Андрей Муравьев - Путешествие ко святым местам в 1830 году

• Название: Путешествие ко святым местам в 1830 году
• Автор: Андрей Муравьев
• Жанр: Религия
• Год: 2007
• ISBN: 5-85759-400-6

Предлагаемая читателю книга представляет собой первое переиздание знаменитого «Путешествия» А. Н. Муравьева, уже при жизни автора признанного лучшим в ряду других многочисленных книг и очерков писателя. Прочитанное А. С. Пушкиным «с умилением и невольной завистью», «Путешествие» выдержало за 15 лет 5 изданий и во многом стимулировало в русском читающем обществе – от крестьянских книгочеев до петербургской элиты – живой интерес к Палестине и Христианскому Востоку.

Для самого Муравьева успех его первой книги стал сильнейшим стимулом последующего творчества. Через много лет, вспоминая первое путешествие на Восток и осмысливая его значение в своей творческой биографии, Муравьев скажет: «Щедрою рукою вознаградил меня Господь, ибо все, что я ни приобрел впоследствии, как в духовном, так и в вещественном, истекло для меня единственно из Иерусалима, и надо мною оправдались слова Евангелия: „Всяк, иже оставит дом, или братию имени Моего ради, сторицею примет“» (Мф 19).

В наши дни, когда паломничество в Иерусалим и Святую Землю становится неотъемлемой частью возрождения Русской Церкви и духовных традиций, Муравьев и его книга о путешествии ко святым местам вновь оказываются востребованными и актуальными.

---

Тот, кто не видал сей дивной столицы Востока, тщетно будет представлять ее своему воображению: никакое перо, никакая кисть не в силах изобразить столь роскошной картины. С правой стороны берег Европы, более и более украшаясь зданиями, превращается наконец в обширный город своенравного зодчества, испещренный яркими красками на скате горы, которой вершина увенчана кипарисами. Здесь в одну живописную массу сливаются Топхана, Галата и Пера. Залив сладких вод, по-гречески: «Золотой рог», покрытый лесом бесчисленных мачт и вполне достойный своего имени, отделяет роскошное предместье от самого Царьграда. На средине картины очаровательный мыс сераля завлекает воображение во глубину мрачных кипарисовых рощ, осеняющих многочисленные гаремы и дворец султанов; и на краю необъятной столицы, утомляющей взоры сонмом куполов, минаретов и башен, дико рассеянных на семи холмах, могущественно подымается обширный купол Св. Софии, как небесный щит, которым некогда осенен был град православия. Но четыре минарета опозорили ныне ее святыню, и невольное чувство уныния стесняет сердце при виде луны, заменившей первобытный крест ее. Левее, на средине пролива, оживленного бесчисленными челноками, одиноко встает из пучины башня Леандра, как бы на память древней любви; еще левее веселый город Скутари, широким мысом вдаваясь в волны, означает устье Боспора, теряющегося в синей равнине Мраморного моря, которое усеяно островами Принцев. За ними дальний берег Анатолии голубыми горами рисуется на ясном небосклоне.

Но сколь ни мощно очарование, есть и против него заветная сила, подобная тем тайным словам, которые разрушали некогда самые грозные заклятия чародеев. Ступите на берег – и все исчезнет! Пройдите несколько шагов по тесным и мрачным улицам Галаты, взгляните на общую картину разрушения, повсюду поражающую взоры; вмешайтесь в шумную толпу всех племен, которые принесли в общий склад нового бытия своего одни только первобытные свои пороки, и нравственное негодование омрачит в глазах ваших красу природы.

Хотите ли еще более разочарования? – на быстром челноке переплывите в самый Царьград, о котором столько гласит молва, и что же первое вам представится? – смрадные неправильные закоулки, безобразные здания, обломки или выгоревшие участки вместо площадей. Одни только обширные базары, под сводами коих разложены богатства трех частей света, показывают, чем бы могла быть в других руках сия столица, созданная для средоточия вселенской торговли. Одни только мечети, почти все бывшие церквами, свидетельствуя о рвении двух религий, величественно возвышаются в толпе несоответствующих им строений, и несколько общественных заведений видны посреди общих развалин; ибо как назвать иначе город, где беспечность правительства и коренная лень жителей ничего не поддерживают, равнодушно ожидая грохота одной повалившейся стены, чтобы подле начать строить другую? Куда исчезли все дворцы Царьграда? Неужели зодчество византийцев, столь тяжкое в их храмах, не могло ничего воздвигнуть для жилища вельмож, кроме безобразных домов, которыми наполнен Константинополь, когда в то же время Запад славился своими замками и дворцами? Или рука времени и оттоманов все истребила? Ныне ветхая сия столица напоминает более своими остатками временные следы всемирной ярмарки, на которой стекавшиеся народы воздвигали себе жилища по расчету дней, а не столетий.

Пера, жилище франков, еще могла бы несколько помирить нас с Царьградом своими зданиями, хотя выстроенными совершенно в азиатском вкусе, если только не отклоняться от главной, крестовой улицы, оживленной домами всех посланников; но она сделалась ныне добычей пламени. Приятно было видеть все царственные гербы Европы, стеснившиеся в одной шумной улице, и представителей стольких народов, старавшихся затмить друг друга великолепием; но еще лестнее была для русского величественная простота посольства нашего, которое без праздников, без суетного блеска господствовало не только над всеми миссиями в Пере, но и в Константинополе над племенем оттоманским.

