Давид Фонкинос - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Давид Фонкинос
• Издательство: ACT, CORPUS
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-082078-8

Давид Фонкинос начал печататься в 2001 году, с тех пор его популярность стремительно растет. Лауреат премий Франсуа Мориака, Роже Нимье, Жана Жионо и многих других престижных наград, Фонкинос в 2011 году вошел в пятерку самых читаемых писателей Франции. Его книги издаются в тридцати пяти странах, а по роману «Нежность» снят фильм с Одри Тоту в главной роли.

«Воспоминания» — его десятый по счету роман, причем именно роман, а вовсе не мемуары автора, хотя повествование ведется от первого лица, а рассказчик необычайно напоминает самого Фонкиноса. Молодой интеллектуал, работающий ночным портье и мечтающий стать писателем, волею обстоятельств погружается в историю семьи. В двадцать лет он сталкивается с проблемами старшего поколения и вынужден участвовать в их решении. Воспоминания родителей, бабушки и дедушки складываются в семейную мифологию, отчасти смешную, отчасти грустную, определившую его собственную судьбу. В коротких вставных новеллах мелькают и воспоминания известных людей: Ницше, Сержа Генсбура, Клода Лелуша и даже Альцгеймера. А герой между тем надеется выстроить с любимой девушкой семейную жизнь, не похожую на жизнь его родителей.

Книга разошлась тиражом 130 000 экземпляров, планируется ее экранизация.

---

Прошло несколько месяцев, и он вернулся домой. Однажды вечером, никого не предупредив, он вошел в свою квартиру. Его жена сидела в гостиной, как в день его отъезда. Она встретила его молча, прекрасная в своем безмолвии. Время никак на ней не отразилось. Они ничего не сказали друг другу и сразу пошли в кровать. До этого, войдя в подъезд, Гастон заметил, что имя Лизы исчезло с ее почтового ящика. Значит, он никогда больше о ней не услышит. Ему стало хорошо, и он не понимал уже, зачем нужны были эти страдания, которые теперь можно забыть. Конечно, забыть не удалось, но боль — хотя бы боль наконец утихла. Посреди ночи Элеонора включила свет. Ей хотелось снова увидеть мужчину, по которому она так тосковала. Что она ему скажет? Упрекнет? Пожалуется на страдания? Нет. Она произнесла: «Любимый, ты так прекрасен».

15

Отец позвонил мне, чтобы попросить об одном деле. Умерла бабушкина подруга, и бабушка во что бы то ни стало хотела поехать на похороны. Отец не мог ее отвезти и надеялся, что это сделаю я.

— Ты доставишь ей огромное удовольствие, — добавил он.

— Хорошо, я поеду, — согласился я.

— Спасибо тебе. Возьми мою машину, — поспешил сказать он, будто хотел так или иначе, хотя бы материально, участвовать в этом мрачном мероприятии. Повесив трубку, я задумался о том, что он сказал. «Ты доставишь ей огромное удовольствие». И еще: «Она во что бы то ни стало хочет…» Отец был прав: бабушка, которая отказывалась выйти погулять, съездить со мной в музей, ссылаясь то на усталость, то на боли, тем не менее готова была найти в себе силы присутствовать на похоронах. В определенном возрасте люди выходят из дому единственно ради того, чтобы проводить кого-нибудь в последний путь. Я не очень это понимаю. Неужели и мне с приближением смерти начнут доставлять удовольствие похороны? А может быть, наоборот, не захочется видеть то, что в скором времени ждет меня самого? А может, старики ходят на похороны из страха, что на их собственные похороны никто не придет? Что-то вроде «ты мне — я тебе». Нет, чушь. Как может мертвец отплатить услугой за услугу? Ведь если мы кого-то хороним, то на наши похороны он уже точно не придет. Это услуга бескорыстная. Моя теория не работала. Нет, правда, я решительно не понимал, почему бабушка хочет туда поехать во что бы то ни стало. Тем более что умершая старушка не была ее близкой подругой. С годами они виделись все реже и реже, а теперь уж и вовсе никогда не увидятся. Наверное, лучше ее саму об этом спросить. (Но обстоятельства сложились так, что я ничего у нее так и не спросил.)

Входя в дом престарелых, я понял, что произошло нечто исключительное. Я пошел на пост расспросить дежурного администратора. Эта дама мне не нравилась. Ей было под пятьдесят, но приятностью она, видимо, никогда не отличалась (хотя эти два факта между собой никак не связаны). Когда бы я с ней ни встретился, она всегда кипела злобой. Было в ней что-то эсэсовское. Она говорила, что ждет не дождется пенсии, а меня так и подмывало посоветовать ей уже сейчас забронировать здесь комнату. Странно, думал я, что женщина, ежедневно наблюдающая убожество старости, так торопит события. Ее агрессивность была, возможно, следствием глубокой женской неудовлетворенности, или обусловлена ее знаком зодиака, или, наконец, просто сволочным характером. Так или иначе, она объявила:

— У нас самоубийство. Девяностолетняя бабка сиганула из окна в своей комнате.

— …

— Жаль, теперь из-за нее придется отменить спектакль. К нам должны были приехать выпускники театральных курсов Симона. Идиотизм. Не могла подождать до завтра.

