Отохико Кага - Приговор

• Название: Приговор
• Автор: Отохико Кага
• Издательство: Издательство «Гиперион»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-89332-217-0

Заключённый Такэо Кусумото сидит в одиночной камере. Он приговорён к смертной казни и ждёт своего часа. Поскольку точный день приведения приговора в исполнение не известен заранее, этот час может наступить когда угодно. Такэо ждёт смерти уже 16 лет…

16+   Для читателей старше 16 лет.

---

— Там нет никаких подробностей.

— Ну, на самом деле это довольно-таки забавная история. — Сонэхара отошёл к окну, и его лысина засверкала в лучах утреннего солнца. Он стоял против света, и казалось, над его головой — нимб, как у Будды, Подумав, что именно на этот эффект он и рассчитывал, Тикаки досадливо поморщился.

— По его словам, Сунада ужасно переживал из-за вашего пальца, всё твердил, что хочет лично просить у вас прощения. Кто бы мог ожидать от этого придурка? Правда, забавно?

— Но ведь он вчера уже извинился.

— Да? Значит, эта мысль постоянно его сверлила. Он вообще склонен вдаваться во всякие мелочи…

— Да, Сунада человек нервный и легко возбудимый.

— Ну, этого бы я не сказал. Я бы скорее назвал его толстокожим или невосприимчивым. А уж я-то изучил его досконально, вот он у меня где сидит. Как-то у него случился приступ аппендицита, боли наверняка были ужасные, а ему хоть бы что… От операции отказался наотрез, пришлось лечить его одними компрессами. Вот и сегодня утром он был совершенно спокоен, всем улыбался. А ведь обычно в таких случаях, уж поверьте моему опыту, люди ведут себя совсем по-другому: одни возбуждаются до крайности, другие, наоборот, каменеют, третьи вдруг лишаются сил и не могут шагу ступить. И ночью он спал как младенец.

— А, значит, ему всё-таки удалось заснуть. Это прекрасно, — неожиданно для себя самого сказал Тикаки. — А то, когда я вчера его осматривал, он боялся, что его будет мучить бессонница.

— Это на него похоже. Но ведь уснул-то он потому, что вы ему дали снотворное?

— Нет, он вернул таблетки обратно. Сказал, что хочет провести последнюю ночь, не прибегая к помощи лекарств.

— Вот видите? Конечно, толстокожий!

— Возможно, вы и правы, — кивнул Тикаки, делая над собой усилие, чтобы не ввязываться в спор, но про себя подумал: за всеми этими определениями — легко возбудимый, толстокожий, сильный, слабый — в сущности, ничего не стоит. Только перед смертью человек употребляет слова в их прямом значении, только тогда они обретают первозданный смысл и ту монументальную значительность, какая была в крепко сбитом теле осуждённого Итимацу Сунады. «Не нужно мне никакого лекарства. Я передумал. В конце концов, это моя последняя ночь, и я не хочу ничего упускать, ни одного момента». Никто не знает, как провёл Сунада эту свою «последнюю ночь». «Спал как младенец» — чисто внешний факт, достойный того, чтобы быть занесённым в журнал наблюдений, не более. 9 час. 45 мин. Неумолимо стремительное вращение секундной стрелки. Перед глазами Тикаки вдруг чётко, как бывает во сне, возникла картина — Сунаду тащат на эшафот. Впрочем, может, казнь уже свершилась. Ноющая боль в пальце вдруг стала острой, почти невыносимой, словно в него вселилась душа Сунады, так или иначе скоротавшего свою «последнюю ночь». Испытывать страх смерти — то же самое, что бояться будущей боли… Но сама смерть — скорее вроде наркоза. Она снимает любую боль. Теперь понятно. Тот человек — Сюкити Андо — всё-таки неправ. Есть нечто абсурдное в его словах: «Что толку представлять себе смерть, от этого ни холодно ни жарко», «Бояться смерти — то же самое, что бояться боли». Куда честнее Такэо Кусумото, признавшийся: «Я боюсь смерти». А боль — свидетельство того, что человек жив.

— Доктор Сонэхара, у вас там уже собралось много больных, — объявил, входя в ординаторскую, фельдшер.

— Сколько их? — спросил Сонэхара, вытаскивая из портсигара сигаретку и неторопливо прикуривая от зажигалки.

— Человек двадцать пять.

— Пусть побольше соберётся. Вот выкурю сигаретку и приду.

— Простите, но в приёмной нет места.

— Да ладно, туда влезает человек сорок. И почему это в наших тюрьмах не разрешается курить в присутствии заключённых? Из-за этого надо каждый раз тащиться в ординаторскую.

— Скоро из третьего корпуса приведут ещё тринадцать человек.

— Справимся. По пятнадцать секунд на каждого. Тогда никто не будет в претензии. — Сонэхара раз пять подряд затянулся и, с сожалением швырнув сигарету в наполненную водой пепельницу, вышел. Томобэ бросился за ним вдогонку, они остановились в коридоре и ещё некоторое время о чём-то шептались. А в ординаторскую, почти столкнувшись в дверях с Томобэ, вошёл Танигути. За ним с подносом, уставленным стаканчиками с мочой, шествовал санитар Кобаяси. Дав санитару подробнейшие указания относительно анализов, Танигути отослал его вместе с подносом.

