Александр Дюма - Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

• Название: Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: «Спутник+»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9973-0453-9

Книга писателя мировой величины о России, изданная на Западе в разные годы двух последних столетий. К переводу принят текст, который сам Александр Дюма-отец отправлял в типографию. Это крупные путевые очерки с глубокими экскурсами в историю нашей страны. В них свои портретные рамы покидают государи и вельможи, реформаторы и полководцы, поэты и декабристы, становясь героями увлекательных и познавательных новелл, непрерывная цепь которых тянется через события веков от русских княжеств к империи Александра II, современной писателю. Воссозданы картины великих побед над «непобедимыми» армиями Карла XII и Наполеона. Оставлено клеймо гнусного рабства на крепостном строе, высмеяны царящие в стране злоупотребления и коррупция.

Книга складывалась во время путешествия Александра Дюма по России в 1858―1859 годах. Основные замечания и выводы писателя не утратили своего значения. Россия еще долго будет узнавать себя в зеркале этих очерков.

Перевод, вступительная статья и примечания: Владимир Ишечкин 

---

― Продолжайте, ― сказал он ему, ― исполнять свои обязанности у тела моей матери. Надеюсь, что для меня вы будете таким же верным слугой, каким были для нее.

Это благодеяние не пропало даром: мы увидим, что пятью годами позже Зубов душит Павла I.

Костюшко[22], помощник Вашингтона, начальник генштаба Понятовского, победитель при Дюбике, атакованный 4 октября 1794 года в Мациевицах русской армией, втрое превосходящей его армию, упал раненным с криком: «Finis Polonia!» ― «Польше конец!» Попав в плен, он был препровожден в Санкт-Петербург, посажен под арест в особняке почившего графа Анхальтского и в постоянные стражи заполучил одного майора, который никогда его не оставлял, и спал в одной комнате с ним. Пaвел лично пришел его освободить и объявил, что тот свободен; затем, не дожидаясь изъявлений благодарности пленника, вышел. Тогда тот, еще с забинтованной головой, столько же для того, чтобы убедиться, что не грезит, сколько для того, чтобы поблагодарить императора, попросил доставить его во дворец. Пaвел не ограничился одним предоставлением свободы, предложил ему в пределах своей империи землю и крестьян; но Костюшко отказался, прося взамен благ позволения тут же уехать туда, где ему хотелось бы жить и умереть. Павел дал ему 100 тысяч рублей, и 21 год спустя Костюшко умер в Солере.

Среди вершения этих первых актов настал момент отдать последние почести императрице. И Павел задумал это сделать в отношении двоих.

На протяжении 34 лет никто, разве лишь совсем шепотом, не произносил имени ― Петр III. Павел I отправился в монастырь св. Александра Невского[23], где был погребен отец, спустился в склепы и велел одному старому монаху показать неизвестную ему отцовскую могилу,  распорядился, чтобы ее открыли, опустился на колени перед останками, стянул с руки скелета перчатку и поцеловал руку три раза; затем, после долгой и благоговейной молитвы у гроба, велел поднять его в храм, приказал служить у этого гроба те же службы, что служили у тела Екатерины во дворце, и ― последний урок возвращения к житейским делам ― он повелел надеть траур по убитому самим его убийцам, по крайней мере, тем из них, кто еще был жив. Но прежде Павел распорядился короновать своего отца в гробу ― ведь Петр III так и не был коронован ― и перевезти его во дворец, чтобы поставить рядом с телом Екатерины; а оттуда останки двух суверенов, столь ужасно разлученных при жизни и так странно соединенных после смерти, были привезены в крепость, помещены рядом на помосте, к которому в течение недели народ, движимый религиозным чувством, и придворные, гонимые собственной низостью, ― все приходили приложиться к руке императрицы и гробу императора. Но у погребального подножья Павел I забыл, казалось, о благоразумии, которым отличались его первые акты. Изолированный от общества, тоскующий в своем гатчинском дворце, не получивший такого воспитания, какое способно окрылять возвышенными идеями, и, возможно, не зная, чем заняться, он забавлялся множеством военных побрякушек, собственноручно начищал пуговицы своей униформы и натирал до блеска пряжки своих ремней. Там он надумал кучу изменений в военном наряде и поспешил их реализовать. Сначала он изменил цвет русской кокарды, которая, будучи белой, представляла собой мишень для вражеских ружей; она стала черной с желтым окаймлением; изменил форму султана головного убора, высоту сапог, количество пуговиц на гетрах; учредил ежедневный военный смотр во дворе того же дворца в три часа после полудня, окрещенный им как вахтпарад, который стал не только его самым важным царским делом, но еще и точкой отсчета для всех государственных дел. На этом параде он отдавал приказы, оглашал отчеты (сообщения) и свои указы, заставлял офицеров ему представляться; для этих парадов он изобрел кожаные панталоны, которые, летом и зимой, солдаты могли их надеть, только размочив, и которые, высыхая, очерчивали телесные формы как трико; на этих парадах, наконец, видели его между великими князьями Александром и Константином ― великий князь Николай был еще слишком мал ― изо дня в день, как бы ни было холодно, бравирующего и в 20-градусный мороз без шубы, с непокрытой головой, плешивого, с замерзшим носом, постукивающего нога о ногу, чтобы согреться, с заложенной за спину одной рукой, отмахивающего тростью попеременно вверх-вниз другой рукой и выкрикивающего при этом: «Raz, dwa! Raz, dwa! ― Une, deux! Une, deux!»

