Алексей Витаков - Набег

• Название: Набег
• Автор: Алексей Витаков
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-7511-9

Пограничная казачья стража на южных рубежах Московского государства берет в плен татарского гонца. На допросе выясняется, что гонец вез письмо польскому воеводе от хана Джанибека, в котором говорится о совместном с поляками походе татарского войска на Московию. В это же время царь Федор Михайлович начинает войну за Смоленск, и на южной границе совсем не остается людей. Понимая всю сложность ситуации, воевода Кобелев решается на военную хитрость. Через племянника Джанибека он отправляет сведения крымскому хану о том, что единственный брод через пограничную реку не будет защищен. Сам же именно в этом месте сооружает крепость…

---

— Никак влюбился? — Кобелев перешел на совсем отеческий тон.

— О, и ты о моей свадьбе услышишь еще. Если живым будешь, конечно. — Карача готов был идти вприсядку, — Тогда по рукам, атаман.

— Инышка! — Кобелев встал из-за стола, широко шагнул и толкнул тяжелую низкую дверь.

— Здеся я, атаман.

— Караче — коня, да самого быстрого, шубу мою, и проводи до дальней сторожи.

— Ты че, бать? — Инышка выпученными глазами смотрел на атамана.

— Делай как велено. И давай казаков на круг собери.

— Про шубу хорошо, атаман, придумано. — Карача взял со стены плеть и наотмашь ударил по спине Инышку. — Вернусь, добавлю! В атаманской шубе мне быстрее поверят.

— Э, Карача, ты пока еще у меня в гостях. Рано расходиться решил. — Кобелев грозно вскинул брови.

Когда стук копыт двух боевых коней совсем стих за околицей, Кобелев вернулся в дом и, упав на колени, стал истово молиться. Где-то глубоко за грудиной нарастала темная, тяжелая тупая боль. После молитвы ему удалось ненадолго забыться липким и почти кромешным сном.

* * *

Инышка сопроводил Карачу до дальней сторожи. Тот вернулся через несколько часов. К вечеру того же дня оба были уже в Излегощи. Атаман снабдил татарина едой, поменял коня и отпустил на все четыре стороны на запад.

Глубоким вечером собрался казачий круг. В небольшой низине, примерно в шагах пятидесяти от Христорождественской церкви, горел костер. К такому костру по негласной традиции казаки шли, одевшись торжественно, а иногда даже празднично. В прыгающем свете костра блестели на камчатых и бархатных полукафтанах серебряные застежки и золотые турецкие пуговицы; мелькали темно-гвоздичные и лазоревые зипуны, опушенные гвоздичного цвета нашивкой; покачивались куньи шапки с бархатным верхом, мерзли ноги, обутые не по погоде в сафьяновые сапоги. Но сапоги не у всех. Больше половины довольствовались лаптями, валенками, поршнями. Некоторые, самодовольно подбоченясь, пришли в широких турецких поясах, с заткнутыми за них ножами и кинжалами. Не часто казаку пощеголять выпадает, вот и одевались во всё лучшее, но и уважение проявить к почтенному собранию через платье тоже не последнее дело. На двух лавках стояла ендова[5] тройного касильчатого меда. Черпак один на всех; то ходил по кругу, то пили вразнобой — в этом деле чужая голова не товарищ. В темнеющем небе громадой высилась церковь, как напоминание о том, что в небе есть кому приглядеть за делами на земле грешной.

На Тимофее Кобелеве — лазоревый зипун, поверх зипуна белая бурка, на голове черкесская папаха, на ногах боевые кожаные сапоги. Атаман с полчаса стоял в стороне, наблюдая за казаками. Ждал, пока наговорятся, шутками натешатся, меда выпьют до первой отрыжки. А там и кровушка взыграет, удаль проснется, глаза ратным огнем загорятся. Ждал, когда сами окликнут, спросят: зачем собрал?

— Ну, Тимофей Степанович, пора б тебя послухать! — крикнул, шамкая беззубым ртом, казак Гмыза.

— И то… давай, атаман. Не ровен час, ноги по плечи отморозим! — загудели казачьи глотки.

Кобелев понял: пора. А то и вправду еще час, и говорить уже не с кем будет. Он вышел на освещенное место:

— Вот что, казаки! Давненько мы со степью не бодались по-настоящему. В прошлом годе беда нас чудом каким-то миновала, а в этом уже, казачки, не отвертимся. У многих небось колбаса на стене заместо сабли?

— Ты говори, да не заговаривайся! — снова подал голос Гмыза.

— Ладно. Шутить ныне некогда. С Крыма орда на нас прет. Не ватага, нет, братцы мои, войско.

— Кто ведет? — спросил верзила Лизогуб.

— Хан Джанибек. Тут я вам обо всем по порядку доложить должен. Царь наш, Михайло Федорович по роду Романов, пошел войной на польского царевича отбивать Смоленск. Это вы знаете. Многие казаки подались в войско к воеводе Шеину. Но Литва тайно задружилась с крымскими ханами и просит тех, чтобы они ударили по Москве с юга, да зашли бы опосля в тыл московскому войску. Одновременно с этим и шляхта пойдет в наступление под Смоленском. А коли их планы сбудутся, то тогда конец всей Руси Московской и царству православному. Вот такие дела, казачки. Что делать будем? — Кобелев старался сказать кратко, опуская многие детали большой стратегии, иначе казаки запутаются в сложных хитросплетениях. Да и не к чему лишние слова. Наипервейшая задача атамана — поднять воину боевой дух.

