Сергей Саканский - Три источника (сборник)

• Название: Три источника (сборник)
• Автор: Сергей Саканский
• Жанр: Современная проза

В этой книге показан один из вариантов гибели ее главного героя – поэта Жирмудского (рассказ Пионеры). Читатель понимает, что герой с самого начала появился в повествовании, только не был назван по имени (книга 1, рассказ Мешок). Здесь мы видим типичный для этой прозы вариант построения: являясь самодостаточным, отдельным, второй рассказ может рассматриваться как продолжение первого.

Друзья – история в стиле «гиньоль», с истязаниями и убийствами, коротким пунктиром охватывающая период с пятидесятых по девяностые годы.

Генка, Витька и я – рассказ-воспоминание, постановка вопроса: почему все это случилось с нашей страной? Действие происходит в шестидесятые.

Три рассказа. Три источника, как в известной работе В. И. Ленина, ныне уже забытого героя.

---

– Да? – Валечка, хоть и не понимала, что хочет сказать ее неожиданный гость, уже задыхавшийся от многоточий, но ей, похоже, понравился ход его мыслей.

Она потянулась к нему губами и с жадностью зализала его рот. Жирмудский больше не мог и не хотел терпеть. Он навалился на женщину, проник и заработал так часто, насколько мог… Всё смешалось в этой постели, как в доме Облонских – руки, ноги, груди и ягодицы. В голове завертелся оглушительный вихрь. Жирмудский подумал, что никогда прежде в своей жизни не испытывал такого яркого, такого красочного оргазма. И никогда так громко не стучало его сердце.

Оно стучало в такт его движениям, учащаясь, поскольку и сам он работал всё чаще. В какой-то момент Жирмудскому показалось, что он пустой внутри, как Железный дровосек, и сердце, тяжелый комок мышц и сосудов, просто бьется о его металлическую грудь.

Женщина под ним начала хрипло кричать, высунув язык так далеко, что он касался ее носа. Жирмудский вскрикнул и сам, почувствовал, что уже изливает, и вдруг внезапно всё вспыхнуло, будто в доме начался пожар… И в тот самый момент, когда предел был пройден, его тело почему-то полетело дальше, с сердцем внутри, стучащим, словно испорченный будильник, а в самый последний момент он подумал, что читал о таких случаях, когда мужчины умирают на женщинах, и подумал: чепуха – с чего это он должен сейчас умереть? – что и было его самой последней мыслью.

Друзья

В девяностых они стали валить тополя, которые мы сажали в пятидесятых. Возможно, это было еще одно из наших заблуждений: тополя выросли, залепили пухом наши города, а пух этот, как уже доказано, вреден для здоровья: он не выводится из легких, и, распиливая наши грудные клетки, патологоанатомы находят внутри слежавшийся, почти окаменевший пух. К тому же, деревья стали падать, не выдерживая собственной взрослости, даже при несильном ветре. И кто-то уже погиб, задавленный тополем, в одном из бесчисленных городков России, как сообщала одна захудалая столичная газета…

Странно: был определенный, единственный человек, мальчик, который придерживал тополиный колышек, притаптывал сандалиями землю, подливал из синего ведерка воды… И был другой какой-то человек, хрустнувший лет через сорок под значительно выросшим стволом. И вот теперь писатель, дрожа щеками, серьезно кивает над столом, тычет пером в чернильницу компьютера, чтобы с легкостью, беспечностью бога проследить связь времен, постмодернистски повыть, окружая старые деревья частоколом вымышленных событий… М-да. Не дождетесь. Впрочем, я обещаю один довольно эффектный литературный прием.

Друзья, о которых пойдет речь, беспечно детствовали при Хрущеве и Брежневе, они жили через стену, они долбили в стене дырку. О, время надежд!

Мишка привязал как-то Павлика к столбу за механическими мастерскими и пытал, играя в фашиста и партизана, в пылу игры чуть было не лишив его глаза… Павлик однажды нечаянно написал Мишке на штанину, за что Мишка его выдрал ремнем, словно какой-то отец… Мишка раскачивал иву, на которую залез Павлик, гниловатое деревце вдруг надломилось, мальчик свалился в воду, был март, кое-где еще лежал снег, Павлик простудился, болел… Павлик сделал пороховую ракету, поджег, ракета уткнулась Мишке в живот, пролезла под рубашку, как бы пролетев сквозь его тело, навсегда оставив на его груди овражистый след… Мишка поймал какого-то безобидного жука, сунул его Павлику за шиворот, жук оказался Saurus Pulpa, редкой для средней полосы породы клещом, и Павлику так раздуло шею, что он бездарно провалялся в постели чуть ли не половину лета… Павлик познакомился с подавальщицей в рабочей столовой, выпил с ней портвейну и отымел ее на лавочке в парке, не зная, что эту женщину уже несколько дней обхаживал Мишка… Как вы понимаете, данный абзац пытается бороться с самим временем – методом чисто стилистическим… Да, выросли друзья.

– Помнишь, как ты меня тогда ракетой? – спрашивал порой Мишка, задирая рубашку.

– А ты помнишь, как тогда мне жука? – невозмутимо возражал Павлик.

