Аугуст Гайлит - Новеллы

• Название: Новеллы
• Автор: Аугуст Гайлит
• Издательство: Александра
• Жанр: Проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-450-01611-5

Аугуст Гайлит (1891 - 1960) - один из самых замечательных писателей "серебряного века" эстонской литературы 20-30 годов.

В 1944 году он эмигрировал в Швецию. Поэтому на русском языке его книга выходит впервые.

В сборник включены новеллы "Оборотень", "Гнуснейшее преступление", "Красные лошади" и "Море"

---

И за все он в ответе лишь перед господом Богом, который всегда стоит на стороне слабых, немощных и отверженных. И только под утро, когда заревой отсвет на небе гас, он вставал, обрывая разом, как нитку, мечты, и опять, как и раньше, шагал по лесу приниженный, хилый и жалкий.

Все эти многочисленные преступления скрывал покров тайны. Он никогда не оставлял следов, и никому не приходило в голову его подозревать. Он был неуловимый и хитрый, а при соприкосновении с людьми уж такой кроткий и даже богобоязненный святоша, что, казалось, и глаз поднять не смел. Разговаривал он вкрадчиво, боязливо жался, и только юркие зрачки вертелись ужом.

По большим праздникам он любил ходить в кирку: в постолах, подпоясанный красным кушаком, кафтан-кожушок нараспашку, грудь расхристанна, стоял он там перед алтарем, бормотал молитвы и лил жалостливые слезы. Не то чтобы он раскаивался в грехах и сожалел о содеянном, - он даже не вспоминал об этом, просто здесь, в большом храме, в сиянии тысяч ярких свечей, он чувствовал себя таким несказанно малым, ничтожным, презренным, что растрагивался до слез при мысли об убогости этой жизни.

В памяти всплывали дни юности, в которые он волком скитался по глухим болотам, он слышал смех и колкие издевки хуторян над его бедностью, видел себя в отрепьях, мерзнущим в какой-нибудь заброшенной хибаре. Всю свою жизнь он бежал от людей, бежал от их злобы, сам всегда в душе испытывая презрение к ним.

Эта чувствительность его и подвела. Ограбив дочиста амбар одного бедного бобыля, он поджег клеть и бросился в лес. Но, услышав, как кричат женщины и плачут дети, скорее кинулся обратно тушить пожар. Даже где хлеб украденный припрятан, хозяину подсказал. А ему дали за это четыре долгих года — ну люди ли после этого эти негодяи судьи?

Все утро он без цели слонялся по городу. Ветер вихрил жухлую листву, голые деревья стояли как обтрепанные метлы. Беспрестанно накрапывало, и серое небо в разрывах туч источало такой тусклый свет, что на улице было сумеречно, точно в пещере. Слякоть, кружащийся опад под ногами...

Он побродил по рынку, поглядел на груды мяса, приостановился возле возов с фруктами, приценился и поморщился — дорого. Обдиралы! - бросил торговцам в сердцах с укором и побрел дальше. В карманах не было ни гроша, подводило живот, будоражило ржание лошадей, но вскоре он оставил надежду что-либо здесь украсть. Ходил просто, гладил коней по холке, с удовольствие ощущал под ладонью их упругие мышцы, заглядывал со знанием дела в зубы. Глаза его блестели, язык бойко прищелкивал.

Устав от блужданий, он сел около рынка, положил на колени шапку, спустил волосы на глаза и, мотая головой из стороны в сторону, загнусавил песню. В тюрьме он выучил несколько душещипательных песен и сейчас решил, что пришла пора их использовать. Но люд тек мимо, не обращая на него внимания. Тогда он стянул с себя кафтан, скрючил руки и еще пуще замотал головой. Голое тело покраснело, с мокрых прядей закапали капли... только теперь в шапке стало что-то собираться- марки две монет, мерзлые яблоки, корки хлеба.

К вечеру небо прояснело. Ветер улегся, лишь изредка еще натужно отдуваясь больными легкими. Между туч проглянуло стылое осеннее солнце. Похолодало.

Тоомас надел кафтан и, грызя мерзлое яблоко, пересчитал собранные деньги. Их было только на полштофа водки, не больше. И ушел из города, полагаясь лишь на Бога да на случай.

Быстро спустилась ночь. Лес стоял черный, дорога терялась во тьме. На развидневшемся небе взошла луна и залила бледным светом сереющие поля и нивы. Из города с шумом ехали подвыпившие хуторяне. По подмерзшей колее, отдаваясь эхом в лесу, грохотали колеса телег.

Тоомас, ежась, прихлебывал водку. Он волком подстерегал у дороги. Но никто не возвращался из города в одиночку — мужики шумели и горланили песни, словно насмехаясь над его намерениями. Заледенелые ухабы швыряли их вверх-вниз, и они подскакивали на телегах, как пузыри на луже.

Он дрожал и постанывал. Даже Бога просил помочь ему в его деле. Не застывать же ему тут, господи Боже и святые угодники! Он огляделся — вокруг были лишь болотистые низины и поля, ни одного хуторка не виднелось поблизости. Тоомас брел и прислушивался, но только ветер свистел, и с гамом тянулись из города мужики. И все по двое, по трое — проклятье! - все по двое, по трое.

- Господи, как же быть, как быть! - охал он.

