Лаура Ферми - Атомы у нас дома

• Название: Атомы у нас дома
• Автор: Лаура Ферми
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Подробности богатой событиями и свершениями судьбы Энрико Ферми, великого итальянского физика, которые мы находим в мемуарах его жены и друга, помогают воссоздать живой облик одного из крупнейших естествоиспытателей современности. Это образ пламенного жизнелюбца, неистового искателя, великого удачника и самозабвенного труженика. Однако этим сказано далеко не все, что можно сказать о Ферми. Но портрет, который набросан в книге, заведомо однотонен. Лаура Ферми пристрастна и не собирается этого скрывать. Главное чувство, которое доминирует в ее отношении к близкому ей человеку, предопределяя и самый стиль описаний и отбор изобразительных средств, — это чувство безграничного преклонении перед кумиром. Книга Лауры Ферми являет собой пример беззаветной преданности и безграничной дружбы.

---

Так как наш Пежо двигался судорожными рывками и бросался неожиданно то в одну, то в другую сторону, как клоп в постели, мы обычно ездили на нем только в городе или где-нибудь поблизости, в окрестностях. Но в первое лето нашей супружеской жизни мы задумали совершить настоящее путешествие и поехали к моей тетушке на дачу под Флоренцией. От Рима до Флоренции — добрых две сотни миль[8], и люди в здравом уме, конечно, предвидят, что им придется провести ночь в дороге. Но мы были молоды и беззаботны, мы забыли, что Пежо не быстроходная машина, что его, может быть, придется несколько раз чинить дорогой, и решили выехать в пять утра, чтобы добраться до места к вечеру, не слишком поздно.

Не успели мы выехать, как разразилась страшная гроза. Как бы крепко я ни зажмуривалась, ослепительные вспышки молний всякий раз заставляли меня вздрагивать, дождь брызгал на меня через щели поднятого верха, через плохо пригнанные целлулоидные окна, поливал со всех сторон. Град угрожающе колотил в ветровое стекло, которое, казалось, вот-вот треснет. Я бы с радостью повернула обратно домой. Но как признаться во всех этих неразумных страхах моему новообретенному и уверенному во мне мужу? Стиснув зубы, закрыв глаза рукой, я мужественно подпрыгивала на сиденье при каждой вспышке молнии и при каждом раскате грома. Мы ехали, осторожно переползая через лужи, скользя в грязи. В Витербо пришлось ненадолго задержаться, сменить камеру. Гроза кончилась, выглянуло солнце и начало припекать.

Мы весело ехали по холмистой местности. Дорога наша по какой-то свойственной ей причуде ни разу не обошла ни одной вершины холма: она шла вверх и вниз, вверх до самой кручи и оттуда вниз на самое дно ложбины. Пежо, пыхтя, взбирался вверх, покачиваясь из стороны в сторону, останавливался перевести дух, а затем стремглав мчался вниз по склону. На половине пути от Рима до Флоренции, на вершине самого высокого пока примостилась старая деревушка Радикофани. Дорога, наверно, «увидела» ее издали и бросилась к ней напрямик по откосу, почти отвесно, как будто до нее вдруг дошло, что она и так потеряла слишком много времени. Пежо с ревом оторвался от подножия холма и ринулся вверх, но тут же закашлялся, захрипел, прошел несколько ярдов и стал. Над нами клубилось целее облако пара. Энрико поднял капот и заявил: ремень передачи охлаждающего вентилятора лопнул!

Вверху, на высоте тысячи футов над нами, посмеивалась деревня. Мы уже запаздывали на два часа. Время было далеко за полдень, а мы еще не завтракали. Солнце палило немилосердно, и я едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Но Энрико был на редкость изобретательный человек. Он отстегнул брючный ремень, прикрепил его к вентилятору и взглянул на меня с победоносной улыбкой. Ночевали мы на даче у тетушки.

6 глава Первые годы супружества

19 июля в 1928 году в Риме был очень жаркий день: +104°[9] в тени. Это был день нашей свадьбы.

Утром, около десяти часов, в нашем доме, где я жила с родителями, начали собираться родственники и близкие друзья; отсюда мы все вместе должны были направиться в мэрию. Моя матушка прочла мне наставление, как полагается матери, и закончила его следующими словами:

— Постарайся внушить твоему мужу, чтобы он не носил эти костюмы кофейного цвета, они ему совсем не к лицу.

Слово «муж» и самая мысль, что я могу что-то внушить Энрико хотя бы в таких пустяках, как цвет костюма, показались мне чем-то удивительным и невероятным. Но сейчас было не время разбираться в своих чувствах. Пора было надевать новое платье, сшитое специально для этого дня; такого пышного платья у меня еще никогда не было; переодевшись, я стала смирно дожидаться жениха.

