Геннадий Прашкевич - Тайный брат (сборник)

• Название: Тайный брат (сборник)
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2015

В романе «Тайный брат» действуют алхимики и рыцари, колдуньи и короли, еретики и верные псы святого Доминика. Четвертый крестовый поход, как известно, начинался с острова Лидо (Венеция), но вместо высадки в Египте венецианцы уговорили рыцарей высадиться под стенами Константинополя. В итоге Константинополь пал. На фоне исторических событий развивается трагическая история некоего монашка Моньо, выросшего в древнем замке Процинта и считающего свою хозяйку колдуньей. Высшей мечтой Моньо является будущее спасение души прекрасной владелицы замка. В повести «Черные альпинисты или Путешествие Михаила Тропинина на Курильские острова» рассказано о многих сложных перипетиях советской литературной жизни 70-х годов прошлого века. В повести задействованы реальные люди и описаны реальные события.

---

Ганелон сам видел и даже держал в руках тяжелые, как бы даже влажные на вид многие старые списки и книги. Переплеты тронуты плесенью, пергамент, когда-то белый, как гусиное перо, потускнел, потрескался, буквы выцвели, но Викентий из Барре, наверное, обладает тайным зрением: всматриваясь в потрескавшийся пергамент, он вслух зачитывает Амансульте фразы, составленные из выцветших, почти неразличимых слов.

Там же, в тихой зале, называемой монахом Викентием библиотекой, бывают заезжие труверы. И там же юная хозяйка замка Процинта и ее помощник, серый тщедушный монах, похожий на старую крысу, беседуют о познании вещей человеческих и божественных с совсем уже странными людьми. В той же зале однажды Ганелон видел перед камином согбенного старика в совершенно черном, как ночь, как бы бархатном плаще до самой земли и в красной шапке на голове. Длинные тонкие пальцы старика с сильно расширенными суставами были явственно разъедены кислотами, голос звучал глухо и недовольно. Нелепые гримасы могли вызвать смех, но у Ганелона они вызывали самый настоящий, правда, непонятный страх. Говорили, что старик похищает детей и пьет их теплую кровь, но, может, люди лгали. А еще, и гораздо чаще, говорили, что этот нелепый старик в бархатном, как ночь, плаще и в нелепой красной шапке умеет делать настоящее золото из самой простой глины и даже из птичьего помета.

Наверное, это так.

Амансульта ведьма.

Говорят, под левой грудью семнадцатилетней хозяйки Процинты есть тайный знак, отметка дьявола – некое темное пятно в виде отпечатка лягушечьей лапки. Говорят, что если ткнуть в это пятно ножом, Амансульта не почувствует боли.

Путь к темной башне Гонэ запрещен.

Ганелон следовал туда за хозяйкой тайно.

Тайно следовать за хозяйкой приказал брат Одо.

Ганелон боялся попасться на глаза хозяйке, прятался в кустах, шептал про себя: «Ведьма». Он был уверен, что она ведьма. Ведь он собственными ушами слышал, как Викентий из Барре читал вслух странные вещи. «Ведь ты вошел в школы афинян, находясь далеко от них, – читал монах, – и таким образом к хорам плащеносцев ты присоединил тогу, чтобы учение греков сделать наукой римской. Ты передал потомкам Ромула все лучшее, что даровали миру наследники Кекропса. Благодаря твоим переводам музыкант Пифагор и астроном Птолемей читаются на языке италийцев, арифметик Никомах и геометр Евклид воспринимаются на авзонийском наречии, теолог Платон и логик Аристотель рассуждают между собой на языке Квирина, да и механика Архимеда ты вернул сицилийцам в латинском обличии…»

В огромном камине полыхали поленья, живо прыгали отсветы по выцветшим гобеленам. Монах Викентий из Барре, поставив тощие ноги на скамеечку и откинувшись на спинку низкого деревянного кресла, вслух зачитывал странные слова.

«Ты спрашиваешь, за какую вину я осужден. Меня обвинили в том, что я хотел спасти сенат. Желаешь узнать, каким образом? Мне поставили в вину то, что я препятствовал клеветнику в представлении документов, которые свидетельствовали бы об оскорблении величества сената. Что теперь, о, наставница, думаешь? Но я желал и никогда не откажусь желать здоровья сенату. Повинюсь ли? Но это будет означать отказ от борьбы с клеветником. Могу ли я назвать преступлением желание спасти сенат? А ведь он сделал все, чтобы своими постановлениями, касающимися меня, представить это в качестве преступления. Но часто обманывающее самое себя неблагоразумие не может извратить действительные заслуги, и я полагаю, согласно предписанию Сократа, законом является то, что недостойно скрывать истину или соглашаться с ложью. Но судить, правильны ли были мои поступки, я предоставляю на твое усмотрение и оценке мудрых людей. А чтобы потомки не забыли ход этого дела и знали истинное положение вещей, я запечатлел их с помощью стиля. Нужно ли еще говорить о подложных письмах, на основании которых я был обвинен в том, что надеялся на восстановление римской свободы? Явный обман мог бы раскрыться, если бы мне удалось воспользоваться для защиты признанием самих клеветников, что во всяком разбирательстве имеет наибольшую силу. Но на какие остатки свободы можно было еще надеяться? О, если бы хоть какая-нибудь была возможна!»

