Дэвид Уоллес - Планета Триллафон по отношению к Плохому

• Название: Планета Триллафон по отношению к Плохому
• Автор: Дэвид Уоллес
• Издательство: Amherst Review
• Жанр: Эссе
• Год: 1984

Этот текст Уоллес написал где-то в 22 года и опубликовал в универском журнале. Текст целиком посвящен черной, гнетущей депрессии. Впрочем, здесь она другого рода, нежели в «Женщине».

---

На Белом Этаже были мягко-белые стены и мягкий светло-коричневый ковролин, а окна как бы заиндевевшие и очень толстые. Острые углы на всем, вроде вешалок и прикроватных тумбочек и дверей, были скошены и отшлифованы, круглые и гладкие, и это казалось немного странным. Никогда не слышал, чтобы кто-то пытался покончить с собой об острый угол двери, но, полагаю, разумно быть готовым ко всем возможностям. Именно памятуя об этом, уверен, они сделали так, что всю еду можно было есть без ножа или вилки. Пудинг на Белом Этаже был главным блюдом. Пока я там гостил, мне приходилось кое-что надевать, но меня точно не привязывали ремнями к кровати, как некоторых моих коллег. Носить пришлось не смирительную рубашку, но она была точно уже, чем обычный халат, и мне казалось, ее могли сделать еще уже, если бы это было в моих интересах. Когда кто-то хотел покурить сигарету с табаком, зажигала ее сестра, потому что никому на Белом Этаже не разрешалось иметь спички. Также помню, что пахло на Белом Этаже куда приятнее, чем во всей больнице, очень женственно и как-то сказочно, словно эфиром.

Доктор Кабламбус хотел знать, как дела, и я более-менее пересказал ему все за шесть минут. Я слишком устал и перенервничал, чтобы Плохое было суперплохим, но был довольно говорлив. Мне очень понравился доктор Кабламбус, хоть он постоянно сосал конфеты с очень неприятным запахом — оказывается, чтобы бросить курить — и немного раздражало, что он пытался говорить, как подросток — часто ругаясь и т. д. — когда было довольно очевидно, что он не ребенок. Но он был очень понимающий, и было жутко приятно видеть для разнообразия врача, который не собирался что-то делать с моими репродуктивными органами. Узнав всю суть, доктор Кабламбус выложил все варианты мне, а потом родителям и мне. Когда мы вместе решили не конвульсировать меня электричеством, доктор Кабламбус велел готовиться покинуть Землю с помощью антидепрессантов.

Прежде, чем что-либо рассказать о докторе Кабламбусе или моем маленьком путешествии, я хочу очень кратко поведать о встрече с одной коллегой с Белого Этажа, которой сейчас уже нет с нами, но совсем не по ее вине, а скорее по вине ее бойфренда, который убил ее вождением в нетрезвом виде. Моя встреча и знакомство с этой девушкой по имени Мэй даже сейчас более-менее кажется мне последней хорошей вещью, что случилась со мной на Земле. Однажды я познакомился с Мэй в комнате с телевизором потому, что она надела водолазку наизнанку. Помню, шли «Пострелята»[4], и я заметил белокурый затылок, неясно, мужчины или женщины, да, потому что волосы были короткие и растрепанные. А под затылком был размер и ярлычок из ткани и белый шовчик, указывающие на факт, что кое у кого водолазка наизнанку. И я сказал: «Извините, вы знаете, что у вас водолазка наизнанку?» И девушка, которая оказалась Мэй, повернулась и ответила: «Да, знаю». Когда она повернулась, я не мог не заметить, что она, к сожалению, была очень красивая, а я до этого не понял, что это красивая девушка, иначе бы почти наверняка ничего вообще не сказал бы. Я всегда старался не говорить с красивыми девушками, потому что они оказывают на меня мощный эффект, из-за которого у меня отключаются все части мозга, кроме той, что говорит невероятно глупые вещи, и той, которая знает, что я говорю невероятно глупые вещи. Но к этому времени я слишком устал и перенервничал, чтобы беспокоиться, и как раз готовился покинуть Землю, так что сказал то, что думал, хотя Мэй и была пугающе красивой. Я спросил: «Зачем ты надела ее наизнанку?», имея в виду водолазку. А Мэй ответила: «Потому что ярлычок царапает шею, а мне это не нравится». По понятным причинам я спросил: «Ну, эй, а почему ты просто не отрежешь ярлычок?» На что, помню, Мэй заявила: «Потому что тогда я не пойму, где у водолазки перед». «Что?» — сказал я, на что Мэй разумно заметила: «На ней нет ни карманов, ни надписей, ничего, впереди все так же, как и сзади. Только сзади еще есть ярлычок. Так что иначе я не различу». Тогда я сказал: «Ну, эй, если спереди так же, как сзади, тогда какая разница, как носить?» В этот момент Мэй очень серьезно смотрела на меня где-то одиннадцать лет, а потом сказала: «Для меня разница есть». А потом широко и смертельно красиво улыбнулась и тактично спросила, откуда у меня шрам. Я ответил, что у меня из щеки торчал раздражающий ярлычок…

Так что более-менее случайно мы с Мэй стали друзьями, и часто разговаривали. Она хотела зарабатывать написанием придуманных историй. Я сказал, что не знал, что такое возможно. Бойфренд убил ее по пьяни на своей машине всего десять дней назад. Я пытался позвонить родителям Мэй, чтобы сказать, что невероятно сочувствую, но их автоответчик сообщил, что мистер и миссис Акульпа уехали из города на неопределенное время. Я могу их понять, потому что и сам «уехал из города».

