Борис Никитин - Роковые годы

• Название: Роковые годы
• Автор: Борис Никитин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-496-01778-7

Войны всегда начинают политики, и именно политики их заканчивают.

В чем причина победы большевиков и поражения Белого движения? В том, что с одной стороны были политики, а с другой стороны политиков не было. Были честные офицеры. Патриоты. Но не политики.

Борис Владимирович Никитин, мемуары которого Вы читаете, был человеком весьма осведомленным. В 1917 году он был назначен исполнять обязанности начальника контрразведки Петроградского военного округа. У Никитина был доступ к самым секретным документам. Его воспоминания — это важный исторический документ, содержащий массу интереснейших деталей. От других мемуаров его книгу отличает:

• Подробное описание всего хода восстания большевиков в июле 1917 года.

• Описание Петрограда первых недель после Февраля 1917 и тех изменений, что происходили в городе и с людьми по мере развития событий.

• Интереснейший рассказ о службе в Дикой дивизии.

• Описание страниц Белой борьбы в Дагестане, где отряд под командованием Л. Ф. Бичерахова защищал Кавказ от турок и большевиков.

Однако, не будучи политиком, Никитин не смог понять тайны крушения нашего государства. Рассказывая о финансировании большевиков немцами, он не замечает помощи революционерам со стороны Антанты, хотя именно эта помощь и привела к крушению российской государственности. Страницы воспоминаний, посвященные Ленину и даже Сталину, читать нужно с пониманием того, что книга была написана в эмиграции и вышла в столице Франции в 1937 году.

---

Все прошло в полной тишине, если не считать одного маленького происшествия.

Дело в том, что во время своих разъездов по Петрограду К. несколько раз виделся с так называемым «королем биржи» — Манусом. Предвидя, что для реализации крупных кредитов, открытых К., ему придется провести ряд финансовых операций, я не мог оставить без внимания эти визиты к Манусу, тем более что комбинации были направлены на скандинавские банки, а контрразведка подготовляла именно по этим путям на Германию свое самостоятельное выступление.

Учитывая все обстоятельства, я подписал ордер на обыск у Мануса, хотя не имел против него никаких улик. Около двух часов ночи мне в «Европейскую» позвонил по телефону дежурный по контрразведке, товарищ прокурора Гредингер, и доложил, что молодой юрист, посланный к Манусу, не был впущен последним в его квартиру, а на предложение открыть дверь именем Главнокомандующего Манус открыл стрельбу из револьвера.

Я приказал Гредингеру поехать лично, выломать дверь и привести Мануса в контрразведку, что и было исполнено. Манус объяснил свое сопротивление тем, что думал, будто к нему явились не представители власти, а шайка, прикрывавшаяся именем Главнокомандующего.

Заключительный акт не только подтвердил предварительные выводы, но, не скрою, по ценности улик то, что мы получили на обысках, превзошло наши ожидания.

Проект сепаратного договора Германии с Россией был найден в чемодане самого К. Он состоял из 12 печатных листов большого формата. По одному из печатных приложений к договору можно было заключить, что при его передаче в Стокгольме К. должен был получить авансом в два приема 20 тысяч рублей; при этом тут же оговаривалось, что означенная сумма должна быть увеличена, но не указывалось, до какой цифры, и было неясно, к какому именно времени.

В самом тексте бросалось в глаза требование самостоятельности Финляндии и Украины; о других народностях ни слова. Меня тогда же поразило совпадение, что Ленин в своей пропаганде также не переставал призывать к отделению только Финляндии и Украины; я даже решил приобщить к делам Ленина и этот договор в немецкой редакции как косвенную улику[31].

Нотович сразу же подтвердил, что продал К. свою газету «Петроградский курьер». Он говорил, что не знал о происхождении денег. Уступая просьбе моих следователей, я его отпустил.

Но самое главное было привезено на другой день из Москвы, это — собственноручное письмо К., написанное им, когда он был в Москве, но не отправленное по почте, а переданное «шведу» Дитрихсу для провоза через границу в Стокгольм, письмо, адресованное Брейденбейд.

Дитрихс не успел выехать в Стокгольм: он был обыскан, как близкое к К. лицо, с которым последний часто виделся, когда ездил закупать «Русское слово».

Письмо на 8 страницах на французском языке. Его читали в оригинале все юристы контрразведки, а также Переверзев. Оно было сфотографировано в нашей лаборатории. Одну из фотографий я поднес на память Переверзеву. Оригинал был, конечно, передан следователю.

На первой странице, после обычных приветствий, — аллегория — сравнение России с густым лесом, сквозь чащу которого с трудом пробирается К. Со второй страницы дословно: «Мы много работали, чтобы “chasser” (фр. — прогнать) Милюкова и Гучкова. Теперь почва подготовлена: “à bon entendeur salut”»[32].