— Привет! — сказал Танигути, кивнув Тикаки. — Встал наконец?

— Да уж, тут хочешь не хочешь, а встанешь. Суббота ведь, за полдня надо успеть выполнить двухдневную норму.

— Говорят, у тебя была тяжёлая ночь? — Танигути, сдвинув густые брови, бросил взгляд на стол Томобэ, потом сел за свой и начал заполнять медкарты. Они казались напечатанными на машинке, настолько аккуратно он их заполнял. И теперь его ручка уверенно скользила по бумаге, повинуясь точным и изящным движениям руки.

— Небось, никак не мог заснуть? — спросил он.

— Да нет. Часа три удалось поспать. Да, кстати, спасибо за продукты. Мне ведь так и не удалось попасть в столовую,

— И всё-таки… — протянул Танигути, вглядевшись в его лицо. — Вид у тебя хуже некуда.

— Ничего особенного. Просто не выспался. Ещё этот палец болит, да и всё вместе взятое…

— Э, да у тебя бинт совсем грязный и к тому же весь в крови. Его надо заменить. Давай-ка я сделаю перевязку.

— Да ладно. У тебя и так дел невпроворот. Я попрошу санитара. Кажется, Таки уже дал Маки соответствующие указания.

— Правда? — Танигути прыснул. — Странный он тип.

— А что в нём странного?

— Как что? Ведь утром, перед самым уходом, он его уволил. После разговора со мной объявил Маки, что он уволен, и отправился к главврачу с рапортом.

— Значит, эту записку он написал раньше.

— Возможно, — сказал Танигути, читая записку. По-прежнему улыбаясь, он округлил глаза. — Вполне в его духе. Приказал Маки заняться твоим пальцем и тут же его уволил. Причём у него и мысли не возникло, что одно исключает другое. Ладно, пошли, я сам всё сделаю.

Прижав прессом стопку медицинских карт, Танигути проворно вскочил и потащил Тикаки в операционную.

Пока Танигути разматывал бинт, боль усилилась. Стараясь отвлечься от пальца, Тикаки стал внимательно рассматривать банку с широким горлышком, куда Таки складывал стеклянные шарики. Банка стояла на стеклянной полке прямо перед ним. Внезапно по ней, отразившись от белого кафеля пола, скользнул солнечный луч, и шарики — большие и маленькие, — вспыхнув, заиграли яркими красками; в них было что-то неприятно плотское, казалось, они пахнут свежатиной. Эти шарики мастерили сами заключённые: потихоньку от надзирателей вытачивали их из зубных щёток или бутылочных осколков, одни были грубые и невзрачные, как галька, другие — тщательно отполированные, переливались всеми цветами радуги, как драгоценные камни. Как-то в журнале «Медицина в исправительных заведениях» была статья, посвящённая любительским операциям по вшиванию этих шариков в мужской половой орган. Тюрьму захлестнула мода на эти шарики, заключённые постоянно похвалялись друг перед другом — у кого больше шариков вшито. Но многие требовали, чтобы им эти шарики удалили. Таки их оперировал и все извлечённые шарики сохранял. Сам он говорил: «Лень выбрасывать», но размах его коллекции был слишком велик, чтобы видеть причину только в этом.

— Началось нагноение. Плохо дело, — сказал Танигути.

Указательный палец покраснел и вздулся, следы зубов у лунки ногтя пожелтели. Палец выглядел чужим, но пульсирующая тупая боль была своя собственная, и отделаться от неё было невозможно. Такое чувство, словно вычислив наконец виновника мятежа, с удивлением обнаруживаешь, что это не кто иной, как ты сам.

— Что будем делать? — озабоченно спросил Танигути. — Я могу вскрыть нарыв, если ты согласен. Или предпочтёшь подождать, пока вернётся Таки?

— Давай вскрывай, — тут же ответил Тикаки. — Если ты сделаешь хотя бы надрез для оттока гноя, сразу станет легче.

У Танигути были золотые руки, он ещё в студенческие времена прекрасно справлялся с несложными хирургическими операциями. Теперь он терапевт, но Тикаки вполне доверял ему и как хирургу.

— Добро. — И Танигути отобрал нужные инструменты. Неизвестно только, простерилизованы ли скальпели и зонды, разложенные на серебряном подносе? На всякий случай он решил прокипятить их в стерилизаторе.

— Да, без хирургического санитара в таких случаях очень неудобно, — сказал Танигути и обернулся к Тикаки: — Эй, да ты весь в испарине. Очень больно? Не понимаю, почему такое нагноение?

— Ничего не поделаешь. Укус есть укус. В слюне масса микробов. — И Тикаки невольно подумал о том, какие крепкие у Сунады челюсти. Без одной минуты десять. Сунада с петлёй на шее стоит на эшафоте. Сейчас палач потянет на себя ручку. Освобождённый от креплений помост с грохотом уйдёт вниз. Сунада повиснет в воздухе. Идеальной красоты тело забьётся в судорогах, болтаясь на верёвке. Таки измерит пульс и констатирует наступление смерти. Ровно десять. Длинная стрелка невозмутимо отмечает наступление очередного часа, не желая считаться с его исключительностью. Бесчувственное, механическое время. Тикаки заскрежетал зубами. Ему показалось, что кончик длинной стрелки во что-то вонзился и брызнула алая кровь.