Николай Внуков - Наша восемнадцатая осень

• Название: Наша восемнадцатая осень
• Автор: Николай Внуков
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1987

Автобиографическая повесть писателя Николая Андреевича Внукова рассказывает о его последнем школьном лете, о первом жестоком бое, в который довелось попасть ему и его вчерашним одноклассникам. Семнадцатилетние мальчики воюют как герои, а в перерывах между боями пишут письма матерям и вспоминают, как бегали купаться, танцевали на школьных вечерах и ходили в горы за кизилом. Солнечные дни детства, мирная жизнь ещё так близко — и уже так бесконечно, невозвратно далеко… И взрослая жизнь смотрит на них суровым взором войны.

Пронзительно простые, далёкие от всякого пафоса строки повести навсегда остаются в памяти. Это нужно помнить. Это нужно знать тем, кто входит во взрослую жизнь сегодня.

---

Они занимались в отдалении от станицы, в полях, где стояла неубранная кукуруза, и часто оттуда доносились до нашего полигона упругие хлопки тяжелых противотанковых ружей и беглая винтовочная стрельба. От Цыбенко мы узнали, что у них тактические учения максимально приближены к боевой обстановке.

— Товарищ сержант, как вы думаете, получатся из нас когда-нибудь настоящие солдаты или мы еще носами не вышли? — спросил однажды Лева Перелыгин.

Цыбенко посмотрел на него с удивлением;

— Ще на свити не було чоловика, з которого не получився бы солдат, Конечно, если это чоловик, а не хвороба.

И тут вопросы посыпались со всех сторон.

— А когда присягу принимать будем?

— Що, не терпится? Успиимо на свий вик навоеватись. Нам з вами вись Кавказ освобождать.

— Ну а все-таки?

— От научитесь действовать на местности, гарно держать у руках пулемэт, пройдете курс молодого бойца — тамочко и до присяги недалеко.

— А долго еще этот самый курс?

— Само бильше — недиля.

— А потом на фронт?

Цыбенко улыбнулся;

— Трошки почекаем. Може, сперва наши союзнички, англичане та мериканцы, откроють второй фронт, а тамочко и мы подключимся.

— А что вообще слышно насчет второго фронта? Шевелятся они там или нет?

— Що слышно? Слышно, що договариваются. Вже цилый год договариваются. Я ще первый раз у госпитале лежал, они договаривались и до сих пор договариваются.

— Вояки! — произнес кто-то. — Торгаши они, а не вояки. Смотрят, где потеплее да полегче!

— Привыкли обещаниями кормить.

— Я тоже думаю, що ниякий надии на союзников немае, а потому, хлопцы, кончай перекур, та повторимо ще раз устройство пулемэта, бо стрелять в германа придется нам з вами, а не тому самому Рузвельту або Черчиллю. От так.

И мы принимались в сотый раз отсоединять ствол от ствольной коробки с кожухом, снимать затворную раму с газовым поршнем и разбирать приемник до обалдения надоевшего ручного пулемета системы Дегтярева, который между собой называли просто ДП.

Цыбенко устраивал нам допросы с пристрастием, разбирал весь пулемет до винтика, смешивал все детали в кучу на расстеленной плащ-палатке и заставлял восстанавливать ДП по времени. Рекордом была сборка за семь минут. Рекордсменами у нас были Юрченко и Вова Никонов, Третье место прочно занимал Витя Денисов, наш бессменный комсорг.

12 августа 1942 года во время переговоров Черчилль при поддержке представителя правительства США Гарримана официально уведомил Советское правительство, что второй фронт в 1942 году создан не будет.

Больше того, воспользовавшись огромными трудностями, которые испытывал Советский Союз летом 1942 года, Черчилль требовал согласия СССР на ввод английских войск на Кавказ, Он настоятельно предлагал концентрировать силы Советской Армии у Сталинграда, а оборону Кавказа предоставить британским войскам. Правительства США и Англии подготовили план «Вельвет», согласно которому они надеялись ввести свои войска в советское Закавказье.

Однако в такой «помощи» Советский Союз не нуждался, И очень скоро правящим кругам США и Англии пришлось убедиться в том, что они не получат согласия от Советского правительства на проведение операции «Вельвет» — фактической оккупации Кавказа…

А, А, Гречко, «Битва за Кавказ»

…Передний край главной полосы обороны проходил по правому берегу Терека от Бирючек до селения Майское и далее по правому берегу Уруха до его истоков. В устье Терека велись работы по подготовке к затоплению этого района.

Кроме главной полосы обороны к этому времени строились оборонительные рубежи, прикрывающие махачкалинское и бакинское направления, а также началось строительство отсечных оборонительных позиций в междуречье Терека и Сунжи.

(Из архива Министерства обороны СССР, фонд 69, оп. 12111, д. 750)

После ужина мы обычно собирались у штаба, где старший писарь раздавал бойцам гарнизона почту и принимал письма для отправки. Писарь сидел у открытого настежь окна, и перед ним на столе лежали веера конвертов и традиционных воинских треугольничков. Он знал наперечет всех курсантов, и достаточно было подойти к окну, как он улыбался, если письмо имелось, или грустно качал головой, если письма не было. Только к нам он еще не привык и переспрашивал фамилии, если мы к нему обращались.

Совсем не подходили к окну ребята с Кубани, Их семьи находились на «той стороне», за линией фронта, и они издали с завистью смотрели на счастливцев, которые разрывали конверты здесь же, у окна, едва успев получить их из рук старшего писаря.