В Читта Джардино за Энрико и его сестрой послали машину, но машина вернулась и привезла только Марию. Энрико был еще не готов. Скоро собрались все, а его все не было. Я чувствовала себя очень неловко. Наконец он появился и объяснил: он начал переодеваться и надел новую сорочку, купленную для этого торжественного случая. И оказалось, что рукава у нее на три дюйма длиннее, чем надо, потому что все сорочки шьются с рукавами одной длины, так, чтобы они приходились впору любому великану. Энрико был в доме один. Что делать? Он, как всегда, сохраняя полную невозмутимость, уселся за швейную машину и застрочил складки на обоих рукавах. Это было не первое и не самое значительное его достижение по швейной части. Прошлым летом в Альпах он с гордостью показывал мне свои походные штаны, которые он сшил себе сам по образцу старой пары.

Решив проблему рукавов, Энрико теперь был готов приступить к новой для него проблеме — женитьбе. Мы уселись в машины и поехали.

Наша свадьба состоялась без религиозной церемонии, потому что мы с Энрико были различных вероисповеданий; в Риме тогда это называли «брак в Кампидольо». Энрико, как почти все итальянцы, был католик, хотя он и не признавал никаких религиозных обрядов, а я принадлежала к свободомыслящей еврейской семье.

Мы подъехали к подножию Кампидольо, исторического Капитолийского холма, который во времена Римской империи был крепостью. Здесь некогда гуси разбудили своим криком воинов и спасли город от нашествия галлов. Машины стали подниматься по трассе, проложенной в Тарпейской скале, с вершины которой римляне сбрасывали предателей, осужденных на смерть. Мы проехали мимо маленькой пещеры, где всегда держали волчицу — эмблему Рима; а еще выше миновали клетку — теперь уже пустую, — при Муссолини в ней сидел орел. Муссолини возродил военную мифологию латинян, а римский орел считался символом победы.

Машины остановились на вершине холма, на Пьяцце, где Марк Аврелий, император-мудрец, вечно скачет на своем бронзовом коне. Пьяцца с трех сторон замыкается тремя монументальными дворцами. Один из этих дворцов — мэрия. Там муниципальный чиновник с синим шарфом через плечо принял от нас в этот знойный день девятнадцатого июля клятву супружеской верности.

Когда мы вышли из дворца на площадь, весь наш свадебный кортеж был запечатлен на фотографии, как оно и полагается по традиции. К несчастью для прекрасного пола, моды того времени отличались редким безобразием, и все женские лица на фотографии выглядывают из-под нахлобученных шляп, похожих на перевернутые горшки. Мы с Энрико стоим впереди: он несколько смущенно улыбается фотографу, а я неловко держу букет цветов. По обычаю жених в день свадьбы подносит невесте букет цветов, но Энрико в тот день, как это, впрочем, с ним всегда бывало, даже и не вспомнил про цветы. Пока мы дожидались в мэрии очереди вступить в брак, заботливые родственники отрядили кого-то из моих кузенов в ближайший цветочный магазин за букетом.

На этом снимке трудно кого-нибудь узнать: моя матушка, сестры и сестра Энрико — все они под этими шляпами на одно лицо. Блаженно улыбающийся морской офицер — это мой отец. Толстенький, кругленький человечек с гладким сверкающим черепом и насмешливыми, похожими на бусинки глазами — сенатор Корбино. Он был шафером Энрико, и он первый довел до моего сознания, что я стала замужней дамой. Как только церемония окончилась, он подошел ко мне и, стараясь придать своему улыбающемуся лицу самое торжественное выражение, поклонился, поцеловал мне руку и сказал:

— Примите мои поздравления, синьора Ферми.

И мы поехали домой.

Мы начали наше свадебное путешествие с довольно рискованной эскапады: мы полетели.

Гражданская авиация в то время еще не вышла из младенческого возраста: первая пассажирская линия в Италии была открыта всего два года назад, в апреле 1926 года. Приблизительно в это время некий итальянский эксперт по авиации писал: «Металлическая конструкция (аэропланов) в свое время приобрела столь горячих защитников, что многие аэропланы теперь делаются целиком из металла… однако дерево снова начинает применяться, поскольку деревянная конструкция легче и значительно дешевле… Недавно была проведена экспертиза новой металлической модели… Она, несомненно, заменит деревянные аэропланы».

В 1928 году все итальянские линии обслуживались двухмоторными гидропланами итальянского производства типа Дорнье Валь. Если на линии Палермо — Генуя, которая проходит вдоль западного побережья Италии, есть основания для курсирования гидропланов, то на таких сухопутных линиях, как Турин — Павия — Триест, это по меньшей мере странно. Для посадки в Турине и Павии на реках По и Тичино устроены плавучие пристани.

В министерстве воздушного флота ведется тщательный статистический учет всех полетов, и таким образом я узнала, что я была одна из 304 итальянок, которые летали в 1928 году, а Энрико — один из 1358 итальянцев. Среди иностранцев пропорция женщин несколько выше: мужчин — 242, женщин — 89. Отсюда явствует, что итальянские женщины отличаются благонравием и сидят дома. На каждом гидроплане помещалось восемь пассажиров, но в среднем на каждый полет приходилось четыре человека. В этих коротеньких сводках сквозь всю их сухость чувствуется, что Италия гордится своей авиацией.