Николай Адлерберг - Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга

• Название: Из Рима в Иерусалим. Сочинения графа Николая Адлерберга
• Автор: Николай Адлерберг
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91674-003-5

Книгу графа Н. Адлерберга о путешествии в Иерусалим в 1845 году можно назвать образцовым сочинением в ряду литературных описаний паломничеств ко Святому Гробу представителей русской аристократии середины XIX века. Написанная легко и свободно, она в то же время передает глубину религиозного чувства паломника, дает подробное описание Палестины и святых мест, а так же многочисленных бытовых и исторических реалий Святой Земли того времени. В новом издании к тексту приложены необходимые комментарии и историко-биографическая статья об авторе книги. Книга предназначена для всех, кто интересуется историей Святой Земли, Иерусалима и русского паломничества.

---

В недальнем расстоянии от купальни находятся катакомбы, или могилы древних египетских царей; это мрачные пещеры, в невыносимой духоте которых плодится неисчисленное множество так называемых ночных бабочек. Катакомбы, ныне заброшенные, служат иногда убежищем для преступников, скрывающихся от преследования.

Я полюбопытствовал видеть продажу невольниц. Этот унизительный для человечества обычай еще сохранился на востоке; грустное чувство овладело мной при виде этих несчастных, которыми до бессовестности невежественные людопромышленники торгуют как обыкновенным товаром.

Обширный двор, обнесенный довольно высокой стеною, служит местом для этой постыдной торговли. Небольшие дурно смазанные хижины укрывают невольниц от дождя и служат им убежищем в ночное время; по многочисленности поступающих в продажу женщин и по недостатку помещения положение несчастных стеснено до невероятия. Внутри этих мазанок, кроме стен и земляного пола, нет ничего. Несчастные невольницы, днем измученные лучами знойного солнца и нравственно убитые унизительной своей участью, ночью, в душной тесноте, ищут покоя на холодной и сырой земле, согреваясь только тем, что жмутся одна к другой. Днем они гуляют, или, лучше сказать, толпятся по двору; при появлении иностранцев-покупателей, чувство стыдливости, более или менее врожденное каждой женщине, разгоняет их по углам. Тогда продавец угрозами и палкой выгоняет их опять на двор: купцу нужно буквально показать товар лицом. Перепуганные и пристыженные невольницы, опустив глаза в землю, робко, в страхе, толкутся одна возле другой. Мне казалось, что даже самое бесчувственное сердце не может не ощутить живейшего сострадания и тоски при виде несчастных. Как мне хотелось в эту минуту быть настолько богатым, чтоб вдруг выкупить всех этих страдалиц, дать им всем свободу и денег, указать им благочестивый путь в жизни, просветить их спасительною для души христианской верой и, прикрыв их крылом человеколюбия, ввести в мир образованности к уразумению Бога истинного! Но всегда ли мы бываем в силах исполнять то, чего желаем?

Женщины эти все были негритянки, следовательно, совершенно черные. Тип физиономии у всех был общий и мало соответствовал европейским понятиям о красоте: у всех толстые губы, плоские носы и выпуклые кости под глазами; но зато у всех зубы необыкновенной белизны, формы чрезвычайно изящные и отменно правильные. Цены на невольниц, естественно, бывают различны, сообразно наружным их достоинствам. Средняя цена от 150 до 250 франков за каждую. Лучшие же по красоте невольницы выходят из общей расценки: попадаются женщины в 300, 500, в тысячу франков и гораздо дороже.

Обедал я в этот день на европейский лад, в пятом часу, у нашего консула, г. Ф…, который живет со всеми удобствами европейца и встречает своих соотечественников со свойственной ему любезностью и гостеприимством. Он сообщил нам сведения не совсем утешительные – о чуме в Сирии и о распространении злокачественных лихорадок в Египте. Но уже нам было не до чумы: главный вопрос состоял в том, как бы поскорее попасть в зачумленную сторону.

Возвращаясь после обеда домой, я встретил двух лезгин в знакомой мне одежде кавказских горских народов; они возвращались из Мекки в свою деревню Чоглы, близ Цудахара, в нагорном Дагестане, где я, за нисколько месяцев пред тем, имел случай сражаться с их дикими товарищами в рядах нашего храброго войска под командой отважного молодого героя Пассека, который предприимчивыми и доблестными подвигами своими оставил по себе завидную славу храброго генерала, а в памяти хищников – грозное для них имя и немало тяжких воспоминаний.

