так причесывались женщины в картинах военных лет. И пластика оттуда. И поведение. "На позицию девушка провожала бойца". Вот такая девушка и провожала. Но сегодня девушке пятьдесят. (Про шестьдесят пять не будем.)

Я - типичная шестидесятница: прическа "бабетта", юбка-колокол, талия, смех без причины, уверенность в завтрашнем дне. "Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно", - сочинил тогда поэт Ваншенкин. Это про меня. Я несла себя как праздник. Не церковный, а советский. Меня воспринимали с поверхностным энтузиазмом - все, кроме Виноградской. Она смотрела сдержанно и скептически. Мои недостатки:

1. Молода - значит, пуста, ничего за душой. Отсутствие жизненного опыта.

2. Учительница музыки - интеллигентский труд. Считалось, что существенное о жизни знают только рабочие и крестьяне. А прослойка - она прослойка и есть. Между слоями.

В нашей группе поступающих была громкоголосая Валя Чернова, приехала с Севера, ловила на сейнере рыбу наравне с мужиками, резала правду-матку (попросту хамила). Она Виноградской нравилась. А я нет.

3. Что касается рекомендации от старого бабника - это комментировать не обязательно. И так ясно.

Виноградская решила меня не брать. Для моей же пользы.3ачем плодить неудачников?

Отметки я получила разнообразные, но в общем набрала неплохой балл. Все должно было решить последнее собеседование. В среду, в четыре часа. Как сейчас помню: в среду, в четыре часа.

Я приехала в институт. Сдала плащ в гардеробе и прочла скромное объявление о том, что собеседование сценаристов состоится во вторник, в четыре часа. Все то же самое, но на сутки раньше. Я опоздала ровно на сутки.

Прощай, моя слава, имя на афишах, сверкающий полет жизни.

Здравствуйте, розовые туфли, чужой дом, звери, постылый труд до изнеможения, до того, что хочется вытошнить собственную печень.

Я побежала по лестнице вверх на третий этаж, потом по коридору. И в этом состоянии налетела на Виноградскую и стала ей объяснять, что я опоздала, что я перепутала, что я, что я... Она заразилась моим отчаянием и смотрела на меня ошарашенно, как мальчик в березовой роще. И вдруг что-то увидела во мне. Что-то поняла.

Для того чтобы принять человека, ей надо его пожалеть. Я не человек-праздник. Я - та, которая бежит-бежит-бежит за своей сутью и воет от усталости, и все равно бежит. Потому что поиск себя - это единственный смысл жизни.

Я плакала горько и глубоко, а она шире и шире открывала дверь своей души. И впустила. Заходи. Садись. Будь как дома.

С тех пор прошло много времени. Коридор превратился в тоннель со светящейся точкой в конце. Виноградская ушла в этот свет и где-то в нем растворилась. А я тяну руку, как будто хочу втащить ее обратно в этот серый коридор и смотреть в ее понимающие глаза, немножко круглые для кошачьих.

Я учусь

Я получила первую пятерку. За немой этюд...

"Снег в июле". Тополиный пух. Это первое "отлично" на курсе. Остальных оценили пониже: "хорошо", "средне" и "плохо".

Я выскочила c пятеркой из кабинета и побежала по длинному коридору. Мне надо было как-то расплескать свою избыточную радость, уравновесить себя в скорости и движении.

Я побежала, а группа оскорбленно переглянулась и пошла к Виноградской.

- Вы поставили ей пятерку, когда известно, что за нее написал Варламов, - заявила группа.

- Это должно быть доказано, - сухо возразила Виноградская.

Она большой кусок жизни прожила во времена доносов и знала, чего они стоят. Доносами движет зависть.

Как докажешь? Никак и не докажешь. Пришлось смириться с моей пятеркой.

Юра Варламов - студент нашей группы. Приехал из Ростова. В детстве дядя (родной брат отца) брал его с собой воровать. Шарить по карманам. У ребенка рука легче. Потом их пути разошлись. Дядя - в тюрьму. Юра - во Всесоюзный институт кинематографии. Юра - большеглазый, простоватый и влюблен в меня. Он хочет на мне жениться и ввести меня в свою ростовскую семью. Но я ставлю условие:

- Будешь знаменитость, как Константин Симонов, тогда я выйду за тебя.

- Буду, - клянется Юра. Ему кажется, что это несложно.

Я не влюблена. Я не поощряю, но и не запрещаю. Греюсь в лучах его любви, как авитаминозный северянин под южным солнцем. Чувствую, как в меня вливается ультрафиолет и я хорошею на глазах.