Пальцы стыли в карманах, ноги уже совсем задеревенели. Пробежавшись по полям, он опять вышел на дорогу. К лесу, каркая, летели вороны.

Лишь под утро он увидел приближающуюся повозку. Это была груженная торфом подвода, которая улиткой ползла в город. Мужик на возу дремал, видно, был пьян. Тоомас долго глядел на едущего, затем выскочил на дорогу, свистнул. Мужик не шелохнулся. Он лежал ничком, голова покачивалась в такт ходу, вожжи он выпустил из рук. Тоомас шел за возом и гадал, как поступить. Лезть на воз он опасался, мужик мог проснуться, и тогда пощады не жди — он молодой, сильный. Так, прикидывая и размышляя, Тоомас прошел за возом не одну версту. - Господи, как же быть, как быть! - опять вырвался у него вздох. Пугала его и мысль, что мужик мог, проснувшись, дать лошади кнута и ускакать. Это был бы конец, это было б величайшее несчастье...

- Олух паршивый, - с досадой честил его про себя Тоомас, - как можно так дрыхнуть в дороге? Ведь Бог знает, что может в пути случиться! Стервец, дурак этакий, - храпит себе, точно сам ангел небесный стережет его там, на возу!

И он решил действовать. Вышел наперерез, придержал лошадь — возница не шевельнулся. Тоомас достал нож, быстро обрезал постромки и вскочил на лошадь. Тут только спящий проснулся.

- Сто девять чертей! - взревел он. - Сон это или явь?! Стой, сатанинское отродье! Вор, подлец — среди бела дня прямо из оглобель коня украл!

Но Тоомас ничего не слышал и не оглядывался. Он чувствовал себя заново родившимся. И видел перед собой только извилистую дорогу. Одной рукой держась за гриву, другой хлопая по крупу лошади, он гнал ее вперед, единственное, о чем он сейчас мечтал и чего хотел, - это оказаться подальше от этого места. В нескольких километрах отсюда, он знал, было болото, где он и рассчитывал укрыться.

Проскакав около часу, Тоомас сделал передышку. Вставало алое солнце. Ни к чему так уж шибко спешить, рассудил он. Пока мужик найдет подмогу, еще не один час пройдет... Но вдруг он навострил уши — с шоссе донесся топот копыт. Вне сомнений, это была погоня.

Не долго думая он повернул и лес. На мерзлой земле не останется следов. Промчавшись так на рысях пару километров, он опять услыхал перестук копыт. Таки обнаружили... Окаянные! Тоомас хмыкнул и подогнал лошадь. Однако чем быстрее он несся, тем ближе была погоня. Наваждение какое-то! Он слышал топот и голоса с нескольких сторон, как если бы ловить его согнали всю волость... Его окружали.

Лес кончился. Впереди виднелись угодья какого-то хутора. Тоомас соскочил с лошади и бросился напрямую через поля. Это было единственное спасение. Голоса звучали уже совсем близко. Он разбирал даже отдельные слова проклятий...

Запыхавшись, он влетел на подворье. Оглянулся — увидел бегущих преследователей... Он поозирался, как зверь, попавший в западню. Деваться было некуда... И он ринулся в дом.

- Спасите, за мной гонятся! - крикнул он в отчаянии.

За столом сидела хозяйка. Она изучающе смерила пришельца взглядом, и ни слова не говоря встала и вышла за дверь.

И когда преследователи появились, крикнула им:

- Туда, туда стервец побежал! - и махнула рукой в сторону покосов.

2

Ивола, вдовствующая хозяйка хутора Мустоя, была толстушкой лет сорока, краснощекой, сероглазой и на вид флегматичной.

Суровая и требовательная по характеру, она извечно со всеми не ладила. Гоняла работников, била, даже подчас топтала ногами и без конца всех распекала и отчитывала. Никто из батраков за здорово живешь к ней не шел, а если кто ненароком и попадал сюда, то старался при первой же возможности сбежать от нее. Ночью увязывал узелок и — был таков. Утром, проснувшись, хозяйка обнаруживала только, что постель пуста и батрака нигде нет. Подобная крутость привела хутор к упадку. Многие поля стояли непаханны, луга начали заболачиваться. Поэтому Ивола была рада, если кто переступал ее порог. И всякому умиляясь в голос плакалась на свои беды.

«Если этот удиравший от погони мужик и впрямь виноват в каком-то преступлении, - рассудила она, - выдать его властям всегда успеется. А если не виноват, может и получится из него батрак для Мустоя, хотя бы на какое-то время».

Поэтому, вернувшись в дом, Ивола была любезна, собрала пришельцу поесть, дала ему переодеться в зипун покойного мужа, поговорила о погоде, о своем хуторе и лишь затем, как бы между прочим, окольно расспросила его, отчего он спасался бегством.

Такой неожиданно радушный прием удивил Тоомаса. Он ожидал всего, но не подобной заботливости и доброжелательства. И что он должен говорить? Осторожно, взвешивая каждое слово, он рассказал о своих невзгодах последних лет, о том, как четыре года ни за что отсидел в тюрьме, как вышел оттуда, как терпел холод, голод и лишения и как, доведенный до крайности, попытался с отчаяния украсть лошадь. Все это он поведал с такой детской простодушностью, с такой чуть ли не слезой в голосе, что даже и сам уверовал в свою невиновность. Когда же он закончил, хозяйка сказала: