Урс Видмер - Дневник моего отца

• Название: Дневник моего отца
• Автор: Урс Видмер
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0541-1

На двенадцатый день рождения герой книги Карл получает в подарок книгу с чистыми страницами, куда он должен день за днем записывать историю своей жизни, которую после его смерти, согласно традиции, прочтет сын. Но случилось так, что книга пропала, и сын заново, во второй раз, пишет жизнеописание отца, человека незаурядного, страстного любителя книг. Его духовный мир неразрывно связан с творчеством Вийона, Стендаля, Дидро и других выдающихся французских литераторов прошлого, а в реальной жизни он — член группы художников-авангардистов, пламенных антифашистов. Искусство и политика, возвышенная любовь и банальный адюльтер, надежды и разочарования — обо всем этом в романе рассказано с тонкой иронией и большим мастерством.

* * *

Вслед за книгой «Любовник моей матери» в России выходит роман «Дневник моего отца» — вторая часть дилогии замечательного швейцарского писателя Урса Видмера. Автор рассказывает о человеке, в жизни которого были искусство и политика, возвышенные чувства и банальный адюльтер, надежды и разочарования. А главное, страстная любовь — к женщине и литературе.

---

Не прошло и двух часов, как я уже ехал на своем «2CV». Я искал отцовскую деревню, откуда мне нужно было привезти гроб. Я никогда там не бывал, но сразу нашел ее на карте. Она оказалась не так уж и далеко. Было прекрасное летнее утро, я откинул верх и ехал, выставив локоть наружу, вначале вдоль озера, потом все выше в горы. Машин почти не было, иногда я обгонял трактор или парочку велосипедистов. Некоторое время я ехал по прямой, как линейка, аллее, обсаженной тополями. Мотор хрипел, как это умеют или умели только моторы «2CV». Словно кто-то катает по улице жестяные банки. Не знаю почему, но мне очень хотелось петь. Может, потому, что небо было таким высоким, таким голубым, таким ясным? Я приехал в долину, на улицу, которая, как и сама долина, становилась все уже. На повороте едва не столкнулся нос к носу с почтовым автобусом, слава Богу, водитель вовремя дал сигнал. Автобус был огромный, новенький, блестящий, с панорамными стеклами, когда я подал назад и съехал на обочину, водитель мне дружелюбно улыбнулся.

Потом дорога начала серпантином круто подниматься в гору. Подо мной шумели ручьи. Сосны, кедры, поросшие мхом утесы. На крутых поворотах мне все время приходилось сбрасывать скорость, да и на прямых участках дороги я мог ехать только на второй. Один раз свистнул сурок, другой раз в лес пробежала косуля.

Затем дорога сделалась ровной, она шла вдоль бушующего горного ручья, мимо скалистой горы, четырех башен из известняка, смотревших в небо. Еще один плавный поворот, и вот я уже среди домов и сараев из темного дерева, на верхнем краю деревенской площади, похожей на арену, так круто спускающуюся вниз, что мне снова пришлось включить первую скорость. Я поехал вниз к постоялому двору, перед которым уже стояли два-три автомобиля. Когда я выходил из машины, то увидел чуть повыше Черную часовню, выкрашенную не в черный, а в белый цвет. На солнце золотом сверкал флюгер в виде петуха.

Постоялый двор сиял такой же белизной (наверно, хозяин постоялого двора и священник вместе покупали краску для ремонта), а на всех окнах были прикреплены зеленые ящики с геранью. Желтая светящаяся реклама пива «Кардинал» над стеклянной дверью, которая автоматически открылась, когда я подошел. Большой зал, много столов. Белые скатерти, салфетки, сложенные, как кардинальские шапочки. Ни души, и за стойкой никого. Над стойкой такая же, как снаружи, желтая светящаяся реклама пива «Кардинал». Я открыл следующую дверь и увидел комнату, такую темную, что с трудом можно было различить столы и стулья. Скорее кладовая, пахнувшая пылью.

Я вернулся к стойке и крикнул:

— Есть кто-нибудь? — И почти сразу же передо мной оказался молодой, крепкий мужчина, в руках у него была стопка тарелок, которую он опустил на стойку.

— Что желаете? — спросил он.

— Можно видеть хозяина?

— Я хозяин.

— Я сын Карла, — сказал я. — Хочу забрать гроб.

— Чей сын? — Хозяин смотрел на меня. — Какой еще гроб?

— Гроб моего отца. Он тут, среди других гробов.

Хозяин почесал в затылке и засмеялся.

— Помню, помню, — произнес он. — Гробы перед домом. Когда мы были детьми, то играли там в мертвецов. — Он нацедил пива. — При перестройке, тогда хозяином был отец, мы пустили всю эту рухлядь на дрова. — Он пододвинул мне пиво, и я сделал большой глоток.

— А как же гробы! Ведь здесь перед каждым домом должно стоять по нескольку штук.

— Их давно уже нет, — ответил хозяин. — К нам в год приезжает не одна тысяча туристов. Представьте себе: вы — японец, совершаете весьма дорогое туристическое путешествие, хотите, чтобы все было красиво, а тут везде гробы.

— Понимаю, — пробормотал я и допил пиво.

— Перед кузницей еще стоит один ящик. Это частное владение, тут община ничего не может поделать. А всех остальных уже нет.

Я кивнул, помолчал, оглядел зал. На стенах висели картины из сельской жизни, вроде не китч, а если и китч, то современный.

— Мы с вами — родственники, — сказал я. — Ваш дедушка был братом отца моего отца.