Некоторые из наших написали домой сразу же, как только выяснилось, что мы останемся в Эльхотове, и уже получили по нескольку ответов. Я тоже получил два треугольничка, свернутых из страничек школьной тетради, Я даже узнал эту свою тетрадь, потому что на одном из листков сохранилась строчка чернового решения примера на деление многочленов.

Мать писала, что долго плакала, когда вернулась домой из военкомата и увидела на окне бутылку топленого молока, которую она хотела положить мне в рюкзак, да потом закрутилась и позабыла (осколки этой бутылки лежали бы сейчас где-нибудь на обочине аушигерской дороги рядом с противогазом!). Что дома все по-старому, но уже по деревьям чувствуется осень. Что от отца ничего нет, последняя весточка была из Самурской, и письмо, вероятно, шло морем, вкруговую, через Сочи — Тбилиси, это видно по штампам. Писал, что на их участке фронта только иногда случаются небольшие стычки, а так — тишина, и она этому рада. «И еще на днях встретила на Республиканской Сергея Ивановича Козловского, преподавателя географии (ты его не забыл, конечно?), он вспоминал ваш класс и говорил, что лучшего у него за всю жизнь не было и что он желает всем мальчикам победы и благополучного возвращения домой. А в городе неспокойно, и днем и ночью со стороны Пятигорска слышна артиллерия, и хлеба в магазинах не достать даже по карточкам, выдают кукурузную муку, да и за той приходится становиться в очередь в шесть утра. Хорошо, что дома есть кое-какие запасы и картошка в этом году уродилась на редкость, А ты там, в горах, смотри не простудись и особенно береги уши, они у тебя часто болели в детстве. (Вот этого я что-то никак не могу припомнить!) Теперь беречь тебя некому, так побереги себя сам. До следующего письма. Мама».

Второе письмо было очень похоже на первое: мать жалела, что не сунула мне в рюкзак шерстяной шарф.

Осень спускалась с гор густыми холодными туманами. Мы дрожали в нашей продувной казарме под жиденькими байковыми одеялами и засыпали далеко за полночь, натянув на себя по две пары белья. Кто-то однажды забрался в постель прямо в гимнастерке и брюках, сбросив только сапоги, и с тех пор, хотя это строго запрещалось, мы уже не раздевались, спали «в полной боевой готовности», как выразился Гена Яньковский.

Наконец наступил день, когда мы покончили с перебежками, переползаниями, преодолениями всяких препятствий и с пулеметом системы Дегтярева. Мы отстреляли из ДП-27 десять дисков патронов в присутствии заместителя командира гарнизона по политчасти, получили общую благодарность за хорошее владение техникой, получили общий разнос за неважное состояние нашего обмундирования, особенно сапог, которые стали рыжими и потрескались от вьевшейся в них пыли, и наконец были отпущены на отдых на целый час раньше положенного времени.

Кое-кто побежал на Терек купаться, кое-кто засел писать письма, некоторые пошли в станицу, а я и Витя Денисов поднялись на гору, господствующую над долиной.

Отсюда, с высоты, отлично были видны Эльхотово, Терек, красная кирпичная мечеть на краю станицы, а за рекой серая каменная башня Татартуп, наверху которой был оборудован наблюдательный пункт нашего батальона. Ровная лента шоссе убегала к Орджоникидзе, и рядом с ним блестели ниточки рельс с железной дороги, А еще дальше, за Эльхотовом, в той стороне, где находился наш город, виднелись в зеленым волнах садов белые домики станицы Змейской.

— Ларька, — сказал вдруг Витя. — Кем бы ты хотел стать в жизни?

— Кем стать?..

Вопрос был задан так неожиданно, что я растерялся, В самом деле, кем я мечтал стать? Пожалуй, я над этим не задумывался всерьез. Лет тринадцати мне очень хотелось стать химиком, наверное, из-за того, что в школьном биологическом кабинете я увидел высокие, тонкого стекла стаканы, в которых из разноцветных растворов вырастали кристаллы, похожие на драгоценные камни, ряды ослепительно чистых пробирок на деревянных подставках, колбы и реторты, прозрачные, как воздух, и наборы реактивов, из которых можно было сотворить все что угодно — от красок чистейших радужных оттенков до пироксилина. Мне нравилась власть человека над инертным веществом, превосходство разума над косной материей. Четырнадцати лет я увлекся историей. Бредил подвигами неистового Святослава, вместе с новгородцами боролся за вольные грамоты посадским людям, в ополчении Евпатия Коловрата дрался с татарами, и сладкой музыкой звучали для меня размеренные летописные фразы: «…и вси в доспесех выехаша на Жилотуг: бяше бо сила велика и светла рать новгородская, конная и пешая, и вельми много охотников битися…» или «Сто татаринов паде от руки великого князя; на самом же многи быша раны: у правыя руки его три персты отсекоша, только единой кожею удержашася. Левую руку насквозь прострелиша, и на главе его бяше тринадцать ран; плеща же и груди от стрельного ударения и от сабельного, и брусны его бяху сини, яко и сукно…». В пятнадцать лет построил телескоп-рефлектор и путешествовал по горным хребтам и равнинам Луны, а в шестнадцать решил, что стану инженером-механиком, как отец. Меня увлекали все стороны человеческой деятельности разом, и если бы существовал на свете такой институт, в котором преподавали бы одновременно химию, астрономию, историю, теорию искусств, геологию и электротехнику, я пошел бы в него не задумываясь.