Чарльз Диккенс - Замогильные записки Пикквикского клуба

• Название: Замогильные записки Пикквикского клуба
• Автор: Чарльз Диккенс
• Издательство: Санкт-Петербург
• Жанр: Классическая проза

Перевод Иринарха Введенского (1850 г.) в современной орфографии с незначительной осовременивающей редактурой.

Корней Чуковский о переводе Введенского: «Хотя в его переводе немало отсебятин и промахов, все же его перевод гораздо точнее, чем ланновский, уже потому, что в нем передано самое главное: юмор. Введенский был и сам юмористом… „Пиквик“ Иринарха Введенского весь звучит отголосками Гоголя».

---

Здесь мистер Пикквик приостановился, и смутный говор голосов пробежал вокруг всего стола.

— Купленный мною дом, милостивые государыни и государи, находится в Дольвиче. Он окружен обширным садом и расположен на одном из живописнейших пунктов близ столицы. Наружная его обстановка удовлетворяет всем условиям комфорта и, быть может, даже изящного вкуса, как вы, без сомнения, будете иметь случай убедиться в этом своими собственными глазами. Самуэль сопровождает меня туда. По совету адвоката моего, Перкера, я нанял ключницу, старуху старую, милостивые государи, и найму еще других людей, которые должны будут составить полный комплект моей домашней прислуги. Новоселье должно последовать скоро; но мне бы хотелось освятить этот приют совершением в нем церемонии, в которой я принимаю близкое и непосредственное участие. Если друг мой Уардль не противопоставит к тому непреодолимых препятствий, я бы желал, милостивые государыни и государи, чтобы дочь его отправилась под венец со своим женихом из моего нового дома, в тот самый день, когда я вступлю в него настоящим и законным владельцем. Пусть потом эта свадьба отпразднуется в стенах моего приюта. Счастье молодых людей всегда составляло главнейший источник наслаждений в моей одинокой и скитальческой жизни. Сердце мое забьется живейшим восторгом, и душа запылает огнем блаженства, когда я таким образом, под своей собственной кровлей, сделаюсь свидетелем счастья особ, к которым всегда питал и буду питать чувства бескорыстной отеческой любви.

Мистер Пикквик приостановился еще раз. Эмилия и Арабелла переглянулись и вздохнули вслух.

— Я уже вступил в личные и письменные отношения с остальными членами нашего клуба и подробно возвестил их о своем радикальном изменении жизни. Продолжительное наше отсутствие было причиной, что в клубе в последнее время произошли многие несогласия и раздоры. Это обстоятельство, равно как и окончательное отчуждение моего имени и покровительства, произвели то, что члены его разошлись в разные стороны, и клуб прекратил свое существование, столько полезное и необходимое для науки. Итак, милостивые государыни и государи, — нет более Пикквикского клуба.

— Никогда я не перестану сожалеть о том, что последние два года моей жизни были посвящены изучению разнообразных сторон в характере человеческой натуры. Пусть исследования мои мелки, наблюдения ничтожны, умозаключения неверны — все же истинная философия сумеет переварить их в горниле строгой мысли и воспользоваться ими для своих целей. Предшествующий период моей жизни был, как вы знаете, посвящен занятиям служебным и приобретению богатства: тогда-то я научился ценить людей и понял всю необходимость умственного просветления. Если я сделал мало добра, смею надеяться, по крайней мере, что еще меньше сделано мною зла. Во всяком случае, последние мои приключения будут служить для меня источником приятнейших воспоминаний под исход жизни, на закате моих старческих дней. Я кончил, милостивые государыни и государи. Да благословит вас Бог.

С этими словами мистер Пикквик дрожащей рукой налил стакан вина и выпил все до дна. Друзья единодушно поднялись со своих мест и приветствовали его от всего сердца. Глаза великого человека наполнились слезами.

Требовалось весьма немного приготовлений к женитьбе мистера Снодграса. Не было у него ни отца, ни матери, и мистер Пикквик, как единственный опекун его и воспитатель, был знаком в совершенстве с его имуществом и перспективой жизни. Преисполненный необыкновенной веселости и живости во всех движениях, мистер Пикквик представил обо всем подробный отчет старику Уардлю, и когда вслед за тем приведено было в известность приданое мисс Эмилии, оба джентльмена без дальнейших хлопот решили единогласно отпраздновать свадьбу на четвертый день после этого. При такой быстроте приготовлений три модистки и один портной чуть не сошли с ума.

Приказав заложить почтовых лошадей в свою коляску, старик Уардль поскакал на Дингли-Делль, чтобы привезти в столицу свою мать. Внезапная весть о замужестве внучки громом поразила слабую старушку, и она немедленно упала в обморок; но тут же оправилась и приказала уложить как следует свое парадное парчевое платье, в котором ей надлежало присутствовать при бракосочетании юной четы. Затем она принялась рассказывать весьма интересные и в высшей степени характерные подробности о свадьбе старшей дочери покойной леди Толлинглауэр и о том, как она танцевала матрадуру: рассказ этот продолжался три часа слишком, но, к сожалению, остался неоконченным до сего дня.

