Валерия Носова - Комиссаржевская

• Название: Комиссаржевская
• Автор: Валерия Носова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1964

Книга рассказывает о выдающейся русской актрисе — Вере Федоровне Комиссаржевской, яркой представительнице русского реалистического театра.

---

— Тогда это школа гениев… — восхищенно заметил собеседник Веры Федоровны. Без всякого умысла с его стороны фраза прозвучала иронией.

— Вопрос этот сложный, — поспешила сказать Вера Федоровна, — я не предрешаю его сейчас, и он открыт… Вот все самое существенное, остальное детали. К ним мы вернемся еще не раз!

ЧАЙКА РУССКОГО ТЕАТРА

Новый идол — школа — захватывал Комиссаржевскую все больше и глубже. Письма, телеграммы летели во все концы. Со специальными поручениями уехал в Петербург Дьяконов. В Тифлисе уже ждала обратная почта, которую Вера Федоровна жадно перечитывала, торопливо разрывая конверты. Андрей Белый отвечал согласием провести ряд лекций по эстетике, но отказывался жить в Петербурге.

— Хорошо, для москвичей — Брюсова и Белого — можно будет устроить систему гастролей… — отмечала на письме Вера Федоровна.

Вячеслав Иванов принимал на себя чтение лекций по истории древнеевропейской литературы и истории театра, но рекомендовал привлечь к чтению эпизодических лекций на новейшие художественные темы Д. С. Мережковского и Д. В. Философова.

Немедленно, едва расположившись в номере гостиницы, Вера Федоровна пишет крупно, размашисто одно письмо за другим и сама относит их на почту.

С Тифлисом она давно знакома, в Тифлис из Новочеркасска приезжала она к отцу, здесь все напоминает ей раннюю пору жизни и отца — первого друга и учителя.

Гастроли в Тифлисе Вера Федоровна закончила благотворительным спектаклем в Народном доме и на другой день уехала в Кисловодск на две недели отдыхать. Труппа должна была собраться в Баку к двадцатому декабря.

Большая часть актеров оставалась отдыхать в Тифлисе, старом театральном и музыкальном городе.

Когда-то здесь и получило свою известность Товарищество новой драмы, возглавляемое Мейерхольдом. В этом товариществе видное положение занимал Нароков, затем как-то неприметно появился Закушняк — молодой человек в холщовой блузе, скромный и тихий, с приятным и интересным лицом. Нароков очень быстро, старым актерским путем, сблизился с ним.

— Мейерхольд влюблен в Метерлинка. А как вы на этот счет? — спросил он новичка.

— Интересно, знаете, все-таки…

— А насчет стилизации?

— Отчего же?

Потом выяснилось, что Закушняк украинец, окончил университет, изумительно читает Чехова и Гоголя.

Закушняк оказался прекрасным актером, ищущим новых путей в театре, умным и культурным, удивительно простым и искренним на сцене. За два-три месяца на сцене он стал любимцем тифлисской публики, сменил парусиновую блузу на серый сюртучный костюм с красной гвоздикой в петлице, суконную кепку— на широкую фетровую шляпу и переиграл множество разных ролей.

Переходя в театр Комиссаржевской, Мейерхольд взял с собой Закушняка. Условия Нарокова петербургским театром приняты не были, и друзья расстались.

Судьба столкнула Нарокова со старым товарищем в этой поездке, с Комиссаржевской, и они весело, как встарь, проводили время отдыха в Тифлисе, показывая и объясняя красоты своеобразного города товарищам по труппе. Тифлис словно опьянел от театра Комиссаржевской. Актеров нарасхват приглашали из одного дома в другой. Революционному городу, на улицы которого когда-то артиллерист Мгебров выводил свою роту в помощь рабочим, в эти годы реакции пришел на смену сытый, пьяный город купцов и чиновников. Интеллигенция, еще не утратившая до конца веру в возможность победы свободы над реакцией, искала общения с актерами, которые несли призывы к добру, свободе, борьбе.

Новый, 1910 год встречали в Баку. Собрались у Веры Федоровны, пели, гадали на воске, рассматривая нелепые восковые фигуры, вынутые из воды. Вера Федоровна то со смехом, то с испугом подносила их близко к стене, догадываясь, что говорила о будущем их неверная тень. Весь вечер она была необычайно весела, охотно пела. По просьбе гостей раз пять спела один и тот же романс: «Я б умереть хотел на крыльях вдохновенья…»

Особенно проникновенно звучали у нее строки:

В нем было все: любовь, страданье,
Упрек с последнею мольбой
И безнадежное прощанье —
Прощанье с жизнью молодой…

Потом, бессознательно поддавшись вдохновенному исполнению, Закушняк прочел красивую поэму Эдгара По «Колокольчики и колокола». В поэме несколько раз повторялись жуткие строки:

Похоронный слышен звон — долгий звон.

Когда Закушняк кончил, всем стало как-то не по себе, будто что-то недоброе забрело в этот новогодний вечер в их актерскую семью. В четыре часа утра Вера Федоровна предложила прокатиться по городу, и вся компания отправилась в нефтяной Биби-Эйбат, остывая и трезвея на тихих холодных улицах города.

