Джузеппе Боффа - От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964-1994

• Название: От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964-1994
• Автор: Джузеппе Боффа
• Жанр: История
• Год: 1996

---

Боялись ли советские руководители разрушительного влияния чехословацкого примера на свое общество? Конечно, боялись и приняли меры. Уже в марте 1968 года Центральный Комитет партии начал предпринимать самые жесткие шаги против всех членов КПСС и беспартийных, кто выказывал чрезмерную независимость мнений[15]. В высшем руководстве страны чувствовались беспокойство и страх потерять Чехословакию, увидеть там установившееся антикоммунистическое и антисоветское правительство, появилось ощущение, что это может стать началом цепной реакции во всех других странах Варшавского блока. В среде советских руководителей решили прибегнуть к крайним мерам, еще когда не было и признаков неизбежности проигрыша в Праге, хотя в распоряжении Москвы имелись различные средства, позволяющие найти менее отталкивающее политическое решение. Уже в мае в окружении Брежнева составлялись /49/ планы вооруженного вторжения в Чехословакию[16]. В июне-июле были организованы совместные военные учения на чешской территории, но без участия чехословацкой армии. И даже когда они закончились, советские войска искали предлог, чтобы не уходить, и ушли, только когда начались манифестации протеста.

Напряженность между Прагой, Москвой и другими союзными столицами неуклонно усиливалась. Советские руководители не возражали, чтобы чехословаки сами навели порядок в своем доме. Но на всех переговорах между Москвой и Прагой возникала одна и та же ситуация: СССР настаивал на возвращении традиционного порядка, а Дубчек и его сподвижники уверяли, что они ни в коем случае не дадут ситуации выйти из-под контроля. Но каждый из них имел в виду свое. Советские руководители предполагали заставить замолчать критически настроенные и оппозиционные голоса, то есть практически вернуться к цензуре. Чехословацкое руководство, чувствуя силу во вновь обретенной поддержке населения, было убеждено, что ему удастся удержать в руках бразды правления демократическими методами. Каждая встреча двух сторон заканчивалась кажущимся согласием, которое уже на следующий день оказывалось несостоятельным[17]. Так случилось и в конце июля, когда советское и чехословацкое Политбюро в полном составе встретились на пограничной станции между двумя странами. Встреча завершилась формальным соглашением. Оно сразу же было одобрено на международной конференции в Братиславе, в работе которой, помимо Брежнева и Дубчека, принимали участие высшие представители Польши, ГДР, Венгрии и Болгарии. Уровень переговоров был настолько высок, что достигнутая на этот раз договоренность представлялась реальной. На деле она оказалась последней иллюзией.

Многие неоднократно задавались вопросом, не произошло ли в последующие две недели нечто такое, что могло изменить решение Москвы? На основании имеющейся информации точный ответ дать было невозможно. Начиная с мая не отвергался «венгерский вариант решения», то есть вооруженное вторжение, аналогичное предпринятому в 1956 году в Будапеште. Брежнев даже как-то намекнул на это публично[18]. Другие советские руководители высказывались в том же духе в частных беседах. Военные планы были готовы. Августовское затишье стало лишь отсрочкой, во время которой были проведены последние приготовления. В середине месяца, через десять дней после соглашения в Братиславе, без видимых изменений в ситуации механизм военного вторжения был приведен в действие. Позднее будет много написано о расхождениях, обнаружившихся на этот счет в советском Политбюро, однако участники событий в своих свидетельствах это обстоятельство отрицают[19]. Некоторые колебания обнаружились у двух высших руководителей — Брежнева и Косыгина. /50/ В любом случае в момент принятия окончательного решения, вечером 20 августа, расхождения не дали о себе знать. Политбюро поручило одному из своих членов, белорусу Мазурову, не обнаруживая себя, руководить всей операцией, начавшейся той же ночью[20].

Военный успех был достигнут легко, но с политической точки зрения вторжение оказалось катастрофой. Чехословацкой армии был дан приказ не оказывать сопротивления[21]. Но главным действующим лицом впечатляющего и всеобщего пассивного сопротивления оказался народ. Москва не разработала схемы достойного решения конфликта. Накануне вторжения было составлено и отправлено из Праги письмо некоторых чехословацких коммунистов, входящих в состав правительства, с просьбой о предоставлении советской помощи, но их обращение настолько не соответствовало настроениям в стране, что имена подписавших письмо даже не рискнули обнародовать[22]. Дубчек и другие руководители «пражской весны» были взяты пленниками в Москву, но против этого выступил новый президент республики Свобода. Брежнев был вынужден пойти на переговоры и разрешить им вернуться на свои места, хотя и под жестким надзором. Чехословакия в один миг стала единой во враждебном отношении к СССР, войска которого уже не могли уйти, поскольку они были теперь единственным средством, способным гарантировать Москве контроль над ситуацией. Первого компромисса оказалось недостаточно, чтобы вернуться к порядку вещей, который советские руководители считали «нормализацией»[23]. Последующие месяцы были полны давления, конфликтов, угроз в долгой арьергардной баталии, когда чехи пытались спасти то, что можно было еще спасти из их начального реформистского опыта. То были болезненные и трудные месяцы неопределенности, когда СССР оказывался перед необходимостью нового массированного вмешательства своих генералов для достижения намеченных целей. Тогда Дубчек был заменен другим участником «пражской весны», словаком Гусаком, полагавшим более разумным смириться с требованиями оккупантов. Это произошло в апреле 1969 года. И только тогда Брежнев вздохнул с облегчением.