Надлежало обо всех этих приготовлениях известить и миссис Трундель. Эту обязанность принял на себя сам мистер Трундель и выполнил ее самым деликатным образом, так как юная супруга его находилась в том самом интересном положении, в каком обыкновенно бывает всякая благовоспитанная и правильно организованная леди через несколько месяцев после своего замужества. Весть эта, однако ж, не произвела слишком потрясающего влияния на нервы и чувства интересной леди. Миссис Трундель немедленно заказала в Моггльтоне новую шляпку, черное атласное платье и объявила наотрез, что она намерена присутствовать при бракосочетании своей сестры. По этому поводу мистер Трундель призвал доктора на семейный консилиум, и доктор объявил, что миссис Трундель сама должна знать лучше всех, как она чувствует себя. Интересная леди отвечала, что она чувствует себя превосходно, и ничто на свете не изменит ее решимости ехать в Лондон. Достойный доктор, научившийся продолжительным опытом взвешивать свои собственные выгоды с интересами своих пациентов, выразил твердое убеждение, что миссис Трундель, по его мнению, может ехать; иначе, оставаясь дома, она пропадет с тоски, а это могло бы иметь весьма неблагоприятные последствия для ее здоровья. И миссис Трундель поехала: доктор, на всякий случай, снабдил ее полдюжиной пузырьков с микстурой, которую она, для рассеяния, должна была употреблять в дороге.

В дополнение к этим пунктам, старик Уардль снабжен был двумя маленькими письмами к двум юным леди, которые должны были действовать при церемонии в качестве невестиных подруг. Получив эти записочки, обе юные леди прослезились и пришли в отчаяние по тому поводу, что у них не было готовых платьев на этот случай, а заказывать было некогда — обстоятельство, доставившее порцию сердечной услады обоим папенькам этих двух достойнейших девиц. Делать было нечего. Старые платья были вынуты из гардероба, вычищены, выглажены, новые шляпки явились очень кстати, и юные девицы не ударили в грязь лицом: при совершении бракосочетания они плакали именно там, где нужно, трепетали, где следует, вздыхали, где подобает, и вообще вели себя таким образом, что заслужили справедливое удивление всех зрителей.

Какими судьбами две бедные родственницы очутились в Лондоне — пешком, что ли, они пришли, или прискакали на запятках почтовых карет, или приехали в обозных фурах, или принесли одна другую — неизвестно до сих пор; но не подлежит ни малейшему сомнению, что они подоспели в столицу еще раньше мистера Уардля; самые первые особы, постучавшиеся в дверь дома мистера Пикквика утром в день бракосочетания, были эти две родственницы, озаренные радостными улыбками и украшенные живыми цветами.

Их приняли ласково и радушно, потому что мистер Пикквик смотрел без лицеприятия на своих ближних, не разбирая, бедны они или богаты. Новая прислуга отличалась удивительным проворством и чудной предупредительностью. Мери блистала красотой и щегольскими лентами; Самуэль был отменно ловок, весел и жив.

Жених, поселившийся в доме двумя или тремя днями раньше, выступил торжественно в дольвичскую церковь навстречу своей невесте. Его сопровождали: мистер Пикквик, Бен Аллен, Боб Сойер, мистер Топман и Самуэль Уэллер в новой великолепной ливрее, изобретенной нарочно на этот случай и украшенной белым букетом из живых цветов, подаренных ему девой сердца. Их встретили Уардли, Винкели, невеста и невестины подруги, мистер и миссис Трундель; и когда церемония совершилась надлежащим порядком, весь поезд поворотил к дому мистера Пикквика, куда уже прибыл между прочим и мистер Перкер.

Здесь все легкие облака, прикрывавшие торжественную церемонию, исчезли в одно мгновение ока. Все лица засияли радостным восторгом, и ничего не было слышно, кроме поздравлений, приветствий и похвал. Обстановка нового жилища была восхитительна до крайней степени совершенства. Зеленый бархатный луг впереди, роскошный сад сзади, столовая, гостиная, уборная, будуар, спальни, курительная, и особенно ученый кабинет самого хозяина, с картинами, вольтеровскими креслами, готическими баулами, превосходными шкапами, затейливыми столиками на одной, двух, трех и четырех ножках, коллекция сочинений избранных писателей на всех языках, живых и мертвых, великолепный вид из огромного окна на чудный поэтический ландшафт, испещренный местами скромными хижинами, полускрытыми за деревьями, и, в довершение всего этого, малиновые занавесы, и ковры, и диваны, и кушетки, и подушки — чудо, чудо как хорошо! Все смотрели на все приятно-изумленными глазами и даже не знали, чему тут больше удивляться.