Именно так она и сказала. Нелепо, что я, по прошествии лет, до сих пор помню эту фразу, а вот иные строфы Поля Элюара, хоть и вертятся на языке, а вспомнить не могу. Почему всякие глупости застревают в мозгу прочнее, чем красота?

Я ушел. Кроме этой курицы, все остальные были глубоко потрясены. В холле и коридорах царила тишина. Санитары унесли тело. Несколько дней потом уборщики тщетно пытались отмыть кровь с асфальта под окном 323-й комнаты. Директриса опасалась, что другие старики могут последовать примеру самоубийцы — иногда суицид оказывается заразным. Но на этот раз обошлось. Других попыток не было — во всяком случае пока.

У меня долго стояла перед глазами эта картина: старая женщина, бросающаяся из окна. Какой храбростью надо обладать, чтобы решиться на такое. В старости для некоторых существование как будто достигает некой черты и жизнь теряет смысл. Я видел, как восьмидесятилетние пытались уморить себя голодом. Последняя возможность самим принять решение. Они борются теми способами, которые им доступны, зажимая рот, выплевывая, исторгая пищу. Большинство стариков, которых я видел в доме престарелых, хотели умереть. Правда, они говорили не «умереть», а «уйти». Или еще «покончить со всем», что подчеркивало мучительность их существования. Наверно, им казалось, что эта пытка не кончится никогда. Говорят, человек боится смерти. Странно, я видел совсем другое. Видел ожидание смерти. Видел страх: а вдруг она не придет?

Я думал, что застану бабушку в расстроенных чувствах и она, скорее всего, откажется ехать на похороны подруги. Но нет, она ждала меня, готовая к выходу. Более того, даже надушилась. У меня это не укладывалось в голове: с одной стороны, бабушка, ухоженная, нарядная, с другой — самое страшное, что есть на свете. Я спросил, знает ли она, что случилось. Она знала, но это ее словно не касалось. Она была сосредоточена на нашей поездке. Позже я понял, что у нас по-разному идет время. Три дня она жила тем, что готовилась к похоронам подруги. Это была светлая точка на горизонте, к которой она шла. Смысл трех суток существования. Пока ожидаемое событие не произошло, все остальное не имело значения.

Мы уже сели в машину, а я все никак не мог перестать думать о случившемся.

— Ты знала ее? Ту женщину, что выбросилась…

— Нет. Она не выходила из своей комнаты.

— Разве ее не вывозили в холл?

— Она почти не могла двигаться. Не знаю, как она ухитрилась забраться на окно. Мне кажется, ей кто-то помог.

— Ты что, серьезно?

— Во всяком случае, мне так кажется. Я не знаю, дорогой. Просто это странно, вот и все.

Внешне она казалась равнодушной. Но я-то знал лучше, чем кто-либо другой, какая она добрая и отзывчивая. Мы замолчали. Через некоторое время бабушка спросила, нельзя ли включить музыку. Нам попалась песня Сержа Генсбура «Я пришел сказать, что ухожу». Джейн Биркин могла бы расценить ее как объявление о разрыве, хотя на самом деле речь шла о времени, которое ушло безвозвратно: «Вспомнишь, печалясь, дни, что промчались…»[9]. Мелодия была так печальна и так красива, а слова — такая щемящая перекличка с Верленом, что после утренней оторопи я вдруг расчувствовался, и у меня потекли слезы. Не помню, когда я в последний раз плакал. Но мелодия оказалась сильнее, чем все, что мне пришлось пережить за последние месяцы. На похоронах деда, например, я не плакал. Я отворачивался, чтобы бабушка ничего не заметила. Это же просто абсурд плакать сейчас, когда я везу ее на похороны. Вообще многое в последнее время мне стало казаться абсурдным.

Эта песня так и осталась для меня навсегда связана с той поездкой. Я много раз слышал ее потом то на улице, то у кого-нибудь дома, и всякий раз мысленно переносился в машину, в которой вез бабушку на похороны. Странно: эта мелодия так прочно засела во мне, что я даже помню все моменты, когда слышал ее потом. И неизменно она вызывала во мне множество разных воспоминаний, связанных со звучанием песни, всю гамму ощущений — от горечи до сладости. Они раскрывались поочередно, как русская матрешка, а внутри была самая маленькая фигурка, самое первое воспоминание: я везу бабушку в машине на похороны.

16 Воспоминание Сержа Генсбура

«Диван» — это передача на французском телевидении, созданная Анри Шапье и впервые вышедшая в эфир 4 апреля 1987 года. Идея заключалась в том, чтобы, уложить на диван какую-нибудь знаменитость и задавать ей вопросы, как это делают психоаналитики. За несколько месяцев до смерти, 20 сентября 1989 года, Серж Генсбур принял приглашение на эту передачу. Впрочем, ложиться на диван он не пожелал, отшутившись: «Поваляться я люблю, но только не один». Зато поделился своими воспоминаниями, в частности воспоминаниями детства. Отец его, эмигрант из России, работал пианистом в дансингах и барах. Он-то и научил маленького Люсьена (это настоящее имя артиста) играть на фортепиано. Генсбур считает, что это была лучшая школа. В детстве он каждый день слушал, как играет отец: Баха, Шопена, этюды и прелюдии, а еще Коула Портера и Гершвина. Так что детские воспоминания у него музыкальные. В конце Генсбур произнес элегантную фразу: «Каждый день моего существования был наполнен звуками, предвещавшими мою будущую судьбу».