Я уважал Пассека как храброго воина и любил его как благородного человека. Мы сошлись с ним еще в 1841 г., когда я в первый раз был на Кавказе; тогда он был еще в низших чинах. В 1844 г. я нашел его уже генералом, украшенным знаками доблести и отваги; эти знаки заслужил он своей кровью. Он командовал авангардом отряда генерала Лидерса (героя Трансильвании в 1849 г.), посланного для усмирения Акушинского и Цудахаринского обществ, и преследовал бегущего под предводительством самого Шамиля неприятеля до Кородахского моста на Сунже, который хищники успели разрушить за собой, укрепясь в каменьях на скате горы на противоположном берегу. Устроив за незыблемыми преградами батареи, они упорно препятствовали нам исправить мост и далее продолжать преследование. Два дня враждующие стороны перестреливались ядрами по приказанию генерала Лидерса; Пассек ночью с двумя ротами пехоты спустился к самому берегу Сунжи, на подошву отвесной громадной скалы, на вершине которой под неприятельским огнем стоял наш отряд. Молча и ощупью, несмотря на чуткость горцев, мы в одну ночь, пользуясь темнотой и журчанием кипящего быстрого потока, выстроили, так сказать под носом у неприятеля, ретраншамент из тур и фашин, которые были сплетены заранее и перенесены нами на берег. С первым солнечным лучом мулла пронзительным голосом призывал товарищей своих к утренней молитве; все вскочили – и каково было их удивление, когда они увидели выстроенное в несколько часов, как бы мановением волшебного жезла, укрепление. Прежде чем они опомнились, две храбрые роты наши, молча залегшие среди ретраншамента, открыли мгновенно смертоносный огонь по неприятелю; завязалась обоюдная жаркая перестрелка, которая, впрочем, скоро утихла, ибо горцы, спрятавшись в густом каменнике, не терпели уже вреда от наших пуль, а гарнизон ретраншамента безвредно укрывался за своим валом от выстрелов неприятеля. Не менее того, положение наше было не из удобнейших: люди лежали, и никто не мог поднять головы, если не хотел наверное ее лишиться; небольшое количество провианта, который возможно им было принести с собой, и особенно недостаток воды – сделались весьма ощутительны.

Ночью приказано было вывести эти две роты, согласно предположению – не терять долее времени в бесполезном преследовании неприятеля. Пассек вывел людей также ловко и отважно, как повел к постройке ретраншамента, но в этот раз горцы были внимательнее, и хотя в темноте не могли прицеливаться, однако ж сопровождали нас жаркой пальбой.

На другой день русский отряд оставил занятую им позицию, и авангард сделался арьергардом колонны. Пассек прикрывал движение главной колонны, которая тронулась на рассвете и потянулась вдоль глубокого ущелья к д. Салты. С рассветом хищники, заметив наше движение, начали по одиночке бросаться вплавь через Сунжу, и сначала одинокими всадниками, потом партиями, более и более увеличивавшимися, нагие, с кинжалами в зубах и обнаженными шашками, с остервенением преследовали тыл нашего арьергарда. Русские дрались, как всегда и везде – лихой Пассек, везде первый, с рыцарским хладнокровием подавал блестящий пример самоотвержения. С такими данными, натурально, это трудное движение в лощине, обставленной лесистыми горами, из которых град пуль сыпался на наше войско, совершено было как нельзя удачнее – быстро, отчетливо и отважно. Около второго часа сменили нас с бою войска под командой князя Аргутинского-Долгорукого. На другой день мы проходили через Цудахар, вблизи аула Чоглы, родины двух лезгин, с которыми встреча в Александрии дала мне случай приплесть к этим листкам эпизод из кавказских войн, чтобы хотя слабой, но заслуженной похвалой почтить память убитого на поле брани доблестного воина и благородного человека.

Над консульским домом устроен небольшой мезонин с балконом и развевается наш русский флаг. Вид с этого балкона весьма оригинален: картина, представляющаяся непривычному взгляду новоприезжего путешественника, во всех своих подробностях отлична от того, что мы видим в Европе. Пальмовые сады, земляные пещеры египетского простонародья, дома странной архитектуры, вдали с одной стороны песчаная пустыня, с другой – ярко голубое море; по улицам шумные толпы народа в национальной одежде; войско в белых холщевых мундирах с малиновыми колпаками, огромные верблюды и маленькие ослы, служащие вместо экипажей и извозчиков – все это поражает новостью того, кто еще недавно оставил быт европейский, к которому привык со дня своего рождения.

Грунт земли в Александрии полуизвесткового, полупесчаного свойства, следовательно, мягкий и для пешеходов удобный. Но частые ветры, вздымая вредную для глаз пыль, до такой степени несносны, что, право, иной раз невольно приходит на мысль предпочесть этой дороге самую дурную мостовую. Дожди в Египте редки, а потому улицы вообще опрятны, за исключением некоторых тесных закоулков, где несоответственное пространству число жителей, более или менее нищих, представляет самую грустную и смрадную картину. Главная улица Александрии – так называемая улица Франков (под этим именем разумеют здесь европейцев или вообще иностранцев из христиан). Торговые ряды и рынки (по-восточному, базары) в Александрии не замечательны ни наружным устройством, ни особенным богатством и разнообразием предметов туземной торговли. Впрочем, они снабжены всем, что, по тамошним понятиям, потребно для удобства жизни более или менее прихотливой.