Феликс Пальма - Карта неба

• Название: Карта неба
• Автор: Феликс Пальма
• Издательство: АСТ, CORPUS
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-085154-6,978-5-17-087218-3

«Карта неба» — вторая часть «Викторианской трилогии» испанского писателя Феликса Пальмы, начатой романом «Карта времени». Действие обеих книг происходит в Лондоне в XIX веке, в эпоху великих научных открытий, которые раздвигали границы возможного и внушали людям мысль о том, что самые смелые их мечты и надежды могут осуществиться, а фантастические сюжеты романов Г.-Дж. Уэллса — оказаться частью действительности и дать толчок развитию необыкновенных и головокружительных событий, в которые вовлекается как сам писатель и люди из его ближайшего окружения, так и многие реальные исторические персонажи.

В основу каждой книги трилогии положен один из романов Уэллса, для первых двух — это «Машина времени» и «Война миров», для третьей части, «Карты хаоса», точкой опоры станет «Человек-невидимка».

Романы Феликса Пальмы переведены на 25 языков и заняли первые строки в списках бестселлеров во многих странах. «Карта времени» была удостоена в Испании премии «Атенео де Севилья».

---

Как видите, оба узнали друг друга даже лучше, нежели каждый из них знал себя самого, и в этой дружбе они нашли способ утешиться в своем парадоксальном одиночестве, когда им открылось, что человек вовсе не единственный обитатель Вселенной. Но по мере того как корабль приближался к пункту назначения, оба перестали упоминать звездного монстра. Вначале они поступали так из осторожности. Но постепенно привыкли к выдуманной ими же действительности и почти поверили в нее. И хотя Рейнольдс отдавал себе в этом отчет, его начало тревожить то, с каким болезненным наслаждением Аллан отдавался этому фарсу, и он даже стал опасаться за душевное здоровье юноши, когда тот во время задушевного разговора вдруг упоминал о каких-то придуманных событиях как о подлинных. С каждым днем артиллерист казался Рейнольдсу все более беспокойным, все более далеким, даже замкнутым, словно его разум незаметно стирался, как стирается ковер в прихожей. Рейнольдс не решался напрямую поговорить с Алланом из боязни причинить ему еще больший вред. И, на мой взгляд, это было вполне понятное беспокойство для человека его эпохи, ибо оставалось еще более полувека до того, как некий австрийский невролог открыл миру механизмы человеческого мозга, который можно уподобить, если мне позволят такое сравнение, средневековому замку, под добротным каменным полом которого скрывается густая сеть подвалов и галерей, куда его владелец сваливает все то, чего не хочет видеть перед собой. Так или иначе, когда они прибыли в Америку, то без малейших колебаний повторили свою ложь перед целой армией репортеров, пришедших встретить двух участников Великой американской экспедиции к Южному полюсу.

А рассказали они, если вам это интересно, следующее: встретившись с яростными бурями и коварными айсбергами, они высадились на ледовый континент, лишенный всякого намека на растительность, которая могла бы подсказать, где они находятся. Там их подстерегал страшный голод, когда иссякли запасы провизии, хотя однажды Провидение сжалилось над ними, послав морского льва не менее 1700 фунтов весом, чьим мясом их истощенные желудки питались несколько недель. В конце концов они убедились, что проход к центру Земли загорожен льдами, и пустились в обратный путь, но во время стоянки в Вальпараисо экипаж взбунтовался и захватил корабль, чтобы заняться пиратским промыслом. Во время недолгого пребывания в Чили Аллан заболел странной лихорадкой, благодаря чему им двоим удалось спастись, так как мятежники сжалились над артиллеристом и оставили их на берегу, чтобы Рейнольдс за ним ухаживал. Так он и сделал, а потом их подобрал фрегат, на котором они и добрались до благословенной Америки. Вот что они рассказали. И, похоже, им поверили.

Наконец, после долгой череды интервью, совершенно измученные, они возвратились в Виргинию, и Рейнольдс с облегчением убедился, что ее воздух явно пошел на пользу Аллану, который спустя считанные дни полностью восстановился, и из кокона его бредовой пантомимы вылупилась бабочка, способная нормально порхать, или, по крайней мере, так же нормально, как это было до знакомства с ним, Рейнольдсом. Однако стоило ему появиться перед глазами Аллана, как он тут же замечал в них проблески страха, а потому не знал, помнит ли Аллан о том, что на самом деле произошло в Антарктиде, или похоронил эти воспоминания под нагромождениями лжи. Через неделю после их прибытия он не выдержал и прямо спросил об этом у Аллана. Тот немного удивился.

— Конечно же я помню о том, что с нами произошло, мой дорогой друг. Я заставляю себя вспоминать об этом каждую ночь, чтобы весь этот ужас питал мои кошмары, и заставляю себя забывать об этом каждое утро, чтобы успокоиться и суметь описать их, — признался он с ласковой улыбкой. — Не волнуйся за меня, Рейнольдс. Я художник. А художник — это человек, которого несет река: на одном ее берегу находится благоразумие, на другом — безумие, но он никогда не получит успокоения ни там, ни там и будет плыть посередине, увлекаемый водами своего искусства, далекий от жизни, которая происходит на суше, откуда за ним наблюдают остальные люди, но не могут ничем помочь, а он будет плыть и плыть, пока не умрет в необъятности моря.