В Баку сыграли все двенадцать репертуарных пьес и через бурное Каспийское море отправились в Красноводск.

Вечером начался шторм. Ураганный ветер кидал соленые брызги волн на палубу. Высокий пароход с большими красными колесами по бокам то опускался в яму, то поднимался на гребень шипящей волны.

Вера Федоровна долго лежала без сна, прислушиваясь к свисту ветра и стону парохода. Неожиданно вспомнилось письмо Чехова. Антон Павлович писал ей по поводу ее ухода из Александринского театра:

«Вы ведь артистка, а это то же самое, что хороший моряк: на каком бы пароходе, на казенном или частном, он ни плавал, он всюду — при всех обстоятельствах остается хорошим моряком».

— Моряк! — проговорила громко Вера Федоровна. — В вечном плавании, в вечных скитаниях…

Я устала от этих скитаний? — спросила она себя, помолчав. — Пожалуй… Ну, а если бы можно было все начать сначала, как бы ты устроила свою жизнь? Бежала бы от театра, от страданий, от долга? Странно, умные люди говорят, что человек уж так устроен, что сколько бы он ни сделал ошибок, как бы ни проявил себя в жизни, начни он сначала, все повторилось бы. Так и я. Всю жизнь я в дороге.

К утру ветер утих. Вера Федоровна проснулась от криков команды, шума шагов, доносившихся в каюту, и поняла, что пароход подходит к причалам.

Выйдя на палубу, Вера Федоровна зажмурила глаза, вокруг все было ослепительно ярко: горящее солнце, голубое небо, зеленое море.

В котловине отвесных высоких скал лежал маленький портовый городок. Небольшие домики с плоскими крышами в беспорядке разбегались вправо и влево по берегу.

Красноводская пристань поразила Веру Федоровну: слышалась чужая, резкая, гортанная речь. Люди в высоких полукруглых шапках, словно муравьи, бегали у пароходов. Сквозь расстегнутые рубахи были видны загорелые мускулистые тела. Грузчики то входили по трапу в трюм парохода, то такой же вереницей выходили оттуда, сгибаясь под тяжестью ноши. На их грязных руках странно выделялись накрашенные ногти.

— Что за люди? — спросила Вера Федоровна матроса.

— Персы! — ответил он. Вере Федоровне послышалось в его голосе сожаление и злость. — Выносливы и дешевы! — продолжал он. — То ли еще увидите здесь!

Вера Федоровна ничего не ответила, но ей вдруг в этот солнечный день стало холодно. «Так вот он какой, Восток! Сказка Шехеразады!»

С парохода был виден вокзал, сверкала на солнце тонкая ниточка железной дороги, проложенная, казалось, у самого моря.

— Эй, малый! — обратился Нароков к худенькому, черному от загара мальчику лет пятнадцати. — Как бы перебраться на вокзал?

Мальчуган окинул мужчин и женщин в шляпах взглядом знатока и, видимо решив, что здесь можно подработать, пронзительно свистнул. Не успели артисты оглянуться, как около них выросла орава таких же юрких черномазых мальчишек.

— Вот это типаж! — произнес Мгебров.

Артисты поглядывали на эту команду с недоверием, но Михаил Семенович успокоил.

— Доверьтесь им, — говорил он, обращаясь больше к Комиссаржевской, — я так много бродил по России, видел всяких людей…

И Вера Федоровна от его спокойного хозяйского тона почувствовала себя, как на прогулке по Петербургу, а не в трудном пути по необъятной России.

Еще издали дивились непривычной белой окраске вагонов. Проводник объяснил, что в летнюю жару иначе невозможно ехать.

От Красноводска линия железной дороги тянется берегом Балханского залива. В узеньком купе вагона было душно. От ночного шторма еще болела голова. Но Вера Федоровна, глядя в окно, восклицала:

— Какие громадные горы! А я думала, что выше Кавказских и нет.

Ехали долго, чуть не двое суток. Бескрайняя пустыня оживилась — вдали опять замелькали горы. И чем ближе они становились, тем ярче зеленели трава, кустарники: зелень, зелень, зелень кругом!

— А в Петербурге сейчас ветер, снег кружит, и все прячутся в шарфы и шубы, — говорила Вера Федоровна.

Поезд останавливался на каждой станции. И каждый раз Вера Федоровна выходила из вагона, разглядывала высоких, темно-шоколадных от загара туркменов и узбеков, удивлялась их высоким бараньим шапкам, восторгалась расцветкой их шелковых халатов, прислушивалась к непонятной, но мелодичной речи. На одной из станций ее поразило обилие цветов, которыми забавлялись сидящие вдоль станционной стены суровые люди с блестящими глазами воинов или охотников. В руках у них были странно сделанные букеты — большие белые цветы, подвязанные один под другим. Старый туркмен жадно вдыхал их свежесть. Другой медленно обрывал у цветка лепесток за лепестком и пристально разглядывал их. Мальчишка, перебегая от вагона к вагону, предлагал цветы пассажирам. Молодой туркмен, ехавший в одном вагоне с Верой Федоровной, бросил мальчишке монету и что-то сказал ему на своем языке. Мальчишка подал все цветы Вере Федоровне.