Слова были как бы обращены к Амансульте.

Но этого никак не могло быть, хотя бы потому, что старые списки и книги принадлежали дальнему предку Амансульты – истинному философу Торквату. Именно он построил когда-то верхний, уже не существующий замок, от которого осталась только башня Гонэ. Принцепс сената, комит священных щедрот при короле варваров Теодорихе, захватившем Рим, первый министр, иначе магистр оффиций, последний истинный римлянин и философ, павший жертвой мерзкой клеветы, Торкват, дальний предок Амансульты, из далекого прошлого жаловался: «На какие остатки свободы можно еще надеяться? О, если бы хоть какая-нибудь была возможна!»

Торкват казнен.

Он казнен много веков назад.

Будь тверд в вере, Ганелон, повинуйся Богу.

Упорно и осторожно, стараясь не наступить на сухую ветку, не зашуметь сухой травой, не споткнуться о камень, Ганелон тайно следовал за хозяйкой.

Кастеллоза, Замковая, – девица Амансульта выросла одна, без матери, только стараниями Хильдегунды и других служанок. Был благородный граф Гийом, рыцарь из графства Руссильон, того самого, что граничит с Каталонией и Нарбонной. Граф был строен и умел обращаться с оружием. Он много путешествовал и любил угождать дамам, а прекрасная дама Соремонда, супруга барона Теодульфа, человека знатного, но грубого и дурного, полюбила его…

Иисусе сладчайший! Даже после проистечения стольких лет старая служанка Хильдегунда рассказывала обо всем этом своей воспитаннице только тайком – вот как неистовый барон Теодульф, томящийся в сарацинском плену, был ей страшен даже в отдалении.

Благородный граф Гийом страстно полюбил прекрасную Соремонду, стал петь о ней и слагать о ней песни, и вдохновленная его страстной любовью Соремонда, веселая и прекрасная, ответила графу взаимностью. Конечно, барону Теодульфу донесли о нечестивых деяниях. Приказав всячески стеречь собственную супругу, он специально встретил в уединенном месте благородного графа Гийома и убил его. А убив, приказал вырвать из его груди сердце и доставить в свой замок. То любящее сердце жестокий барон Теодульф отдал поварам, велев приготовить его с перцем и подать его на обед супруге. И когда супруга съела поставленное перед нею кушанье, барон Теодульф спросил: «Знаете ли вы, что вы сейчас съели?»

Супруга ответила, что не знает, кроме того, что съеденное было очень вкусно.

Тогда барон Теодульф весело и открыто объявил супруге, что кушанье, столь понравившееся ей, было приготовлено из сердца некоего известного ей графа Гийома, а чтобы убедить в том прекрасную Соремонду, он приказал показать ей отрезанную голову графа. Увидев эту голову, прекрасная Соремонда, давшая жизнь Амансульте, лишилась чувств. А когда пришла в себя, то сказала так: «Мессир, вы, конечно, дали мне столь прекрасное кушанье только для того, чтобы я никогда больше не ела ничего другого».

Услышав это, разгневанный барон Теодульф бросился на супругу с кинжалом, но прекрасная Соремонда подбежала к окну и выбросилась с донжона.

Старая Хильдегунда, рассказывая такое Амансульте, пугливо оборачивалась в сторону ночи, царящей за окнами замка. В колеблющемся свете свечей неясные тени сумрачно бегали по каменным стенам. Ганелон, нечаянно оказавшись за чуть приоткрытой дверью, с ужасом прислушивался к словам старой служанки.

Он действительно был в ужасе. Он по-настоящему боялся.

Но юная Амансульта только кивала. Ее занимало совсем другое.

Она думала не о своей несчастной и прекрасной матери Соремонде, которую почти не помнила, нет, она думала о своем ужасном отце.

– Старый Салах-сарацин, – произносила она, безжалостно перебивая старую Хильдегунду, – говорит, что святые паломники в Палестине, заняв некий город и убив его жителей, на некоторое время бросают в песках тела убитых неверных. Через месяц или два можно вернуться в указанные места и без труда собрать в песках между костей скелетов золото и драгоценные камни, которые неверные пытались утаить, проглотив их…

Старая Хильдегунда клала крест на сухую грудь. Старую Хильдегунду очень пугало то, что семнадцатилетняя девица думает не о матери своей, несчастной Соремонде, а об отце – жестоком бароне.

Ведьма, шептал про себя Ганелон, тайно следуя по узкой тропинке.

Светлые длинные волосы Амансульты нежны и шелковисты, они красиво вьются на висках, грудь высока, но в светлых глазах отсвечивает лед, как в темном погребе, а под левой грудью, говорят, есть отметка дьявола – темное пятно в виде лягушачьей лапки.

Перивлепт. Восхитительная!

Но ведьма, ведьма! Истинно ведьма.

Он, Ганелон, по приказу Амансульты обязан посещать некоего ученого клирика.