Сигрид Унсет - Мадам Дортея

• Название: Мадам Дортея
• Автор: Сигрид Унсет
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-7516-0203-Х

В романе Сигрид Унсет (1882–1949), известной норвежской писательницы, лауреата Нобелевской премии по литературе, рассказывается о Норвегии конца XVIII века. Читатель встречается с героиней романа, женой управляющего стекольным заводом, в самый трагический момент ее жизни — муж Дортеи погибает, и она оказывается одна с семью детьми на руках. Роман по праву считается одним из самых интересных исторических произведений в норвежской литературе.

На русском языке печатается впервые.

---

Муфту Вильхельм нашел на дне саней. Он мог спокойно спрятать в нее руки. Лошадь все равно слушалась только себя.

Теперь дорога шла по ровному месту, заснеженная земля сверкала в лунном свете. Низкие березки и ивы отбрасывали короткие тени — это было болото. По краю болота сбились в кучку несколько строений, с южной стороны к ним подступали луга, черные и голые, здесь жил арендатор. На крыше сеновала была прибита елочка с рождественским снопом, растрепанным и белесым на фоне светлого неба с редкими далекими звездами. Лошадь трусила дальше, они опять въехали в лес. Вильхельму снова захотелось плакать. Он устал и закоченел…

Вдруг Вильхельм вздрогнул — должно быть, задремал, — сколько прошло времени, он не знал. Сани подпрыгивали и двигались толчками, лошадь изо всех сил сдерживала их. Дорога шла под уклон. Лес кончился, и Вильхельму открылась долина с большим селением. Он живо соскочил на землю, ухватился за сани и стал помогать лошади. От движения он почувствовал себя лучше.

Они находились еще высоко. Луна отодвинулась на север, освещая поросшие лесом склоны, далекие заснеженные вершины и заливая глубокую чашу долины мерцающим светом. На дне долины виднелись белые берега и черные полыньи реки, далеко на севере долина разделялась на две, Вильхельму почудилось в ней что-то знакомое. На северных склонах чернел лес с белыми заплатами небольших усадеб. На южных — карабкались вверх поля, снега на них не было, Вильхельм разглядел светлые русла ручьев, уже наполнявшиеся водой.

Лошадь, и Вильхельм вместе с ней, остановилась перед очередным подъемом. Он весь дрожал от нетерпения. Должно быть, это и есть главная долина. Значит, они скоро доберутся до какого-нибудь жилья и этой ужасной ночной поездке придет конец. На небе не было ни облачка, и ветер почти прекратился, это Вильхельм заметил только сейчас, остановившись и прислушиваясь к далекому шуму воды, доносящемуся сюда из спящей долины.

Было морозно, дыхание белым паром поднималось изо рта лошади. Под полозьями саней хрустел свежий лед. Они ехали вдоль изгороди — к северу от дороги тянулись поля, в окнах большого крестьянского двора отражался лунный свет, блестели светло-коричневые бревенчатые стены. Залаяла цепная собака, издалека ей откликнулась другая. Вдоль изгороди намело сугробы, сани ехали, накренясь. Вильхельм слышал, как тела спящих, подпрыгивая, стучат о доски саней, — поделом им, его это не тревожило. Наконец сани снова выровнялись, теперь они ехали через березовую рощу, по снегу скользили узорчатые тени. Потом дорога свернула в тень от пригорка, тоже заросшего березами; высоко над кружевными от инея кронами поднималась островерхая, крытая лемехом крыша со стройным шпилем, и сердце Вильхельма радостно подпрыгнуло: церковь в Херберге! Залитый лунным светом крестьянский двор, мимо которого они только что проехали, был один из дворов Херберга, а это означало, что к югу от моста должна лежать усадьба Люнде, где жила их бабушка. Вильхельм узнал эту местность, и искорки радости побежали по его окоченевшему, усталому телу. Он вспрыгнул на облучок — отсюда, насколько он помнил, дорога спускалась полого. Что, интересно, скажет бабушка, когда он под утро заявится к ней в Люнде и поведает о своих приключениях? Скажет, что он не дал маху, это уж точно. Мысленно Вильхельм уже начал рассказывать свою сагу о событиях этой ночи.

Выехав на тракт, мохнатая лошадка тоже приободрилась и побежала резвее. Однако когда Вильхельм свернул на дорогу, ведущую к мосту, ее прыти поубавилось — дом лошадки явно находился не в той стороне. На подъеме к Люнде Вильхельм, как мог, подталкивал сани сзади, они двигались с трудом. Лошадь совсем выбилась из сил, полозья то и дело скрежетали по камням. Вильхельм гневно поглядывал на свой спящий груз, наверное, следует сейчас же растолкать эту компанию, выбранить их, согнать с саней и заставить идти пешком. Но он не сделал этого, лишь пощелкал кнутом, который отыскал на дне саней. Сейчас он приедет в Люнде, постучит кнутовищем в дверь и разбудит спящих хозяев. Вот они удивятся! А потом придет сам ленсман, и бабушка…

Но, преодолев последнюю часть пути, Вильхельм увидел свет в окнах дома — там еще не спали. На дворе стояли запряженные сани. Не успел он въехать в ворота, как его окликнули. Вильхельм не разобрал слов, но понял, что его приняли за возницу, приехавшего за кем-то. Должно быть, нынче ночью тут были гости.

