Валерий Легасов - Авария на ЧАЭС и атомная энергетика СССР

• Название: Авария на ЧАЭС и атомная энергетика СССР
• Автор: Валерий Легасов
• Жанр: История

Перед вами сборник воспоминаний, скомпилированный редакцией «Скепсиса» из многочисленных интернет-публикаций расшифровок аудиозаписей с голоса академика Легасова. Ядерный химик Валерий Алексеевич Легасов, один из руководителей Курчатовского атомного института, с первых дней аварии был на ЧАЭС в составе научной комиссии, неоднократно подвергая свою жизнь и здоровье опасности: он вернулся в столицу СССР только под сильным давлением медиков, проведя на месте более 4 месяцев вместо разрешённых двух недель.

Остро чувствуя личную ответственность за произошедшую катастрофу, Легасов посчитал своим долгом озвучить её причины, которые, по его убеждению, лежали не только в ошибках при строительстве и эксплуатации конкретно чернобыльского реактора, но и во всём развитии советской атомной индустрии начиная с конца 50-х — начала 60-х годов. 27 апреля 1988 года, во вторую годовщину катастрофы на ЧАЭС, академик был найден повешенным в своём рабочем кабинете. Что бы ни было причиной его смерти — всё то же чувство личной ответственности или давление советской номенклатуры (правительственной и академической), которой встали поперёк горла его выступления и комментарии; — что бы ни руководило им в попытке составить как можно более полную картину произошедшего (иногда в качестве мотива называют карьерные моменты), — воспоминания и рассуждения Легасова являются ценнейшим источником для изучения чернобыльской аварии и ядерной безопасности вообще. Это особенно актуально сейчас, когда, через четверть века после Чернобыля, ещё более ясно, что без разумно организованного получения ядерного топлива человечество не сможет существовать.

В. А. Легасов о себе Воспоминания о ходе ликвидации последствий аварии на ЧАЭС в 1986 г. О научной работе в области атомной энергетики Причины, приведшие к Чернобыльской аварии и следствия, из неё вытекающие.

[Наброски к статье об атомной энергетике СССР для В.М. Новикова, В.Ф. Дёмина, В.К. Сухоручкина] Интервью Алесю Адамовичу

---

Борис Евдокимович оставался руководителем Правительственной комиссии, но было принято решение дальнейшую работу на месте вести дублирующими составами, и первая группа отбывала в Москву, а на месте появился дублирующий состав, во главе с заместителем Предсовмина Иваном Степановичем Силаевым.

Вся группа первой Правительственной комиссии улетела, но Щербина предложил задержаться мне и тов. Сидоренко для того, чтобы доводить до конца работу: Сидоренко — по выяснению причин происшедшей аварии, а мне — довести до конца работу по локализации аварии на 4‑м блоке. Но формально меня в команде Силаева должен был заменить Рязанцев Евгений Петрович — заместитель директора нашего Института атомной энергии. Он приехал в этой группе, и неожиданно в ней появился и Евгений Павлович Велихов — уж и не знаю, по какой команде.

Поздно ночью 4‑го мая там уже руководил Иван Степанович Силаев (очень спокойный, очень деловито проводивший свои работы). По его приказанию меня разыскали. Оказывается, меня вызвали в Москву, на заседание Политбюро на 5‑е мая. Первым самолётом я вылетел.

Прилетел в Институт, где меня встретили, отмыли, очистили настолько, насколько это было возможно. Я заскочил домой, увидел свою жену, конечно, очень расстроенную, — ну и к 10‑ти часам приехал на Политбюро, где последовательно тов. Щербине, тов. Рыжкову и на заседании мне пришлось давать объяснение всему происходившему.

Председательствующий на Политбюро Михаил Сергеевич Горбачёв сходу предупредил, что сейчас его не интересует проблема виновности и причинности аварии. Его интересуют состояние дел и необходимы ли от государства дополнительные мероприятия, чтобы быстрее справиться с возникшей ситуацией. По завершении заседания Михаил Сергеевич, обращаясь не известно к кому — видимо, к министрам Брежневу и Чазову, которые при этом присутствовали, — попросил товарищей вернуться на место и продолжить работу.

После заседания Политбюро я зашёл в кабинет Бориса Евдокимовича Щербины и спросил, относится ли эта просьба и ко мне, или мне нужно задержаться, как и всей Правительственной комиссии, здесь в Москве для продолжения своей текущей работы. Он сказал: «Да, ты остаёшься здесь и продолжаешь текущую работу». Я поехал в Институт, но по пути туда, прямо в машину мне позвонили от Щербины и сказали, что все‑таки по просьбе Силаева, с который он обратился к Генеральному Секретарю, мне нужно выехать обратно в Чернобыль, потому что односторонние действия Велихова, который там оставался, по каким‑то причинам беспокоили Ивана Степановича.

Ну, и в этот же день в 4 часа с Чкаловского аэродрома я вылетел на самолете и вновь оказался в Чернобыле, где и продолжал работу. После заседания Политбюро я зашёл в кабинет Бориса Евдокимовича Щербины и спросил, относится ли эта просьба и ко мне, или мне нужно задержаться, как и всей Правительственной комиссии, здесь в Москве для продолжения своей текущей работы. Он сказал: «Да, ты остаёшься здесь и продолжаешь текущую работу». Я поехал в Институт, но по пути туда, прямо в машину мне позвонили от Щербины и сказали, что все‑таки по просьбе Силаева, с который он обратился к Генеральному Секретарю, мне нужно выехать обратно в Чернобыль, потому что односторонние действия Велихова, который там оставался, по каким‑то причинам беспокоили Ивана Степановича.

Ну и в этот же день в 4 часа с Чкаловского аэродрома я вылетел на самолете и вновь оказался в Чернобыле, где и продолжал работу.