Рейнольдс кивнул, хотя и не совсем понял замысловатую метафору. Главное, что он понял первую фразу. Аллан все помнил. Нет, он не лишился рассудка. И Рейнольдс больше не касался этой темы. Возвратившись в благословенную Америку, он сбросил с себя одежды мечтателя, раз уж речь зашла о метафорах, сжег их в не менее метафорической печи и с радостью зажил в соответствии со своей истинной рациональной натурой.

Прежде всего он навестил Джозефину, свою суженую, с твердым намерением расторгнуть помолвку, как решил еще во время экспедиции. Но, к собственному удивлению, вышел из ее дома, договорившись о дате свадьбы. На протяжении всего разговора с девушкой Рейнольдс с необычной настойчивостью рассматривал ее, надеясь, что в его душе возникнет что-то похожее на отвращение, поскольку, открыв в себе бесконечную, доселе не ведомую любовь к жизни, он не хотел больше ни дня проводить в компании тех, кто не испытывает подобного же благоговейного отношения к этому чуду. Джозефина была несложной натурой, она выросла в роскоши, и единственным чудом для нее было то, какими прекрасными становятся после огранки алмазы, которые она так любила носить. Раньше он, пожалуй, с этим бы смирился, но теперь Рейнольдс нуждался в большем. Теперь он хотел познать любовь, по-настоящему влюбиться, пасть жертвой неугасимой страсти. Он не желал умереть, не испытав любви, которая внезапно стала казаться ему самым возвышенным из чувств, и направлялся к дому девушки в уверенности, что Джозефина не та женщина, которая способна вызвать в нем это чувство. Но, когда он увидел ее, простодушие девушки взяло верх, оно неудержимо влекло к себе. Она сидела перед ним в приличествующем времени дня наряде и слушала рассказ о его приключениях со спокойным вниманием, не проявляя, однако, ни малейшего интереса к миру, не имеющему для нее никакого значения и смысла просто потому, что она в нем не жила, так что Рейнольдс засомневался, существует ли жизнь внутри Земли или в глубинах Вселенной. Точнее будет сказать так: он предпочел не знать, поскольку неожиданно то, что видел перед собой, весь этот столь очевидный мир, где уборная не являлась символом иерархии, мир, наполненный вещами, которые можно было видеть, трогать и в которых не было ничего волшебного, как, например, в стоявшем на столе фарфоровом чайнике, откуда, сколько его ни тереть, не появится джинн, или в безукоризненных манерах девушки, его впервые удовлетворило. И Джозефина, ставшая владычицей этой якобы подлинной действительности, населенной простодушными глупцами, показалась ему совершенным убежищем, куда можно сбежать от ужаса, который проступал за нею. Рейнольдс вдруг понял, что единственный способ избавиться от страха и возможного безумия — это стать таким же заурядным, как она, спрятаться за невежеством и равнодушием прилежно вульгарных душ. Рассматривая девушку, он сказал себе, что это от него зависит — увидеть ее красивее и интереснее, чем на самом деле, и приступил к выполнению задачи с благословения своего неподкупного практического разума, а через полчаса оживленной беседы добился, что Джозефина забыла про то, как неохотно он ухаживал за ней прежде, и отдала сердце неожиданно пылкому возлюбленному, которого вернули ей полярные льды. «А что может быть лучшим способом обосноваться в этом беззащитном мире, который человек выстроил вокруг себя, чем контроль за его бесперебойным функционированием?» — размышлял Рейнольдс. Поэтому, подарив Джозефине самый искренний поцелуй в своей жизни, он собрал сундучок, простился с Алланом и отправился изучать юриспруденцию в Нью-Йорк.

Однако Рейнольдс не мог сделать так, чтобы воспоминания о случившемся в Антарктиде не набрасывались на него всякий раз, как он утрачивал бдительность. Достаточно было взглянуть на свою левую ладонь, чтобы это произошло. На ней запечатлелся след от странного ожога в виде буквы или марсианского символа, смысл которого он уже никогда не узнает и который предупреждал его, что мир скрывает больше тайн, чем это кажется на первый взгляд. Иногда подобные мысли не давали уснуть по ночам, и тогда он до самого утра глядел в окно на усеянное звездами небо, размышляя над судьбой марсианина. Действительно ли они покончили с ним либо он выжил и ухитрился последовать за ними в Америку и теперь подкарауливал его в обличье одного из товарищей по учебе? Он знал, что этого не может быть, но все равно его охватывал страх всякий раз, когда кто-нибудь из однокашников бросал на него чересчур пристальный, по его мнению, взгляд. С неким Дженсеном, пригласившим его выпить бренди к себе в комнату, он даже перестал разговаривать. Он чувствовал себя одиноким, погруженным в столь же бесконечное, сколь нелепое одиночество, из которого его могли вывести лишь письма Аллана, единственного человека, кто мог его понять.