Михаил Зубавин - Дело о кониуме

• Название: Дело о кониуме
• Автор: Михаил Зубавин
• Издательство: Мария
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1994
• ISBN: 5-87449-002-7

В книгу Дело о кониуме Михаила Зубавина вошли увлекательные детективные истории из жизни сыщика-любителя Сергея Ершова и его друга и сотоварища по раскрытию тайн профессора медицины Иерихона Быченко.

---

— Девонька моя, как же нежен твой слух, но потому-то тебе и звоню, тебе, обладающей изящной речью и тонким вкусом.

— Я сражена.

— А если серьезно, то учти, что я перевел пару гениальных текстов. Я, сама знаешь, парень простой, деревенский, перевожу-то, дай Бог каждому, но стиль… но лоск… Мне срочно требуется гениальная соавторша, которая гениально владеет словесностью и крайне красива, сие тоже обязательно, ибо, как тебе известно, я старый эстет.

Трубка хмыкнула:

— Эстет, а тексты гениальные?

— Ста… извини, девчоночка, обижаешь.

— Тогда закинь их завтра. Ты на колесах?

— Увы, увы, увы! Но Ван Гог тоже умер нищим, — засмеялся Ершов.

— Тогда я к тебе, Ван Гог, сама подскочу часикам к восьми.

— Утра?

— Ты и вправду Ван Гог. Какая же порядочная женщина в такую рань встает? В восемь вечера.

— Идет.

Следующим утром Ершов решил провести разведку. В довольно недавнем прошлом ему однажды пришлось послужить науке в качестве объекта Изучения. В те времена Ершов еще верил не в Бога, а в справедливость и попал в институтскую травматологическую клинику, где по ходу возвращения к жизни стал материалом одной докторской и двух кандидатских диссертаций. Там же Ершов познакомился с одним очень забавным дядюшкой, к которому и поехал. Дядя числился профессором-диагностом, был он кряжистый, толстый, лысый коротышка с простой украинской фамилией Быченко и сложным красивым именем Иерихон. Ершов поинтересовался тогда, откуда взялось такое удивительное имя. Быченко хмыкнул:

— Видимо, для удовольствия моих будущих друзей меня так назвала мама. Звучало красиво, а теперь даже жена… — Иерихон прыснул. — Хера, Херочка. Но ей прощаю, она-то знает, что говорит. Дело в том, что, когда я родился, папы не было дома, вот мама и учудила, она у меня мастерица на выдумки, за ней глаз да глаз нужен. Но это что, знал бы ты, сколько у меня до войны фамилий было…

— Как так?

— Папа постоянно ездил в Германию, и каждый раз почему-то под новой фамилией, но его так изучили, что последний раз и вовсе не пустили, службу папе пришлось сменить, а фамилия Быченко осталась.

Уникальность Иерихона заключалась и в том, что за жизнь он сменил три профессии и столько работ, что создавалось впечатление, будто в городе, по крайней мере среди элиты, нет ни одного человека, кого бы он не знал лично.

Иерихон очень обрадовался, встретив Ершова, и заговорил о высоких материях. Говорить Он мог часами, легко меняя русло разговора, не позволяя собеседнику и слова вставить, но Ершова высокие материи не интересовали, и он, говоря образно* взял Быченко за рога:

— Меня интересует наш мэр.

— Гаврилов? — сразу включился Иерихон. — Я его по старой дружбе Гавриком зову.

— И не только вы.

— А Гаврик мужик умный, жадный, правда, он своим жмотством славился еще в студентах, я тогда с войны пришел, он — из школы, но учились вместе. Его покойного отца тогда из НКВД выгнали, и он у нас начал историю партии преподавать. Тогда за каждый сданный конспект в специальную ведомость ставили крестик, а Гаврик — сын доцента, что ему стоило помочь. Так нет, разведет говорильню о том, как сделать это трудно, сколь опасно, ведь не какая-то там хухра-мухра, а история самой ВКП (б), и такую цену за каждый крестик заломит…

— Ну, а сам покойный что за мужик был? — поинтересовался Ершов.

— Говорят, когда-то страшным был человеком, но после сорок восьмого, когда я его знал, сам всех боялся, любил плакаться в жилетку: «Мы, идеологи, по проволоке ходим, мы ведь публично выступаем, а какое время… Сегодня передовицу читаешь, а завтра за эти слова к стенке». А в целом же, — Иерихон задумался, — кремень был дед, верующий: Маркс, Ленин, партия — свято. Когда перестройка только началась, и Гаврик полез со своими демократическими статьями, старика чуть кондрашка не хватила. И кодекс моральный блюл по принципу: раз сегодня ты изменил жене, значит, завтра предашь родину, а уж если ты разведен, то скорее всего ты — американский шпион.

Иерихон рассмеялся, а Ершов спросил у него в лоб:

— Мне сказали, что старика отравили. Такое может быть? Вы в это верите?

Иерихон неожиданно просто засиял, зачмокал губами.

