Илья Эренбург - Лик войны

• Название: Лик войны
• Автор: Илья Эренбург
• Издательство: Земля и Фабрика
• Жанр: Публицистика
• Год: 1928

«Лик войны» — это записки из империалистической бойни. Разрозненные новеллы, объединенные в одну книгу. Заметки сделаны опытною, одаренною рукою. Местами взволнованная художественность захватывает читателя и рождает настроение. Отдельные главы совсем хороши. Окрашенные грустью, они вызывают в памяти скорбные 1915–1916 гг. Эти главы для нас освещены еще некоей экзотикой: сенегальцы, аннамиты, с их примитивизмом и тоскливою участью обреченных, еще больше заостряют печаль. Записная книжка военного корреспондента сближается с кино-фильмою, а отдельные листы записей — с отдельными кадрами. Как здесь, так и там удачное чередуется с неудачным и много лишнего.

---

Министерство изящных искусств тщательно обсуждает проекты домов, в строго национальном стиле.

Отчеты о хищениях крупных подрядчиков идут в газетах вместо уголовных романов: экономия на авторских гонорарах.

Крестьянам предоставляется дрожать в землянках. Однако, в порядке возвеличения чистого идеализма, спешу заверить, что со дня подписания перемирия и по ноябрь 1923 г. во Франции воздвигнут 6831 памятник героям войны.

Пусть фабрики не отстроены. Открылся новый вид доходов. В учебниках географии следует отметить: департаменты Нор, Эн, Мез и др., торговавшие прежде батистом, мылом и вином, торгуют теперь предпочтительно патриотизмом. Это очень выгодная торговля. В Париже и в Брюсселе до сих пор функционируют бюро экскурсий на поля битв. Весной в пригожий денек целые табуны раскормленных боков и задов, снабженных головами лишь по необходимости — вроде как паспортами, в комфортабельных «фордах» отбывают к Вердену или к Ипру. Среди развалин уже построены шикарные бары и рестораны.

— Знаменитый Морт-Ом! Здесь погибло свыше сорока тысяч человек, — выкрикивает добросовестный гид. И, зады любопытно поворачиваются: сорок тысяч! Это что-нибудь да значит, ради этого стоит повернуться. Хорошо бы именно отсюда послать карт-носталь…

По паршивой земле ползают инвалиды — куски мяса, без рук, без ног, часто без глаз, лица, обожженные горящей жидкостью или полуудушенные газами. Они продают открытки с видами тех мест, где оставили свои руки, ноги или глаза. Но задам жарко. И, отгоняя калек, гарсон кафе приносит ледяные коктайли.

Потом — кладбища. Их тоже посещают. Чорт возьми, это же импозантно — 6000 крестов, выстроенных в правильные ряды! Это же почти как Юнгфрау или как океан.

Кости неизвестных солдат выкопаны и вновь зарыты посреди площади Этуаль в Париже и площади Конгресса в Брюсселе. Делегации. Флаги. Венки. Сегодня «О-во лавочников Венсена», завтра военный атташе Уругвая, послезавтра сам г. Пуанкаре. Здесь столько пошлости, что она становится великолепной. В Брюсселе, например, к этим костям провели газовые трубы. Неугасимая лампада. Что вы хотите: лавочники Венсена в душе поэты.

Что касается буколических англичан, то они занимаются главным образом постановкой памятников лошадям убитых на войне.

Брюссель. Кавалькада автомобилей. В них самые страшные из инвалидов: не лица — плохо зарубцевавшиеся куски мяса. Светские дамы с кружечками щебечут. Все это, конечно, весьма обыкновенно. Но, погодите! На автомобилях большие плакаты:

«Пейте Тоник-Кампи!»

«Курите папиросы Мисс!»

«Лучшее мыло Кадум!»

Пусть покатаются! Это реклама чего-нибудь да стоит.

Это даже не жестокость. Это попросту быт. Возле Вердена гид восклицает:

— Внимание! До восемнадцати тысяч черепов! Кости защитников форта Домон!

Подходит любопытный.

— А почему это не пахнет?…

— О, господин, все прекрасно оборудовано. И потом… уж прошло четыре года.

Вот и все. Когда-то нас удивлял крестьянин Золя, наспех перепахивающий поле битвы. Как же он вял по сравнению с европейским торгашом, который готов торговать черепами!

«Восемнадцать тысяч! Прекрасно оборудовано!»

«Курите папиросы „Мисс“!»

«Слава героям!»

«Билет на экскурсию — десять франков с завтраком!»

«Справедливость победила!»

«Мыло Кадум! Не забудьте только Кадум! Остальное подделки!»

Итак, все в порядке. Можно начинать сызнова. Достаточно осталось неразрушенных городов и непокалеченных людей.

В Англии, конечно, рабочее правительство. Контрольные пакеты акций различных немецких предприятий перешли к французам. Только та затасканная «душа человека», о которой я слишком много думал десять лет тому назад, осталась той же. Впрочем, ей очень много лет, даже тысячелетий, этой «душе».

Значит, мне незачем спрашивать тебя, читатель, — готов ли ты? Кто б ты ни был, я знаю — готов. «Всегда готов!»