Как-то на таком вахтпараде один полк показал плохую выучку, Павел приказал повторить маневр; а когда злополучный маневр был выполнен с тем же успехом, что и первый раз:

― Рысью! ― крикнул Павел. ― И в Сибирь!

И полк, что умел лишь слепо повиноваться, с полковником во главе покинул плац этого дворца и направился в Сибирь, куда и попал бы, если бы не был остановлен в пути, если бы курьер не догнал его в 24 верстах от Санкт-Петербурга и не доставил контрприказ.

Но роскошные реформы Павла не ограничивались солдатами, которых он одевал и раздевал как марионеток; часто они распространялись и на горожан.

Французская революция была для Павла черным быком; а ведь французская революция ввела моду на круглые шляпы, и ему этот вид головного убора внушал ужас; поэтому в одно прекрасное утро появилось его распоряжение. Запрещалось показываться на улицах Санкт-Петербурга в круглых шляпах. Захваченные врасплох буржуа имперской столицы либо не имели под рукой треуголок, либо, из-за предпочтения круглых шляп, не поменяли головной убор так быстро, как того хотел император; тогда император, который любил проворное исполнение его распоряжений, в начале каждой улицы разместил посты казаков и полицейских с приказом срывать шляпы со строптивцев.

Сам он во время этой операции, к счастью, нацеленной против шляп, а не против голов, объезжал улицы Санкт-Петербурга в санях, чтобы видеть, как выполняются его приказы.

После одного такого объезда он возвращался во дворец, когда заметил англичанина, который или находил, что шляпа очень ему к лицу, или решил, что указ о шляпах ― покушение на свободу личности, и, отстаивая привилегии своей нации, не захотел расстаться с собственной и носил, по меньшей мере, так казалось, круглую шляпу.

Император останавливается и велит офицеру немедленно снять головной убор с нахального островитянина, позволяющего себе бравировать шляпой аж на Адмиралтейской площади. Офицер срывается в галоп, стрелой летит в сторону виновного и находит его в подобающем виде ― с треуголкой на голове. Разочарованный всадник поворачивает назад и возвращается доложить об этом императору. Император берется за лорнет, наводит его на англичанина. На том круглая шляпа. Офицер отправляется под арест и приказ ― сорвать с головы бунтовщика круглую шляпу ― получает адъютант. Адъютант демонстрирует такое рвение, как если бы речь шла о взятии редута, но через пять минут возвращается и утверждает, что на англичанине надета треуголка. Адъютант тоже отправляется под арест, как и офицер до него. И вот генерал берется выполнить поручение, которое только что оказалось фатальным для двух его предшественников; император делает знак, что согласен. Генерал бросает коня в галоп, ни на миг не отрывая глаз от того, к кому он послан. Но то ли взор, устремленный в одну точку, то ли сам он становится жертвой миража, но ему кажется, что, по мере того, как он приближается, злополучный головной убор меняет свою круглую форму на треугольную. В самом деле, когда генерал оказывается рядом с англичанином, на голове того красуется треуголка. Но на этот раз генерал желает выяснить все до конца; он хватает англичанина и препровождает его к саням императора. И тогда все разъясняется.

Англичанин, чтобы примирить свою национальную гордость с требуемой от него данью уважения к суверену земель, по которым он путешествует, заказал себе французскую шляпу, которая под воздействием внутренней пружины стремительно меняет запрещенную и принимает легальную форму. Император нашел идею оригинальной, простил офицера и адъютанта и, к большому удовлетворению англичанина, разрешил тому снова надеть головной убор.

За распоряжением о шляпах последовало распоряжение об экипажах.

Однажды утром император издал указ, запрещающий запрягать лошадей по-русски, то есть так, когда форейтор садится на лошадь справа, а слева от него ― еще одна. Две недели были даны владельцам колясок, ландо и дрожек, чтобы обзавестись немецкой упряжью. Через две недели полиция получила приказ рубить постромки экипажей, не соответствующих нововведению. Впрочем, реформа не задержалась на уровне лошадей и экипажей, она поднялась до кучера. Извозчики получили приказ одеваться на немецкий манер, стричь бороду и, к их великому стыду, пришивать к вороту своей одежды хвост, что всегда оставался на месте, хотя голова поворачивалась вправо и влево.

Один офицер, который не успел приспособиться к новому предписанию, предпочел пешком отправиться на вахтпарад, чем прогневать императора видом запрещенного экипажа. Закутавшись в шинель, он шел за солдатом, несшим его шпагу. Павел повстречал офицера и солдата, сделал офицера солдатом, а солдата офицером.