Далее следует очень красноречиво изложенная просьба — скорей передать партии центра — Рейхстага, чтобы она перестала бряцать оружием, и доказать этой партии, что ее непримиримые требования аннексий и контрибуций губят Германию. Тут же указывается, что Ленин не соглашается поддерживать эти требования. Эти, сказал бы, настойчивые указания и советы партии центра Рейхстага занимали около половины письма. Наконец, уже близко к концу, просьба — перевести полмиллиона рублей через Стокгольм, полмиллиона — через Христианию.

Маленькая деталь: в последней фразе заключался ключ к прочтению некоторых телеграмм, о которых я упоминал в начале. В них предстояло заменить слово «машина» — миллионом.

Следует ли останавливаться после такого письма на других компрометирующих, но уже второстепенных документах? Например, на тех двух письмах, что передал мне Нотович? Мы считали, что письмо К., в котором он сам описал свою деятельность и так горячо обращался к партии Рейхстага, составляет прямую улику. Этот документ не меньше говорит о его виновности, чем договор на 12 печатных листах, с коим он обращался к членам Совета.

Имя К., его литературные дарования и острое перо были хорошо известны русскому обществу. Поэтому легко себе представить сенсацию, вызванную его арестом. Уже на другой день печать была полна всевозможными подробностями и толкованиями, которые уходили на бесконечность от действительности. Она не знала мотивов обвинения, и в общую группу лиц, причастных «к какому-то делу по шпионажу», летели и те, кто не имел к нему никакого отношения. В частности, незаслуженно компрометировались и все, кого я сознательно ввел в орбиту передвижений К. В то же время у меня появились опасения, что чрезмерная огласка закроет пути к новым, вытекающим из дела, расследованиям, особенно относящимся к Степину. Тогда я решил попробовать прекратить сообщения печати и здесь зафиксирую то болезненно-чуткое отношение русской прессы, которым она встретила обращение контрразведки. Я послал короткое циркулярное письмо редакторам во все без исключения 30 газет в Петрограде такого содержания:

«В печати появились сведения по делу об аресте К. Преждевременные комментарии могут незаслуженно бросить тень на чье-нибудь доброе имя, а также повредить расследованию. Если вы, г. редактор, разделяете это мнение, то прошу вас передать мою просьбу вашим сотрудникам временно воздержаться от какого бы то ни было выступления в печати по этому делу».

На другой день все 30 газет совсем забыли о К. На нем тяготело слишком грозное обвинение; общественная мысль всех политических оттенков ответила характерным общим молчанием, что у нее нет двух мнений о том жутком понятии, которое связано со словом «измена». Только июльские события показали, что для большевиков даже за этой роковой чертой разрешается сделать исключение.

Положение К. в Трубецком бастионе было незавидное: ему не было известно, что именно знает контрразведка.

Искусный систематический допрос талантливого следователя В. постоянно ставил К. в необходимость приводить все новые объяснения, а когда следователь открывал одну из своих новых карт и спрашивал, почему она противоречит предыдущим протоколам, то наступал очередной провал.

Материалы, извлеченные из дела К., были многочисленны и разносторонни. Сами по себе значительные задачи по приобретению газеты и даже заключению сепаратного мира побледнели и отодвинулись на второй план перед роковым вопросом об участии немцев в организации беспорядков, а в частности — вооруженной манифестации 21 апреля.

Как известно, последняя была вызвана дополнительной дипломатической нотой, посланной Временным правительством союзным державам. Нота была перед тем несколько раз перередактирована под угрозой Совета и Организационного комитета социал-демократической партии, требовавших не только отказа от завоевательных планов, но и инициативы первых шагов для выступления совместно с союзными державами на пути мирных переговоров. В окончательной редакции дипломатическая нота Милюкова не удовлетворила пораженцев и немцев, так как в ней говорилось о стремлении довести мировую войну до решительного конца и желании отразить врага.

Посещавшие Степина чаще других рабочие, среди них от завода Парвиайнен и солдаты Финляндского полка, выступили против оттенков ноты, а сами в целом не могли ее даже прочесть ввиду их безграмотности[33].

Всем нам памятны флаги и значки большевиков, развевавшиеся 21 апреля на Мариинской площади. Мы читали на них громадные надписи: «Долой Милюкова и Гучкова!», о работах по удалению которых доносил К. госпоже Брейденбейд. Оба министра через несколько дней расстались со своими портфелями. Открытое давление членов Исполнительного комитета Совета солд. и раб. депутатов на Милюкова, их идеологическое воззвание об отказе от аннексий и контрибуций, воззвание по редакции делегата немцев Роберта Гримма и обращенное ни больше ни меньше как к народам всего мира — все это поддерживалось угрозой не только большевиков, но неграмотных вооруженных солдат, нанятых Степиным для выхода на небольшую Мариинскую площадь[34].

Естественное течение русской революции извращалось искусственно извне. И чем больше это искусственное давление ободряло носителей чистой доктрины или совпадало с удобными для толпы лозунгами, тем оно имело больший успех и приводило к крайностям. Так должны были идти немцы, как до сих пор подсказывала логика. И вот, наконец, появляется первый достоверный факт: перед нами стояли публицист К. и Степин.