Вооруженное столкновение с Китаем

В те же самые дни, когда чехословацкие события приближались к своему печальному эпилогу, другая политическая драма, сопряженная с еще более роковыми последствиями, разыгралась в другой части Советского Союза. 2 марта 1969 г. у притока Амура, Уссури, пограничной реки между СССР и Китаем, произошло вооруженное столкновение. На первый взгляд эпизод незначительный. На самом деле это был трагический качественный сдвиг во все более усугубляющемся /51/ конфликте, противопоставившем друг другу две коммунистические державы.

Поначалу скрытая, а затем ставшая явной полемика между Москвой и Пекином длилась уже десять лет. В Китае внутренняя политическая борьба между различными фракциями коммунистической партии вылилась в бурные конфликты, требовавшие военного вмешательства. Произошла так называемая «культурная революция». Единственным пунктом согласия противоборствующих групп стала подчеркнутая националистическая враждебность к СССР. Китайская печать разоблачала «новых московских царей». Идеологические обвинения превратились в государственные притязания. Китайцы жаловались на «несправедливые» границы между двумя странами. Небольшие инциденты возникали неоднократно вдоль государственных границ. Напряжение было весьма острым. Предпосылки к конфликту созрели. Но его последствия вышли за рамки всех разумных прогнозов.

Что поражает еще в инцидентах на Уссури — это диспропорция между тем, что было ставкой в этой игре, и размахом последовавших событий. В центре споров был необитаемый островок, расположенный недалеко от советского города Хабаровска, не имеющий стратегического значения в случае современной войны. Много лет спустя один из видных советских военачальников признается, что он так и не понял, как можно было дойти до такого[24]. Согласимся, что на подобного рода эпизоды никогда не удается полностью пролить свет. Столкновение началось из-за острова Даманский, который каждая из сторон считала своим. 2 марта 1969 г. китайское военное формирование захватило спорный остров. Оружие было применено впервые, в результате были убитые и раненые. Советская реакция была очень жесткой, и в ней явно проглядывало желание «преподать урок». В середине месяца дело дошло до использования артиллерии, и советские войска не колеблясь вели огонь по тылам противника[25]. Столкновения повторялись еще несколько раз в апреле. Потом в течение лета они перемещались на другие участки границы. Наиболее серьезные стычки произошли в середине августа, но уже не на Дальнем Востоке, а в Центральной Азии, на границе между Казахстаном и Синьцзянем[26].

С этого момента в СССР и во всем мире начали говорить о возможности китайско-советской войны. Случившееся в Чехословакии, казалось, продемонстрировало готовность Москвы использовать свои войска за пределами собственных границ. В правительственных аппаратах различных стран взвешивали, до какой степени подобное возможно. По всему Китаю строились убежища на случай атомной бомбардировки. Возможность превентивной войны против Китая, находившегося тогда на первом этапе ядерного вооружения, несомненно, рассматривалась в руководящих кругах СССР. Чтобы выяснить /52/ возможную реакцию за рубежом, особенно в Америке, была осторожно прозондирована почва. Хотя московская печать ограничивалась распространением официальных версий событий и официозных комментариев, где не было и намека на такую катастрофическую возможность, о вероятной войне говорили в частных беседах; ответственные лица намекали, что хотя, наверное, и нет непосредственной угрозы войны, но в перспективе ее надо иметь в виду[27]. Старые и новые духи русской истории снова возродились в общественном сознании. Навязчивым кошмаром становится мысль о том, что из такой перенаселенной страны, как Китай, масса пусть даже невооруженных людей неудержимым потоком может двинуться в малонаселенные, но богатые ресурсами азиатские районы Советского Союза. И этого нельзя было не учитывать в политических прогнозах. Такой режиссер, как Тарковский, малочувствительный к официальной пропаганде, но очень внимательный к урокам истории родной страны, в один из своих фильмов вставил документальные кадры, где русские солдаты удерживают спинами кричащую и угрожающую толпу азиатов[28]. В разговорах с западными европейцами делались ссылки на историческую память русского народа, выполнившего роль щита, который преградил путь идущим на запад татарам. И тогда же возвращались к разговорам о «желтой угрозе». На более изощренный европейский слух подобные разговоры звучали как пропагандистские инсинуации на службе агрессивной политики. Но в России такие разговоры часто велись всерьез.