Дезактивационные работы в мае

Работа шла примерно по старому плану, в трёх направлениях:

1. наблюдение за состоянием 4‑го блока, ибо основные засыпки уже кончились, а вводились различные зонды, с помощью которых можно было мерить температуру, радиационные поля, контролировать движение радионуклидов в 4‑м блоке;

2. расчистка территории промышленной площадки самой Чернобыльской АЭС;

3. работы по сооружению туннелей под фундаментом 4‑го блока и ограждение 30‑километровой зоны, продолжение дозиметрических работ и начало дезактивационных работ.

В это же время армия и областные организации выделили строителей для сооружения поселков, в которых могли бы жить эвакуированные люди.

Огромная была работа, требовавшая и движения масс людей, и создания необходимой пропускной системы, и немедленного, на месте, составления плана организации работ.

В эти же дни, где‑то 9‑го мая, нам казалось, что гореть 4‑й блок перестал. Он внешне был спокойный, и мы хотели вечером поздно как‑то торжественно отпраздновать день Победы. Но, к сожалению, именно в этот день было обнаружено небольшое, но ярко светящееся малиновое пятно внутри 4‑го блока, следовательно, там еще высокая температура. Было трудно определить источник этой температуры. Могли, например, гореть парашюты, на которых сбрасывался свинец и другие материалы. На мой взгляд, на это было очень не похоже. Скорее всего, это была раскалённая масса песка, глины и всего того, что было набросано. Как потом, уже много позже я понял, так и было.

Мы были, конечно, огорчены. Праздник 9‑го мая был испорчен, и было принято решение дополнительно ввести 80 тонн свинца в жерло реактора, что и было сделано. После этого свечение прекратилось, и праздник Победы мы в уже более спокойной и нормальной обстановке отпраздновали 10‑го мая.

Не могу не отметить, какую большую роль играл там маршал Аганов со своими инженерными войсками. Потому что сплошь и рядом возникали сложные задачи. Для того чтобы пройти к той или иной отметке, протащить тот или иной шланг, нужно было пробить отверстия. При этом каждый раз, когда определяли, что нужно пробивать это отверстие с помощью военно‑инженерных средств — то есть стрелять, например, из пушек соответствующего калибра, — то каждый раз возникала опасность, не рухнет ли оставшаяся конструкция. Нужно было сделать соответствующие оценки, прикидки. Всю эту работу маршал Аганов и его подчинённые вели предельно организованно, собранно и очень точно.

Уже тогда, в эти трудные и тяжёлые дни мы все-таки имели какое-то — парадоксально, казалось бы, — приподнятое настроение. Оно было связано, конечно, не с тем, что мы присутствовали при ликвидации такого трагического события. Трагизм, конечно, был основным фоном, на котором все происходило. Некоторую приподнятость создавало то, как работали люди, как быстро откликались на наши просьбы, как быстро просчитывались различные инженерные варианты…

А мы уже на месте начали просчитывать первые варианты сооружения купола над разрушенным блоком. Впоследствии эта работа была поручена заместителю Председателя Совета Министров товарищу Баталину, который взял руководство проектными работами в свои руки. А ещё позже само сооружение было поручено Министерству среднего машиностроения.

Где‑то 9‑10‑го мая, после разговора по телефону с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым, в котором он просил меня лично предоставить ему хронологию событий, описание происходящего, поскольку он готовился к выступлению по Центральному телевидению перед Советским Союзом, я приступил к написанию соответствующей записки, где изложил, все, что к тому времени мне было известно: как развивались события; каким образом произошло разрушение 4‑го блока; какие работы уже сделаны; какой большой объем работ предстоит сделать.

Эту записку я показал Евгению Павловичу Велихову, который не внёс в неё никаких дополнений, и Ивану Степановичу Силаеву, который внёс целый ряд организационных замечаний, — после чего втроём мы эту записку подписали и отправили Михаилу Сергеевичу Горбачёву. Она и была частично использована в его выступлении [текст стерт].

Кстати, о разговорах с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым. Трижды мне приходилось разговаривать с ним по телефону, находясь в Чернобыле. Все это носило довольно странный характер. Он звонил, конечно, второму председателю Правительственной комиссии, товарищу Силаеву Ивану Степановичу, может, он звонил Щербине и разговаривал с ним тоже, но это было без моего присутствия. А вот когда мы были у Силаева, раздавались звонки от Горбачёва. Иван Степанович давал ему свою информацию, а затем, когда дело доходило до каких-то более детальных специфических профессиональных вопросов, он спрашивал: «Кому дать трубку: Велихову или Легасову?»

Вот, в первом разговоре он сказал: «Давай трубку Легасову!» Я стал с ним разговаривать. Михаил Сергеевич минуты три-четыре говорил: «Что же там делается? Меня эта проблема очень волнует! За рубежом уже начинают имя Горбачёва трепать в связи с этой аварией, и в мире поднялся массовый психоз. Какое там истинное положение?» В ответ на это я ему обрисовал положение, что в основном (поскольку это уже было существенно позже 2-го мая — звонок раздался где-то 4-5-го) выбросы из разрушенного блока прекращены, что в настоящее время ситуация контролируемая. Масштабы загрязнений зоны, прилегающей к Чернобыльской станции, и загрязнений всего мира нам более или менее понятны. Нам уже было ясно, что пострадавших от лучевого поражения, кроме тех, кто работал во время аварии на Чернобыльской станции, ожидать маловероятно, что контроль за населением ведется тщательный, что, если в странах, на которые в результате аварии попали некоторые радиоактивные выпадения, будут приняты правильные информационные и санитарные меры, то никаких реальных последствий для здоровья людей не будет.