Однокурсники недовольны ситуацией. Им обидно за друга. Они считают необходимым открыть ему глаза.

- Ты что, не видишь? Она тобой пользуется. Она тебе не ответит и ничего не вернет.

- И не надо, - удивляется Юра. - Пусть ей будет тепло.

В его отношении ко мне - отцовское начало: все отдать, чтобы ребенок вырос и жил дальше. Самоотдача - и содержание, и смысл такой любви.

Тем не менее он не писал за меня. Скорее я за него. Я сокращала его тексты, монтировала, конец ставила в начало, начало выбрасывала вообще. Я формалистка. Для меня форма имеет большое значение. Я как бы работаю формой, поэтому у меня почти нет лишних слов.

Мои однокурсники не поверили, что я пишу сама.

Позже, когда я напечаталась, моя мама спросила:

- Кто за тебя пишет?

Нет пророка в своем отечестве. Глядя на меня, никому в голову не приходит, что я способна на что-то стоящее. И мне самой это тоже не приходит в голову.

Однажды на кинофестивале меня представили известному государственному режиссеру.

- Это вы? - удивился он.

- Я.

- В самом деле?

Я сконфуженно промолчала. Режиссер озадачился, потом сказал, перейдя почему-то на ты. Знак доверия.

- Я думал, что ты как все кинематографические говны. А ты - нормальная баба с сиськами.

Мои современницы несли свои маски: Юнна Мориц - загадочный бубновый валет, Белла Ахмадулина - хрупкая Господня дудочка. Хочется броситься и спасти. А я - нормальная баба с сиськами. А если быть точной, то и без них.

День без вранья

Во мне не было признаков избранности, а возможно, не было и самой избранности, но всегда была потребность в писании. Графомания. Я садилась за стол и графоманила, и на втором курсе написала рассказ "День без вранья". И отнесла рукопись в два места. На киностудию "Мосфильм" редактору Боре и в журнал "Молодая гвардия", поскольку он был ближе всего к моему дому. Я поднялась на лифте на какой-то этаж и вошла в кабинет заместителя главного. Зам только что приехал с Севера и с жадностью поглощал столичную жизнь, как то: пил, искал высокую любовь, находил, терял, снова пил, попадал в милицию, неуважительно отзывался о Брежневе и писал замечательные книги. Талант искрил из его рыжих глаз и сиял над обширной лысиной.

Все кончилось тем, что его сняли. Потом назначили на более высокий пост. Но и оттуда тоже сняли. Он не приживался. Он имел внутри себя совершенно не начальническую, молодую, мятежную и даже слегка хулиганскую начинку.

Именно этот рыжеволосый Зам поднялся мне навстречу.

Я поздоровалась и сказала:

- Я написала рассказ. - И положила рассказ на угол стола.

- А вы откуда вообще? - спросил Зам. Может, он решил, что я чья-то дочка или чья-то протеже. - Ниоткуда.

- А как вы сюда попали?

- С улицы, - простодушно ответила я. Не с неба же я прилетела.

- Если все с улицы начнут ходить прямо ко мне в кабинет, у меня ни на что больше времени не останется. Существует отдел прозы. Туда и идите.

- Забрать? - догадалась я и потянулась за рукописью. Зама тронула моя покорность. Он посмотрел на деревянные бусы, висящие на моей груди, как у дикаря, и смягчился.

- Ладно, - сказал он. - Оставьте. Прошло три дня, и в моей коммуналке раздался звонок. Подошла соседка и сказала:

- Тебя мужчина...

Я взяла трубку. Зам назвал себя и замолчал. Я тоже молчала. Потом он спросил:

- А когда вы это написали?

- Неделю назад, - ответила я.

- А вы еще кому-нибудь показывали?

- Нет. А что?

Он снова замолчал. Разговор продвигался не энергично. Через пень в колоду. Зам попросил меня прийти.

Потом я узнала, что он срочно созвал собрание, на котором приказал к самотеку быть внимательным, потому что с улицы иногда приносят выдающиеся произведения.

Я пришла к Заму. Он сказал, что рассказ талантливый. Я ждала, когда он добавит: "но мы не напечатаем". Мне всегда так отказывали, и я уже выучила наизусть эту формулировку: "Мило, талантливо, но мы не напечатаем".

- Мило, - начал Зам. - Талантливо...

- Но, - подсказала я.

- Что "но"? - не понял он.

- Но вы не напечатаете.

- Почему же? Напечатаем. В шестом номере. Но мы бы хотели сопроводить вашу первую публикацию напутствием какого-нибудь классика.