Борис Орлов - Судьба — солдатская

• Название: Судьба — солдатская
• Автор: Борис Орлов
• Издательство: Современник
• Жанр: О войне
• Год: 1985

События в романе Бориса Орлова развертываются в годы Великой Отечественной войны, на Псковщине и в Ленинградской области, на фронте и в тылу врага. Главный герой романа Петр Чеботарев — один из тех немногих, кто воевал с июня сорок первого до Дня Победы.

В романе раскрываются духовная сила, мужество и стойкость советского человека в борьбе за свободу, честь и независимость нашей Родины.

---

Холмогоров выслушал Акопяна и как-то медленно развернулся всем туловищем к окопам. Крикнул так, что голос его, обычно громкий, хотя и с хрипотцой, сорвался:

— Ро-о… строиться!

Петр, охваченный испугом, что сейчас все и начнется, со звериной легкостью выскочил из окопа.

Сломя голову неслись на плац бойцы и сержанты. Гремели котелки, фляжки, противогазы, били по бедрам ручками шанцевые малые лопаты…

Шестунин построил роту. Прокричав «Смирно!», побежал к Холмогорову, который стоял с командирами взводов в стороне.

На старшину Холмогоров даже не посмотрел — махнул, растопырив короткие пальцы, рукой: дескать, не надо докладывать — и подошел к строю. Помертвевшими, остановившимися глазами долго вглядывался он в лица бойцов, будто решался на что-то необычное, рискованное. Но правый фланг, где стоял, замирая, Чеботарев, он даже не видел. И Петр вдруг понял по сумрачным лицам командиров, по их глазам, наполненным холодным блеском, что случилось что-то очень серьезное и дело совсем не в нем, Петре, не в его проступке.

Рота замерла в предчувствии беды.

Давила, нависая, тревожная тишина. Не пели в сирени птицы. Не скрипели солдатские сапоги. Как-то сразу вырвавшись из-за крыши, всех осветило большое расплывающееся солнце, обещая день жарче вчерашнего.

И в эту настороженную тишину Холмогоров, поблескивая маленькими, сейчас потерявшими хитринку глазами, громко, слово за словом проговорил:

— Товарищи бойцы и младшие командиры, мы находимся в состоянии войны с фашистской Германией. Красная Армия ведет бои с немцами, пытающимися перейти границу… — И поправился: — Государственную границу… — Пальцы Холмогорова потянулись к вороту гимнастерки, душившему его.

Чеботарев перестал видеть перед собой предметы, командиров. Перед ним заходили, плавая, то приближаясь, то удаляясь, калейдоскопически расцвеченные круги… Сжались челюсти. Он скосил глаза на строй — увидел суровые, оцепеневшие лица.

Все это длилось мгновение. Потом у кого-то брякнула фляжка, где-то за спиной Чеботарева раздался томительный, горький вздох. Сзади послышался гневный шепот сержанта Зоммера, думающего, видимо, о гитлеровцах: «Гады…», а Закобуня в ответ бросил с неподдельной лихостью в голосе на родном языке, что водилось за ним часто:

— Бисовы диты… Ну вот мы им наковыряемо на задках дырок…

Чеботарев оглянулся, увидел Зоммера, у которого крепкая, обычно красная, шея побелела. И тут Петр осознал вдруг до конца, что случилось. И его сразу охватило тоскливое чувство, будто уходила из-под ног земля, уходило то, чем он жил до этой минуты. Уходило безвозвратно, навсегда. Уходило во  в ч е р а ш н е е. Говоривший Холмогоров показался непреодолимой преградой между этим вчерашним и тем, что наступило сейчас. Жизнь пойдет теперь, думал Чеботарев, совсем по-иному: будет она с другими муками, другими страстями. Кровь да горько-соленые слезы омоют матушку-землю… О том, что это, сегодняшнее, может принести смерть и ему, мысли не приходило. Да и пришла бы если — он воспринял бы ее, пожалуй, без тени страха, ибо хотя и представлял, как умирают в бою и что означает для человека смерть, но представлял умозрительно…

Холмогоров распустил роту. Шестунин, оставив командиров отделений и помкомвзводов на месте, приказал бойцам идти в казарму.

От проходной бежал политрук Буров — кончился его отпуск!

В казарму шли, растерянно поглядывая друг на друга. Чеботарев сказал Закобуне:

— Получается, слухами-то действительно земля полна. Сколько в городе болтали, что на границе неспокойно, а мы… не верили… Успокаивали все… А слухи-то, вышло, были правильные. Не кто-нибудь говорил — в семьях пограничников говорили, а они-то уж знали, что на границе делалось.

— Да, — только и сказал в ответ Закобуня.

Идущий сзади Сутин начал балагурить, но все получалось у него деланно. «Геройствует», — подумал, покоробившись, Петр. Сутина кто-то оборвал, назвав шутом… Красноармейцы из третьего взвода заспорили вдруг, откуда нанесут немцам сокрушительный удар. Боец второго взвода Слинкин своим звонким голосом перекрикивал спорщиков, нравоучительно произнося:

— Война может так стремительно развернуться, что и фронта не увидишь. Велика ли даже теперь Германия, чтобы ее пройти. Да наши быстроходные танки проскочат ее в два счета. Какой уж тут сокрушительный удар!