— А что делать! Бить поганых да гнать до моря! — снова крикнул Гмыза.

— А как бить будем? — Кобелев давал возможность казакам самим подумать, принять решение.

— Как-как! Саблей да рогатиной! Пулей, у кого-ка есть! — Толпа казаков говорила, постепенно повышая голос.

— И пулей и рогатиной. Согласен. А кто не желает, что? Есть такие? — Атаман окинул взглядом казачий круг.

Откуда-то из темноты выступил коробейник Синезуб. На него удивленно посмотрели: дескать, не казак, чего на круге делаешь? Но Кобелев дал знать рукой, что пусть говорит. И тот сказал:

— Не дело, Тимофей Степанович… Не дело удумали. Я был давеча с товаром там. Никогда такого войска у татар не было.

— А тя никак подкупили, мать твою! — крикнул Гмыза.

Синезуб даже не обернулся, лишь продолжил, глядя в упор своими желтыми глазами на атамана:

— У Москвы свои расклады. Пусть сами воюют. Одно дело — набег отбить, другое дело — настоящая война.

— Не слушай его, батька! — раздался крик из толпы. — Этому пройдохе одно надобно: торговать! По войне-то с коробом не походишь. Вот он о своем, гадина, и печется! А ну, пшел вон с круга!

— Еще как походишь! — прошипел в ответ Синезуб.

Коробейник сделал несколько шагов спиною вперед и, не разворачиваясь, растворился в темноте.

— Есть такие, кто не желает оставаться? — сдавленно спросил атаман.

— Ты че, батька, белены объелся? Вон у мужиков так спрашивай! Да, никого не держим, пущай тикают!

Толпа гудела уже совсем громко. Тут бы только не дать ей совсем разбушеваться, а то и власть над ней потерять, что синицу выпустить.

Атаман вскинул руку:

— Любо!

Кобелев ждал, пока не наступит полная тишина. Чтобы лучше услышали, говорить нужно не громко. А для важных речей нужна тишина гробовая, щемящая, звенящая.

— Тогда вот что, казаки, бой принимать будем в Песковатом. Излегощи придется оставить.

— Да че, батька! Христос с тобой! — не удержался кто-то и шепотом обронил из темноты. На говорящего тут же шикнули.

— Основные силы Джанибека пойдут через Песковатое. — Кобелев опять ощутил тупую боль за грудиной. — Потому как они думают, что там никого из оружных нет, а в амбарах полно припасов, корма для коней тоже навалом. Надеются отдохнуть там, накормить коней и свежими силами идти дале за Дон.

— А что ж другие крепости: Воронеж, Ливны? — Гмыза задал вопрос тихо, чтобы не смутить атамана.

— Татары больше для вида будут их удерживать в осаде, дабы связать казачьи силы и не дать возможности погнаться за Джанибеком.

— Так это что ж получается, мы супротив ихней главной орды стоять будем? — снова кто-то шепотом бросил из толпы.

— Получается так. Излегощи завтра сожжем сами, баб и ребятишек — на Русь, и всех, кто пожелает, с ними отправим. Здесь ничего оставлять нельзя. Только голая и черная земля. Тогда им точно придется идти только через Песковатое.

— А мою бабу попробуй спровадь. Она сама кого хошь на голенища пустит. Ох, ревнивая! Никому не верит, даже к пуле ревнует! — После слов Лизогуба по рядам побежал легкий, сдержанный смешок.

— Ну, кого никак, то оставим! — Кобелев накрутил ус на указательный палец. — Времени у нас мало, казачки. Месяц от силы. Нужно крепость ставить, ров рыть, клинки точить.

— Э, атаман, а че в Песковатом-то решил ратничать? — снова негромко спросил Гмыза.

— Там много леса, земля неровная. Татарской коннице там будет не шибко вольготно.

— А и то верно! Кошевого на Воронеже упредить бы… Да и к царю послать не мешало бы. Эт ведь дело-то, не гуся ощипать. Что скажешь, атаман? — Казаки стали приходить в себя, и вопросы посыпались один за другим.

— К кошевому пошлю. Да вряд ли он чем-то нам поможет. Не перебросит же он сюда войско. У самого-то там людей не шибко густо. Скажет, сами, дескать, управляйтесь. Татары тоже не дураки: следят за каждым передвижением. Не-е. Не пошлю. Пусть всё так остается. Пока степняки ничего не подозревают, планы их спутать легко. А до царя нам вообще не достучаться. Знаешь, сколько там таких казачков возле Кремля трется? То-то. Да еще надобно, чтоб поверил государь. А у него все силы под Смоленском. Сам он сюда со своей челядью не явится. Так что, братцы, казаку одна дорога — сами знаете куда.

— Ниче, батька, Бог не выдаст…

— Ну что, братцы, сегодня еще гуляем, но завтра спозаранку за дело! — Кобелеву вдруг стало очень жарко. Ему вспомнилась история двухлетней давности, когда боли за грудиной еще не было и сам он чувствовал себя хоть женись, как говорится. Сидел он на крыльце на следующий день, после Масленицы, с такого крутого похмелья, что глаз не видно. Проходит мимо блаженная Недоля — она всегда из ниоткуда появляется и говорит: «Не пил бы ты, Тимофеюшка, в полнолуние!» — «А че так, Недолюшка?» — «А так. Будешь пить в полнолуние, так завсегда нажрешьси. А вчерась полнолуние-то и было!»