— Старик чего-то подобного ждал с того самого сорок восьмого. — Иерихон помолчал и задумчиво продолжил: — Но ведь только в романах торжествует справедливость. Старик, конечно, когда-то был злодеем, однако столько зим прошло… Впрочем, я подумаю, разузнаю.

— А чисто житейских причин разве не могло быть? — поинтересовался Ершов.

— Это Гаврик наш — миллионер: вилла, «мерседес», валюта… У старика лишь однокомнатная квартирка, «жигуль» да сарай на шести сотках. А чем потравили-то его?

— Только предположение…

— А предположительно?

— Кониум, препарат растительного происхождения, используется в гомеопатии.

— Где его достали?

— Думаю. Но вот есть еще вопрос, который косвенно может многое подтвердить. Зачем старика кремировали? Что, мэр не мог найти место на кладбище?

Иерихон фыркнул.

— Тут как раз все чисто. У них семейная могила на главном кладбище, а наш общий друг еще окончательно не решил, где будет проживать в старости. Да и время смутное, как еще завтра карта ляжет, вдруг не удастся умереть в Париже? Кладбище старое, тесное, похорони старика в гробу, на самого места не останется.

Инна приехала точно. Ершов окинул взглядом ее ладную упругую фигурку спортивной двадцатидевятилетней женщины, туго обтянутую лиловым тонким платьем, курносое улыбающееся лицо, украшенное золотым кудрявым нимбом, и присвистнул.

— О, мои бесцельно прожитые годы! Ах, мои старые усталые глаза! Как не ослепнуть им от такой красоты!

Инна Прыснула.

— Ты, старый, седеющий, щетинистый Ерш, о чем ты десять лет назад думал, взрослый, мудрый, талантливый, вот когда надо было свистеть.

— Ха, — хмыкнул Ершов, — да я и сейчас боюсь с тобой шутить, а тогда, Боже мой, ты же была просто полный мешок добродетели, девственности и невинности.

— Только не скажи, что я теперь мешок порока и разврата, — захохотала Инна. — Мне как, захватить рукописи и выматывать или можно еще и чашечку кофе?

— Я же говорю, что дряхлею. Пардон, мадам, позвольте вашу ручку.

За угощением они повздыхали положенное время о пролетевших годах, вспомнили друзей, Ершов выразил Инне соболезнование по поводу смерти деда.

Инна словно ждала этого и сразу начала рассказ:

— Дедушка на нашу новую дачу не ездил, а тут неожиданно прикатил. Его сначала чуть на проходной даже не задержали.

— А почему он раньше не ездил и вдруг прибыл?

— Когда у папы выходит книжка, он устраивает нам праздник. Конечно, это раньше, до выборов, было для нас событием, сейчас, сам понимаешь, но традиция осталась. И дедушка, он всегда приезжал, но только в квартиру или на старую дачу, а в новый дом не хотел, все чего-то боялся. Знаешь, он старой школы, еще при Сталине жил. Но после августа он во многом стал меняться, хотя, по-моему, до конца в происшедшее так и не поверил. Мы его всегда на папины праздники приглашали, хотя знали, что на дачу не приедет, а тут прибыл, да еще раньше всех, меня-то еще не было, только мама с Вовкой. Это все в пятницу происходило, я часам к семи подъехала, гости уже подходили, и до прихода отца я все бегала. А дедушка в тот день, он словно чувствовал приближение смерти, сидел один, молчаливый, задумчивый. Я несколько раз к нему обращалась, а он улыбается и не отвечает. Но папу сам даже просил, чтобы, как только гости разойдутся, поговорил с ним наедине. Все шло хорошо, допили кофе, проводили гостей до машин, вернулись, а дедушка жалуется, что у него тяжесть в икрах, что они похолодели и не двигаются. Мы его положили, но тут у него и бедра онемели. Володька пошел звонить врачу, а у дедушки уже окаменел живот, примерно через минуту руки, грудь, говорить он перестал, но еще как-то странно дышал, вроде тело уже не шевелится, а воздух со всхлипами проходит, а потом и это прекратилось, и все.

— А не вредно ему было в таком преклонном возрасте кофе пить? — участливо поинтересовался Ерш.

— Он очень заботился о здоровье, но кофе для него — просто культ, он священнодействовал, да и кофе-то капля, и капля какого-нибудь вонючего ликера или бальзама. Хоть последний раз перед смертью насладился.

— Да, — согласился Ерш, — несамая поганая смерть та, что случилась на празднике, но ты говорила, что в тот день дедушка был невесел.

— Нет, как-то грустно задумчив, а мы веселились, даже мама с Вовкой всего один раз собачилась, а это, знаешь ли… Вот потом, когда все произошло, хотя мы и взрослые, но потерялись, просто катастрофически расклеились, хорошо, бабуля была, она все организовала.

— Какая бабуля?

— Мамина мама. Но мне пора, давай тексты и приезжай к нам в субботу на дачу к обеду.