Никогда дотоле имя наше не было в такой силе и славе на Востоке, и не один страх действовал на турок: пораженные успехом оружия, они еще более изумлены были великодушием победителей и с покорностью смирялись перед роковыми завоевателями, которые, по их словам, одни достойны были карать мусульман. Большая перемена произошла в народе в последнее десятилетие. Он уже не смотрел с диким фанатизмом на франков; напротив, старался перенимать их нравы и одежды, и безоружный европеец мог ходить свободно по базарам Царьграда, но за мундиром русских всегда стремилась любопытная толпа. Странно было встречать на улицах Перы статных ординарцев различных наших полков, идущих представляться посланнику, как будто в северной столице нашей. Но и Царьград в 1830 году имел вид только южной столицы России. Опытность и ласковое обращение бывшего там министра, мужественный вид и смелый дух чрезвычайного посланника давали сильный перевес делам нашим в Турции, и, казалось, не в уединенных казармах Рамис-чифлика, где таился грустный султан, но во дворце посольства русского решались судьбы империи Оттоманской.

По пятницам всегда можно было видеть сего некогда грозного владыку, и любопытная толпа стекалась около полдня в Рамис-чифлик, чтобы взглянуть на торжественное шествие Махмуда по внутренней галерее казарм в полковую мечеть. Но с переменою нравов и одежд оно утратило свое великолепие. Два ряда солдат гвардии, едва вышедших из малолетнего возраста, на которых лежала вся надежда оттоманская, стояли по обеим сторонам верхней галереи, начиная от покоев султанских, кругом четвероугольного здания, до противолежащей им мечети; молодые полковники и адъютанты, большею частью из любимцев султана и не старше двадцати лет, приводили в порядок нестройную толпу сию. Махмуд, не надеясь преодолеть упорства мусульман, в которых предрассудки утверждены были годами, окружил себя для большей безопасности молодежью в уединенном Рамисчифлике, который предпочитал многолюдному сералю, ибо там был бы он стеснен обычаями двора оттоманского, искони установленными.

При появлении султана музыка заиграла марш «Мальбруг в поход поехал»; двенадцать придворных чинов попарно открывали ход, с поникшей головой, сложив крестообразно руки. Перед ними шел начальник черных евнухов с обнаженной саблей, позади же еще двое с курящимся фимиамом, и наконец сам султан в сопровождении Рейс-эфендия, сераскира и других важных лиц. На нем была турецкая военная шинель оливкового цвета с капюшоном, шитая вся шелковой цифровкой и золотыми шнурками; две бриллиантовые звезды с полумесяцем украшали широкую грудь, и сей военный знак отличал почти всех его приближенных: высокая красная скуфья в виде митры, шитая золотом с богатейшим бриллиантовым пером, дополняла стройный наряд сего государя, в котором пышность Востока мешалась с европейской простотой. Правильный нос и большие черные глаза давали величественное выражение бледному лицу его; он медленно озирал толпу, слегка кивая головою, и в чертах его были написаны внутренняя тоска и убийственное сознание своего унижения. Таково было сие царственное шествие, более подобное торжеству погребальному. Глубокое впечатление производит на сердце зрелище земных владык, когда рука Провидения тяготеет над ними. Махмуд, окруженный древним великолепием сераля и всей пышностью оставленных им обрядов Востока, внушил бы только благоговение, свойственное величию царскому; но Махмуд, сокрушенный в сердце своей империи, исполненный вместе чувством своего бедствия и величия, Махмуд, наследник славы Муратов, Селимов и Солиманов, на котором в сей роковой миг лежала вся пошатнувшаяся судьба блистательной Порты, заставлял забыть потоки христианской крови, которые пролил, наполняя душу невольным возвышенным к нему участием.

Я нашел в Пере несколько товарищей двухлетнего похода и радостно обнял молодого Бахметева, с которым делил много сладких и горьких минут, под Шумлой и в Адрианополе. Отрадно было в его дружеской беседе посещать живописные окрестности. Вспоминая военную жизнь, мы на борзых конях носились с ним по красным берегам Боспора, и часто посреди великолепнейшего зрелища природы мысль о минувшем или о минувших затмевала в наших взорах сии картины, и мы задумчиво останавливали коней своих над поморьем, стремясь духом в далекую родину. Тогда чувствительнее был сердцу обет мой.

Но я всего более любил посещать с ним большое поле мертвых; кладбище сие, которого каждый кипарис осеняет мраморную чалму, вверенную его тени, служит лучшим гульбищем для жителей Перы. Мрак и тишина его вместе с очаровательными видами Боспора и Анатолии, которые прорезываются сквозь просеки густой рощи, производили глубокое впечатление на сердце. Быть может, сходство кипарисов с мастистыми елями, напоминая дремучие боры родины, влекло меня в погребальную тень их. Быть может, нынешнее состояние Царьграда, где все клонится к обширной могиле, разрытой над прахом Византии, для другого отживающего царства, быть может, дух времени и места, невольно действующий на странников, направлял меня к сему тихому пристанищу в той земле, где мертвые лучше живых.