Илья Эренбург Берлин 13 мая 1924

ЛИК ВОЙНЫ

I

Обыкновенно на вопрос — что видно на войне? — отвечают: «ничего». Мне кажется, что это не совсем точно — на войне видно «ничто», пустота, небытие. Бурая, нагая земля, правильные ряды неживой проволоки, тонкие линии, расчерченные, будто на плане, окопов. Ни деревца, ни былинки — все вырвано, расщеплено, обращено в прах. Где-то в норах люди, но их не видно: ничто живое, движущееся, дышащее не может показаться, не смеет ступить на эту обреченную землю. Человек, еще живой и трепетный, переживает свой посмертный час.

II

Как красочна и занимательна война на картинах старых баталистов Франции или Голландии! Вздыбленные кони, бьющиеся но ветру знамена, клубы дыма — барабанщик бьет призыв, у полководца гордое лицо и величественный взмах руки, солдаты в изумрудных или малиновых мундирах бегут к победе. Война, похожая на детскую забаву или на старомодную оперу!

Часто, идя по размытым дождем окопам, глядя на серых солдат, на пушки и пулеметы, я думал: найдется ли художник, который сможет передать облик этой войны? Теперь передо мной собрание «военных» рисунков Леже. Странные, таинственные рисунки. Да, я этого не видел никогда, но это, только это, я и видел. Леже — «кубист»; порой он чрезмерно схематичен, порой страшит бесконечным раздроблением всего зримого мира, но распятый, искромсанный жестоким ножом и где-то в последнем создании воссоединенный, глядит на меня лик войны. В этих рисунках нет ничего личного, отдельного, как нет на войне Жана, Карла, немцев, или французов, но все мы, только человечество и человек. А может быть, и нет человека, ведь все рисунки говорят об единственной госпоже машине. Солдаты в касках, крупы лошадей, трубы походных кухонь, колеса орудий — все это лишь отдельные части великого механизма. Нет красок: все на войне теряет свой цвет от пушек до лиц солдат, уподобляясь пыли. Прямые линии, правильные плоскости, рисунки, похожие на чертежи, — отсутствие произвольного, капризного, увлекательного, неправильного. На войне нет места прихоти. Хорошо оборудованный завод для истребления человечества.

III

Говорят, что всеми нами управляют всесильные люди — Вильгельм, Ллойд Джордж, Жоффр, дипломаты, владельцы орудийных заводов, полководцы, биржевик. Если бы это было так?.. Ведь они все же люди, и у них у всех под левым карманом жилета бьется одинаковое сердце, и все ребятами играли, и все знают тоску, и все умрут. Нет, не люди ведут войну. Сегодня я видал наших истинных повелителей. Под вечер ехал я по шоссе близ Арраса. Кругом плоская, скудная земля Артуа, и много прямых, белых дорог. По ним двигались бесконечной цепью один за другим тяжелые грузовики. Одни везли солдат «туда», другие раненых «оттуда», на третьих были орудия, снаряды, мясные туши, хлеб. На перекрестках они ждали взмаха флажка солдата — маленького церемониймейстера. У каждого свой герб — дракон, змея, птица, — свое имя и свой номер. У солдат тоже есть имя, и у каждого на руке браслетик с номером, чтобы можно было опознать труп. Но солдаты — только бедные слуги великих грузовиков. Они будут бегать у орудий и дергать за веревочку, вставлять пулеметные ленты и нажимать курки у винтовок. Они будут служит машине и кормить ее собой. Я глядел час, другой, а грузовики все ползли, и сотни людей беспрерывно исправляли дороги, не выдерживающие державного шага. Грузовики чернели на розовом вечернем небе. Мне хотелось пасть ниц перед теми, кто правит, — и Вильгельмом, и бедным сенегальцем.

IV

Увидав первый танк, я смутился — было в нем что-то величественное и омерзительное. Быть может, когда-то на земле существовали такие исполинские насекомые. Он был (для маскировки) пестро расписан, и его бока походили на футуристические картины. Он полз очень медленно, переступая, как гусеница, через окопы и ямы, сметая проволоку и кусты. Чуть шевелились усы — трехдюймовые орудия и пулеметы. Сочетание архаического и ультра-американского, ноева ковчега и автобуса XXI века. Внутри люди — двенадцать пигмеев, которые наивно думают, что они им управляют.

V

Сотни художников расписывают пушки и грузовики, изготовляют цветные ковры, которыми застилают батареи, прикрывают ветвями или холстом дорогу. Вот искусственное дерево, пустое внутри, вот изображение издохшей лошади. Ночью, впереди наших позиций, ими подменят настоящую березу и конский труп, в них будут наблюдательные пункты. Сначала все красили в бурый, защитный цвет, но очертания грузовиков все же выделялись. Теперь художники (из молодых) разбивают стену на отдельные яркие куски, благодаря чему теряется абрис всей массы. Издали видны бесформенные пятна. Каждый день придумывают все новые ухищрения, приспособляясь к желтизне пикардской глины, к мелу Шампани, к зелени Аргонских лесов. Быть незаметным, врасти в землю или, вернее, обрасти ею — вот единственная цель этого странного маскарада, где за малейшую оплошность в костюме приходится платить жизнью. Люди походят на насекомых, которые живут в земле и, на минуту показываясь наружу, принимают ее облик.