Аркадий Савеличев - Генерал террора

• Название: Генерал террора
• Автор: Аркадий Савеличев
• Издательство: АСТ, Стрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-023693-Х, 5-271-08915-0

Об одном из самых известных деятелей российской истории начала XX в., легендарном «генерале террора» Борисе Савинкове (1879—1925), рассказывает новый роман современного писателя А. Савеличева.

---

«Славная жизнь. Славный у нас народ», — доставая сигару, подумал Савинков.

Чутьё ему подсказывало, что теперь парохода ждать недолго.

Прощай навеки, хитромудрый китайский ресторан!

IV

После месячного скитания по морям и океанам, после сомнительной чистоты пароходных кают и азиатских душных ночей, после штормов и пристальных пиратских поглядов оказаться в прохладном, прибранном, даже в такое время не растерявшем ни полицейских, ни консьержек Париже... право, вознесёшь молитву Господу!

Савинков ловил себя на мысли, что у него и нет сейчас других желаний, как только часами нежиться в благословенной парижской ванне. Оказывается, его здесь не забыли и знать не знали о превратностях российских скитаний. Был просто приятный господин, тароватый русский барин, который и в эти гнусные дни не хотел отказываться от милых житейских привычек. Ну, вовремя, со всей парижской вежливостью, получить чашечку немыслимо ныне дорогого кофе. Выкурить неизменную сигару. Послать гостиничного гавроша за газетами. В определённое время, а именно перед обедом и перед ужином, во всей строгости костюма совершить моцион по холодным и слякотным улицам. А после в суровой задумчивости часами сидеть у камина — при таких-то дорогих дровах!

Разумеется, ни горничная, ни посыльные, ни рестораторы без зова не входили, но ведь и после телефонного приглашения могли наблюдать эту картину — жизнь загадочного русского эмигранта...

Для всех служащих гостиницы он как был, так и оставался эмигрантом. Да это и недалеко от истины, во всяком случае ближе, чем от Парижа до Москвы. Кто рискнёт загадывать час возвращения?

Савинкова ждали дела, срочные дела, но он не мог приступить к ним, не приведя себя в порядок. Встречи со старыми и новыми премьер-министрами, да хоть и просто с министрами, банкирами, светскими дамами, даже с прежними знакомыми, вроде скандального Сиднея Рейли, не могли же проходить при затасканных пиджаках и потёртой дорожной морде. Несмотря на срочные грозные телеграммы адмирала Колчака и вежливые извинительные напоминания генерала Деникина, он некоторое время вполне сознательно собирался с духом. Начинать — так начинать без суеты.

Главная цель — Англия. Сэр Уинстон Черчилль. Любитель хорошего коньяка и хороших гаванских сигар. Вот кто истинно ненавидит большевистскую Россию — всей своей жирной душой! Не грешно и позлословить в утреннем раздумье. Без него не получить денег. Не получить оружия. Амуниции. Армия нового правителя России будет в зимней Сибири без сапог и шинелей. На грабеже и реквизициях никакая армия не удержится, неизбежно скатится к губительному, прежде всего для неё самой, мародёрству. Савинков подсчитывал суммы, необходимые для того, чтобы одеть и вооружить хотя бы полк, дивизию, — и приходил в тихий ужас. Никто в одночасье таких денег, конечно, не даст. Положим, кое-что изыщут в самой России, кое-что при успешном развитии событий отберут у большевиков, но основное-то всё равно придётся собирать с миру по нитке. «С миру! Истинно международные попрошайки!» — доводил он свои мысли до логического конца. Как ни лукавь, ведь так оно и было. Савинков запоздало пожалел, что ввязался в сомнительные коммерческие дела. Какой он к чёрту коммерсант! Положим, долговые обязательства подпишут адмирал Колчак и генерал Деникин, — ну, кто там ещё из прилипших к ним политиканов? — но ведь и на совести его, Савинкова, останется неизгладимый чёрный долг. Будущая Россия всё оправдает и всё спишет? Но всё ли?..

Он знал, как относились к нему даже ближайшие сподвижники. Всё тайное, личное так или иначе попадало в поле его зрения. Он не шпионил за своими покровителями: их мнение ему передавали с извинительной улыбкой. Вот искренне уважаемый им генерал Деникин — вроде бы о прошлых днях, но ведь и о нынешних:

«Савинков мог идти с Керенским против Корнилова и с Корниловым против Керенского, холодно взвешивая соотношение сил и степень соответствия их той цели, которую преследовал. Он называл эту цель спасением Родины; другие считали её личным стремлением к власти. Последнего мнения придерживались и Корнилов, и Керенский...»

Читай, если хочешь:

«Савинков мог идти с Колчаком против Деникина и с Деникиным против Колчака, холодно взвешивая...»

Право, на такую аттестацию можно бы и обидеться.

Но ведь — правда? Он именно взвешивал их нынешний авторитет. На холодных и бесстрастных своих весах. Да, во имя спасения Родины!