Было в их жизни и много хорошего, гораздо больше, нежели плохого, справедливости ради надо бы привести симметричный абзац-перечень, да стоит ли? Все хорошее – это само собой разумеется, это как умение владеть языком, это скучно.

Ладно, вот он, этот абзац.

Мишка привел домой собаку, но отец лишь молча схватился за ремень, потряс пряжкой, и Павлик спрятал Тобку у себя, за что родители взяли с Павлика клятву: песик живет дома до первой двойки, и Мишка, старше и умнее, делал за Павлика уроки, две недели делал, пока Павлик не получил неизбежную пару за поведение… Павлик случайно узнал, что Мишку собираются отпиздить – за то, что он провожал Шурочку с танцев и куда-то там ее целовал, но друзья в те дни были в ссоре, и прямо обратиться к Мишке Павлик не мог, тогда он, явившись в логово врагов, в самых гнусных выражениях расписал собственные приключения с Шурочкой, впрочем, вымышленные, за что был зверски изпизжен, и это спровоцировало междворовую усобицу, в перипетиях которой потерялся Мишка с его жалкими целомудренными поцелуями… Мишка выступил в защиту Павлика, когда его, одного из первых, бросивших партбилет на стол партсекретаря, постановили сократить с завода, Мишка яростно витийствовал, потрясая щепотью пальцев над деревянной трибункой, что так, дескать, жить нельзя, и счастье, стало быть, наших детей, и так далее, что, впрочем, не помогло, и в результате сократили обоих.

– Помнишь, как ты мне на штанину?

– А как ты Шурочку? Эй, Шурочка, ты помнишь?

Друзья сидели за кружкой пива в заводской столовой, Шурочка подавала, Мишкины усы надолго задерживали пену, Павлик вдруг предложил – в шутку – начать свое собственное дело, коли так… На дворе был год восемьдесят восьмой, весна.

– Вот смотри, – говорил Павлик, – помнишь, приезжал во двор такой тряпичник… И мы потом все эти пугачи, шарики на резинках, бирюльки – всё делали сами… Где сейчас эти изделия?

– Или, к примеру, разделочные доски, – подхватил Мишка, – пятьдесят копеек штука, десять штук – пятерка…

– Да мало ли что? Надо просто по магазинам пройти.

В магазинах было пусто, естественно и светло. Безымянный их городок, затерянный то ли в Брянской, то ли в Калужской области, был благодатной нивой в отношении новых начинаний.

– Вот взять, к примеру, доски, – рассуждал Павлик, – магазины завалены разделочными досками всех видов и форм, а никто не берет. Почему? Да потому что они у уже всех есть. А расписные доски? Знаешь, почем они на базаре?

– Знаю: червонец. А их делать – нечего делать. Вон, во дворце пионеров договориться с мастерами…

– Да в любой школе с учителем труда.

– Значит, так. Ставим доски в магазинах по семь рублей. Рубль – процент с продажи. Пионеру рубля за глаза хватит, он за вечер будет трояк иметь, плюс по рублю учителю. Краски, туда-сюда – еще полтинник. Три рубля прибыли с доски. В городе три хозяйственных, два культтовары, один спорт. Если в одном магазине за один день будет уходить хотя бы одна доска, то мы имеем чистую прибыль восемнадцать рублей в день, или четыреста пятьдесят в месяц.

– Сколько нужно пионеров? – Мишка деловито записывал на полях рыбной газеты.

– Сейчас… Пионеров понадобится штук… Да всего два. Один пионер за один день делает три доски, а нам нужно всего шесть. Два пионера потребуется.

– Так… На всякий случай возьмем троих, одного подменного. Впрочем, все это фигня, ничего не получится. Эксплуатация детского труда.

– А учителю рубль на что?

– Правильно. Только все должно быть законно. Ладно. Вместо пионеров бабок каких-нибудь посадим. Это о досках. Дальше?

– Четыреста пятьдесят мы имеем на досках. Теперь о халатах. Все спрашивают синие рабочие халаты, а их нет… Интересно? Я так могу страниц пятьдесят, – продолжал Мишка или Павлик, вернее, я это уже от себя добавил. Короче, все вдруг завертелось и понеслось.

Практика лишь отчасти подтвердила теорию. Например, доски стали уходить не по одной, как прикидывалось, а по пять-шесть в день, и пионеров пришлось увеличить до двадцати, да и не пионеров вовсе, а бабулек-надомниц, которых, впрочем, к концу следующего года пришлось сократить, поскольку они завалили весь город и окрестные селения, и областной центр – расписными досками, солонками, хлебницами и невесть еще чем… Неожиданностью оказался рэкет, с которым они сначала пытались воевать, затем полюбовно договорились. Местное комунячье правительство, к величайшему удивлению друзей, отнеслось к их идеям с восторгом: эти олухи полагали, что исполняют очередную демагогическую директиву партии, в чем, кстати, также состоял изящный трюк Горбачева, который лишь спустя годы удалось разгадать… В принципе, мало кто знал тогда, чем все это закончится. Ну, я знал, обладая чисто писательской способностью предвидения, ну, кто-то из высших начальников, ну, еще два-три писателя, поскольку далеко не каждый пишущий обладает этой способностью… Правда, сейчас все утверждают, что, дескать, они сразу всё поняли… Неправда это.