В казарме Чеботарев почему-то поставил пулемет не в пирамиду, как положено по уставу, а на пол у койки. Тоскливо глянул в распахнутое окно. Подумал: «Война уже, а город спит, потому что еще рано, а вот проснутся и… услышат. Ужасно. Что будет делать Валя, когда узнает?..» Он открыл тумбочку и стал неторопливо выбирать заложенные в роман «Как закалялась сталь» письма от родителей и Вали. Сложил их и сунул в вещевой мешок, потом, посчитав, что вещмешок может и потеряться, переложил в карман брюк. Постоял. С минуту глядел опять в окно, перевел взгляд на книгу, на полураспахнутую дверцу тумбочки. Все это показалось теперь как бы чужим, ему уже не принадлежащим. Но книгу было жалко, и он запихнул ее в вещмешок. Огляделся. Увидел Карпова. Тот на корточках сидел перед своей тумбочкой и, выбросив все с полок на пол, торопливо совал в вещмешок носовые платки, зубную щетку… Положил хромовые сапоги, купленные недавно на городской толкучке. «И поносить не успел, — посочувствовал напарнику Чеботарев и вдруг подумал: — Да на черта ему такие сапоги на фронте?» А Карпов уже запихивал в вещмешок все без разбора.

— Брось! На кой тебе это?! — недовольно крикнул Чеботарев Карпову. — В мешок надо продукты, патроны… Тоже мне обозник нашелся!

В это утро Петр плохо соображал, что делал. Когда Шестунин послал отделение Курочкина к складам, немцы начали бомбить аэродром в Крестах. Бойцы спрыгнули в щели. У некоторых стучали зубы. Прибежавший Шестунин, поглядывая на небо, с которого сыпали бомбами самолеты, кричал Курочкину:

— Вы что!.. Он разве на вас бросает?! Он за городом бомбит!

По его приказу все выскочили из щелей. Унимая дрожь, Петр бежал за Карповым. Поглядывал в сторону Крестов, где по небу плыла черная пороховая гарь… О бомбежке Чеботарев думал и в складе, и когда таскал в казарму полученные на роту ящики с гранатами, цинковые коробки с патронами и запалами для гранат. Часто вспоминал о родителях. Думал все: «Тут война, а у них в Сибири и не знают, поди, еще», — и сокрушенно вздыхал. Несколько раз подходил к окну в казарме: ему казалось, что среди редких прохожих должна появиться и Валя, не могла не появиться, должна простить…

Перед самым завтраком из лагерей вернулся полк. Когда он проходил под окнами, Петр опять был в казарме. Удрученно смотрел, как шли солдаты — без музыки, без песен. Красноармейцы, можно было подумать, уже сутки идут с двойной выкладкой. Поразило Петра и то, что с тротуара прохожие посматривали на колонну с разными чувствами. Среди зевак, показалось ему, даже сверкнули и глаза, в которых таилась усмешка и злоба. «Радуется», — проскрипел зубами Петр и вдруг начал почему-то думать, что сейчас, очевидно, у внутреннего врага не хватит выдержки таить свою ненависть к Советской власти и он обязательно поднимет где-то голову и этим усилит фашистскую армию. Но это Петра не устрашило — перед ним шел полк, пусть не так шел, как умел он ходить в мирное время, но он шел, его полк, силу которого Чеботарев хорошо себе представлял. Не устрашило потому, что из таких полков, как его, состоит вся Красная Армия.

Петра дернул за рукав сержант Курочкин.

— Ты что, оглох? — прогудел он.

И Петр опять побежал к складам.

2

Варвара Алексеевна слышала сквозь сон глухие взрывы бомб, зенитную стрельбу и никак не мола проснуться. Только когда забарабанили в наружную дверь, открыла глаза.

Морозова поднялась и, ворча, пошла в сени. Думала: «Или во сне приснилась стрельба, или маневры опять?..» Сбросив крючок, Варвара Алексеевна распахнула двери — на крыльце стояла соседка.

— Акулина Ивановна? — недоуменно произнесла Морозова и, обратив внимание на ее перепуганное лицо, спросила участливо: — Случилось что?

Соседка опасливо поглядела по сторонам и тихо прошептала в самое ухо Варвары Алексеевны:

— Случилось будто… Я корову гнала в стадо… и все что-то говорят: война будто… началась… с германцем.

— Окстись! Что ты? — отмахнулась от нее Варвара Алексеевна. — Не дай бог! — И, перекрестившись на дверной косяк, хотя была и неверующей, добавила в страхе: — А может, разговоры одни?

— Вот и я думаю, разговоры, может быть… Да и ведь Кресты вон… бомбили… — вставила Акулина Ивановна, продолжая говорить шепотом, будто ее кто мог подслушать, и вдруг укоризненно закончила: — Ох и спите же вы!

Несколько минут они стояли так — безмолвные, почерневшие от страшной вести.