Доктор Кабламбус очень много знал о психофармацевтике. Он сказал нам с родителями, что есть два главных вида антидепрессантов: трициклические и ингибиторы МАО (не помню, что точно означает «МАО», но у меня есть насчет этого мысли). Оказывается, оба вида хорошо помогают, но мистер Кабламбус сказал, что при приеме ингибиторов МАО нельзя кое-что есть и пить, например пиво и определенные виды сосисок. Мама боялась, что я забуду и съем или выпью что-нибудь из этого списка, так что мы посовещались и решили выбрать трициклические. Доктор Кабламбус считал, что это хороший выбор.

Как и в долгом путешествии не сразу достигаешь пункта назначения, так и с антидепрессантами дозу надо повышать постепенно: т. е. начинаешь с очень маленькой и доходишь до полноценной, чтобы к этому привыкла кровь и все такое. Так что с одной стороны мое путешествие на планету Триллафон заняло неделю. Но, с другой стороны, я как будто покинул Землю и оказался на планете Триллафон в первое же утро после приема. Огромная разница между Землей и планетой Триллафон, конечно, в расстоянии: планета Триллафон очень-очень далеко. Но есть и другие отличия, более мгновенные и существенные: по-моему, воздух на планете Триллафон не так богат кислородом или полезными веществами, или чем там еще, потому что устаешь там намного быстрее. Всего лишь почистив дорожку от снега, или побежав за автобусом, или закинув пару мячей в корзину, или поднявшись на холм, чтобы скатиться, очень-очень устаешь. Еще немного раздражает, что у планеты Триллафон чуть-чуть другой наклон оси или что-то такое, так что, когда смотришь на землю, она не кажется ровной; кренится немного на правый борт. Но к этому довольно быстро привыкаешь, как к качке на корабле.

Еще планета Триллафон — очень сонная планета. Надо принимать антидепрессанты вечером, и лучше рядом с кроватью, потому что после принятия очень скоро пора будет ложиться спать. Даже днем житель планеты Триллафон очень сонный маленький солдатик. Сонный и усталый, но зато без всяких суперпроблем.

Это никак не связано с очень нелепым инцидентом в ванной на Сочельник, но в планете Триллафон есть что-то электрическое. Там нет моей старой проблемы, когда голова превращала тишину в сверкающие блестки, потому что трициклический антидепрессант — «Тофранил» — сам делает такие электрические звуки, что могут совершенно заглушить сверканье. Новый звук не особо невероятно приятный, но куда лучше старых, которые я правда совсем не переносил. Новый звук на моей планете — как бы трель электричества высокого напряжения. Вот почему почти год, когда на глаза попадался пузырек, я читал название антидепрессанта неправильно: звал его «Триллафон» вместо «Тофранил», потому что «Триллафон» более трельный и электрический, и звучит почти так же, как и когда там находишься. Но электричественность планеты Триллафон — не только звук. Думаю, будь я говорливей, как Мэй, я бы сказал, что «планету Триллафон характеризует более электрический образ жизни». Так и есть, в общем. Иногда на планете Триллафон волосы под мышками встают дыбом, и по большим мышцам ног пробегает холодок, и, если закрыть рот, зубы вибрируют, будто стоишь под линией высокого напряжения, или у трансформатора. Иногда без всяких причин скрипишь и видишь синие вспышки. И даже голос разума, когда думаешь про себя мысли, на планете Триллафон не такой, как на Земле; теперь он будто исходит из как бы спикера, подсоединенного через километры проводов, как когда слушаешь «Золотые дни радио».

На планете Триллафон очень трудно читать, но это небольшое неудобство, потому что я теперь почти не читаю, не считая журнала «Ньюсвик», подписку на который мне подарили на день рождения. Мне теперь двадцать один год.

Мэй было семнадцать. Сейчас я иногда шучу про себя и говорю, что надо бы переключиться на ингибитор МАО. Инициалы Мэй — М. А., и когда я ее вспоминаю, мне становится грустно и я как бы говорю «О!» Так что по понятным причинам мне надо принимать «М. А.: О». Уверен, доктор Кабламбус согласился бы, что это в моих лучших интересах. Если бы у водителя автобуса, которого я более-менее убил, были инициалы М. А., это было бы невероятно иронично.