— Ясно, — ответил хозяин, засмеялся и через стойку пожал мне руку.

Я повернулся и пошел к двери. Когда дверь открылась, он крикнул:

— Два восемьдесят!

— Простите, что? — Я остановился.

— За пиво, — ответил он.

Я заплатил и дал хорошие чаевые.

Потом я завел свой «2CV» и поехал вверх по почти вертикально поднимавшейся площади, на первой передаче, выжимая полный газ, и все-таки со скоростью меньше двадцати километров в час. Только на деревенской улице мотор заработал как следует, и, проезжая мимо кузницы, я включил третью передачу. Кузницу я узнал по гробу, единственному на всю деревню. Старое темное дерево, почти черное.

Через два-три часа я снова был дома, хотя и сделал остановку у ресторана «Старая таможня», где в тенистом каштановом саду съел бутерброд с колбасой и выпил еще пива. Посетителей было мало: несколько фабричных рабочих, пришедших после смены, да в уголке парочка влюбленных, они держались за руки и смотрели друг на друга сияющими глазами.

Вернувшись домой без гроба, я нашел на полу записку от Клары, моей матери. Она писала, что не хочет спать под одной крышей с покойником и идет к Хильдегард.

Тело отца давно увезли, я сам организовал, чтобы его забрали сразу же — была жара, больше тридцати градусов в тени. И все-таки мне стало зябко, когда я огляделся в его комнате. Кушетка, тщательно застеленная не то русским, не то арабским покрывалом, словно ничего не случилось. Ночной столик. На нем книга, которую отец только что начал читать («Сборник слов» Х.К. Артмана[60]). Письменный стол. Комод. На нем — «Sachs-Vilatte», другие энциклопедические словари. Книжные шкафы и ящики с авторскими экземплярами. Окно. Дверь на террасу. Дверь в ванную комнату, открытая… На письменном столе — Белая книга; конечно, я полистал ее. Теперь можно, теперь я просто должен. Я смотрел на красивый, четкий почерк, прочитал несколько слов на одной странице, несколько — на другой, половину предложения там, половину здесь. Буквы были такие маленькие, что я почти носом водил по бумаге. Наконец я прочитал последнюю запись и ничего из нее не понял: «17 июня 1965. Под конец все-таки прекрасный вечер. Теперь я знаю, как ее зовут». Кого он имел в виду?

Потом я просмотрел бумаги, лежавшие на письменном столе, — письма, на которые он не ответил, записи, проспекты издательств — и взял наугад какую-то книгу. Просто так. Это оказалось «Воспитание чувств», и я прочитал, стоя около книжной полки, последнюю страницу, мысль принадлежала Флоберу, но написал ее мой отец. То место, где Фредерик после многих лет возвращается в свое родное захолустье и вспоминает, как он, совсем еще мальчиком, тысячу лет тому назад отважился войти в прихожую борделя и, едва завидев одну из дам, тотчас бежал. «Это было самое прекрасное, что мне пришлось пережить в жизни», — говорит он своему другу, и тот соглашается, да, такая долгая жизнь, но это было самым прекрасным. Я поставил книгу обратно. У меня все-таки выступили слезы. Потом я вывалил содержимое ящика с лекарствами на кушетку. Сотни, а может, и больше полных флаконов, коробочек и трубочек. Трейпель на несколько лет, столько либриума, словно он ел его горстями, а еще пластырь, мазь от порезов и маленькие бутылочки, содержимое которых испарилось, а этикетки уже невозможно было прочесть. А револьвера не оказалось. Он его, что, выбросил? Ночью в озеро? Кинул в лесу? Но когда?

В ящиках письменного стола, как я и ожидал, всякая мелочь. Канцелярские скрепки, почтовые марки, резинки, ластики, карандаши. Верхний ящик был все еще заперт. Ключа я не нашел нигде. Я принес молоток, долото и вскрыл ящик. В нем лежали почтовые конверты, их было так много, что, когда я выдвинул ящик, некоторые прямо-таки вывалились на пол. Все без исключения письма были не распечатаны — почтовые штемпели десятилетней давности, некоторые еще старее — и во всех счета. Неоплаченные счета. Во всех! Отец ни разу не ошибся и не отложил нераспечатанным нужное письмо. (Позднее Клара оплатила все счета. Во всяком случае, многие. Получилась сумма около тридцати тысяч франков.)

Никакого тайного романа. Никаких любовных писем. Порнографических журналов. Только в самом низу, под всеми, уже ставшими историческими счетами, в застекленной рамке — черно-белая фотография обнаженного женского торса, от шеи и до бедер. Женщина лежала на каком-то платке, вероятно, из белого шелка. Любительское фото, не купленное. Кто была эта женщина? Елена, про которую отец мне рассказывал? Одно из неизвестных воспоминаний прошлых лет? Или моя мать, еще молодая?

Мне тоже не хотелось ночевать в полном одиночестве в доме, где только что умер отец, и я поехал в город, к Изабель. Изабель была из Лез-Антр-де-Мон, что в Юре, мы познакомились меньше двух недель назад. Она обрадовалась, когда я позвонил в дверь, весть о том, что мой отец умер, потрясла ее. (Она видела его один раз, совсем недавно, и он сразу начал беседовать с ней на хорошем французском, чего я от него, филолога, уже много лет не имевшего разговорной практики, никак не ожидал. Может быть, она напомнила ему Елену. Он ей тоже вроде бы понравился; не обращая на меня никакого внимания, они долго обсуждали сорта французского сыра, оба оказались большими его знатоками.)