— Да нет же! — Вильхельм хотел крикнуть громко, но голос его звучал хрипло и слабо. — Мы хотели просить у вас ночлега…

Открылась какая-то дверь; на фоне огня возник черный силуэт. Стоя у саней, Вильхельм приветственно поднял кнут:

— Мы со стекольного завода… Я — Вильхельм Адольф Теструп, внук хозяйки. — И он начал тыкать кнутом в своих спящих спутников.

Кто-то подошел помочь ему будить спящих. Первым они растолкали низкорослого седобородого крестьянина, который был никому не знаком, и подвели его к свету, падавшему из двери кухни. Потом поставили на ноги Даббелстеена, он был без шляпы, темные волосы беспорядочно обрамляли его бледное грязное лицо. Разбуженные таращили глаза, как совы, и ничего не понимали спросонок. Кто-то засмеялся:

— Сразу видно, что эти люди не постились там, где останавливались в последний раз!

— Пьяны в стельку! — бодро начал Вильхельм, но его голос скрипнул и сорвался. Он стал скидывать с Клауса мешки. — Проснись, mon frère[8], приехали! Давай, давай, просыпайся…

Какой-то человек поспешил ему на помощь, он снял Клауса с саней и поставил его рядом с двумя другими.

В дверях показался ленсман Хоген Люнде. Одежда его была в беспорядке, и он не совсем твердо держался на ногах, когда вышел на крыльцо. Ленсман тыкал своей длинной трубкой то в одного, то в другого, плохо понимая, кто же из них внук его жены. Вильхельм шагнул вперед и протянул ленсману руку:

— Добрый вечер, господин ленсман… или, вернее, доброе утро! Не самое подходящее время вот так заявляться в усадьбу… Свалиться… свалиться, как снег на голову… — Вильхельм старался держаться независимо, однако голос не слушался его. — С нами случилась забавная история, вы только послушайте…

— Добро пожаловать! Заходите в дом, прошу вас! — Ленсман не совсем внятно выговаривал слова. — Так это ты будешь Вильхельм Адольф Теструп? Заходи, заходи…

Вильхельму оставалось последовать за ленсманом. Заметив, что лошадь уже выпрягли из саней, он подбежал к ней и погладил по морде верного товарища, разделившего с ним все тяготы и тревоги этой ночи.

— Пегашка, бедная Пегашка! — Лошадь ласково ткнулась мордой ему в грудь, понюхала его руки. — Мы приехали из Сандтангена… — Из глаз Вильхельма брызнули слезы, от облегчения, от сочувствия к этой доброй старой лошадке.

Служанка повела Пегашку так нежно и осторожно, что ему вдруг захотелось остаться одному и поплакать оттого, что эта злосчастная поездка была уже позади. Но ленсман Хоген Халворсен Люнде ждал его в дверях. И во главе своих жалких и совершенно растерянных спутников Вильхельм вошел в дом.

Воздух в большой зале был густой от табачного дыма, пахло пуншем. В синеватых облаках, лениво колыхавшихся над свечами, стоявшими на длинном столе, пылали раскрасневшиеся лица. Из присутствующих Вильхельм узнал лишь одного — Уле Хогенсена, своего дядю, единоутробного брата его матери.

— Ну вот, прошу располагаться, — сказал ленсман, но обращался он только к Вильхельму. Трое других кучкой сгрудились у двери, Вильхельм же подошел к камину и протянул к огню замерзшие руки. — Садись же, садись. — Крупное, красивое лицо ленсмана побагровело и блестело от пота. Он кивнул служанке, убиравшей со стола, и она подвинула Вильхельму стул, чтобы он сел возле камина.

Тогда и его спутники опустились на скамью, стоявшую у двери. Они еще не понимали, куда попали. Клаус понемногу начал приходить в себя, глаза его с удивлением бегали по сторонам.

— Тяжелая была дорога? — завел разговор ленсман. — Во многих местах снег уже сошел; я слышал, что дорога от Торстада до Бергумсбаккена совсем очистилась от снега. Да и у нас в селении на санях уже не больно-то поездишь.

— Наверху дорога еще хорошая. А в селение мы не заезжали. Мы спустились в Херберге, проехали мимо церкви…

Ленсман кивнул:

— Значит, вы ехали верхней дорогой. Весьма благоразумно. А то на тракте во многих местах снега уже не осталось.

— Бог свидетель, что это так! — Вильхельм не мог удержаться, чтобы не говорить громко и бодро, хотя голос плохо повиновался ему. — Но только не моя заслуга, что мы выбрали этот путь. Из Сандтангена мы поехали к озеру Крокшёен, и там наш возница свернул на дорогу, по которой возят лес. Мы все были навеселе… Ладно, не буду об этом… — Он засмеялся так, что на незнакомых красных лицах появились улыбки, но ленсман взглянул на него с серьезным удивлением. — Когда я проснулся, было уже за полночь, мы стояли в лесу, но я не мог понять, где мы находимся. Остальные спали — они же были под хмельком. Мне ничего не оставалось, как взяться за вожжи и позволить лошади самой найти дорогу из леса. Увидев Гуллаугкампен, я понял, куда мы заехали. И решил ехать прямо сюда и просить вас с бабушкой приютить нас на ночь. — Вильхельм опять засмеялся, бессмысленно и победоносно, двое из гостей засмеялись вместе с ним.