А если подумать?..

Ах, не лукавь, не лукавь. Неужели личного-то стремления к власти нет?!

Внутренний смех распирал его. Это мог сказать любимый им генерал Деникин. Мог сказать и адмирал Колчак. Ему, Савинкову, следовало бы смертельно возненавидеть и того и другого. А он... поможет и тому и другому. Пусть думают что хотят. Именно — во имя спасения Родины. Между генералом и адмиралом нет согласованности; каждый рвёт власть, как лоскутное одеяло, на себя. Он, Савинков, между ними. Он не даст окончательно порвать и без того изодранное российское одеялище. Оружие? Деньги? Будут и у того и у другого. Официально он — только посол адмирала; неофициально — столь же авторитетный и генерала. И-и... пусть думают о нём что хотят!

От этих мыслей кофе горчило, сигара отдавала плесенью.

   — Прежде чем ради генерала и адмирала стучаться в дверь к сэру Уинстону Черчиллю, потрясём наших ближайших соседей, — сказал он заявившемуся с жалобой на свою злосчастную печень Деренталю.

   — Масарика? Пилсудского? Гоппера?

   — Ну, положим. Карл Гоппер ещё мог изображать в Ярославле при Перхурове что-то из себя значащее, но что он изобразит теперь в своей нищей лоскутной Латвии?

   — Министра, Борис Викторович, да ещё и какого!

   — Уму непостижимо, Карлуша — военный министр Латвийского уезда...

   — Не преуменьшайте, Борис Викторович. У него под боком Литва и Эстляндия, Швеция и Финляндия. Да и Германия, если сама поумнеет, проберлинским балтийцам поможет. Ох, дьявол её бери!..

   — Германию?

   — Пе-ечень мою... — схватился Деренталь за живот пухлой рукой.

   — Вот-вот, Александр Аркадьевич. Потому и впала великая Россия в нынешний маразм. У кого печень, у кого геморрой, у кого старческие запоры. Как у наших монархистов, например. Вы не согласны, Александр Аркадьевич? Чего морщитесь?

Флегму Деренталя нельзя было сбить даже такими злыми словами. Уселся в кресло и на нравах друга дома позвонил вниз:

   — Два кофе... и лучше с коньяком.

Савинков посмотрел на него убийственно:

   — Когда ты, Са-ша, станешь посерьёзнее?

   — Никогда... Бо-ря!..

Так всё время: то на вы и по имени отчеству, то совсем запанибрата. Сами давно запутались, а другие — и подавно.

   — Нам надо собираться, Александр Аркадьевич. В Прагу, в Варшаву... чёрт знает куда!

   — Не надо нам в Варшаву. Не надо в Прагу. Они сами в Париже да в Лондоне пасутся. Кого, думаешь, я вчера встретил у подъезда Министерства иностранных дел?

   — Кого! Одного из милейших собутыльников. Жака? Жозефа? Какого-нибудь Жульена?..

   — Ошибаешься, Борис Викторович, ошибаешься. Самого Масарика. С протянутой рукой. Привет и поклон тебе передаёт.

   — Лучше бы передал хоть небольшой чек в парижский или швейцарский банк.

   — Отку-уда? Гол как сокол. Хотя изображает из себя не лоскутную Латвию.

   — Ладно — Масарик, пройдоха Масарик. Поговорим и здесь. Но в Прагу мне всё равно надо. Я давно не видел сестру. Это — всё, что осталось от нашей семьи.

   — А Виктор?

   — Виктор — шалопай. Славный малый, не больше. Видимо, он тоже где-то в Праге или в Варшаве. Надо разузнать. Но пока, Александр Аркадьевич, дай мне покопаться с моим архивом.

   — Архивами занимаются, когда готовят себя на тот свет. Но мы-то, Борис Викторович, ещё на этом?..

   — На этом...

Деренталь столь же спокойно и флегматично вышел, как и вошёл. Ничего не сказал, а настроение испортил. И решение поехать в Прагу на встречу с сестрой, мгновенно изменилось. Вместо себя он пока что пошлёт письмо — тем более что и пройдоха Масарик больше околачивается в Париже, чем в своих Чехиях и Словакиях. В раздражении он писал о прошлых днях, о нынешних, пожалуй, и о будущих:

«...Ощущение, будто все мы босиком ходили по битому стеклу, уже не чувствуя боли своих окровавленных ног...»

Что делать, он ко всему прочему ещё я писатель Ропшин. Он не может без красивостей. Уж извиняй, любимая сестрица.

«Это были дни всеобщего безумия, когда никто не знал, что он скажет через минуту и как он поступит через час. Теперь мне иногда слышится оттуда странная какофония, будто взбесившаяся обезьяна играет на рояле, вырывая клавиши и струны. И страшно потому, что неизвестно, куда бросится обезьяна, покончив с роялем...»