Анатолий Хлопецкий - Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая

• Название: Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая
• Автор: Анатолий Хлопецкий
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-092297-0

Революция многое перевернула в жизни людей. Храмы были разрушены, а многие священники погибли в лагерях. Главный герой этой книги – Василий Ощепков встретил революцию на Дальнем Востоке. Приняв советскую власть, он не отказался от веры и не забыл уроков отца Николая. Ему предстоит трудный путь возвращения на родину…

---

– О жизни, капитан, они в окопах с трехлинейками заботиться будут. Японские рукопашные приемы им там ни к чему. А вот не учатся ли они там еще чему-нибудь кроме?

– Чему, например, господин полковник?

– Бунту, капитан, бунту-с! Не послать ли еще своего человечка и в спортзал, и в казармы на Русский остров? Пусть понюхает, чем там народец дышит.

* * *

А в это самое время в казармах, духом которых был так озабочен господин полковник, о том же самом человеке, что и на Полтавской, шел примерно такой разговор:

– Наш он, Лексеич, нутром чувствую, что наш, – горячился молодой усатый солдат, ожесточенно надраивая для вида оловянные пуговицы, все еще с царскими орлами, на гимнастерке. – Но, однако, доказать не могу. Вот ты говоришь: прощупать надо. Пробовали деповские, так ведь он скользкий, как морская капуста: промеж пальцев выскальзывает. Ни тебе да, ни тебе нет.

– Вот видишь – сам говоришь, что скользкий… – гнул свое седоватый Лексеич. – Такому как довериться?

– Да разве я в этом смысле?! – возмутился усатый. – Стережется он, видать, к себе сразу не подпускает. Может, с ним в открытую поговорить?

– Ну да – ты ему в открытую: «Вы, мол, Василий Сергеич, за большевиков али за кадетов?» А он тебя приемом японским в скулу да в полицию сдаст. Ты там давно не был?

– Ну был… Так ведь ничего не доказали про листовки. Дали пару тычков в зубы и «пшел вон».

– Ага. И на заметочку взяли на всякий случай. С фотографией анфас и в профиль.

– Это как – анфас?

– Это вот как ты на меня сейчас вылупился.

– Ну-у…

– Вот те и «ну»! Погодить надо с этим японским борцом. Приглядеться.

* * *

Того же мнения были и в японской миссии.

– Вам, должно быть, известно распоряжение высокого императорского правительства, господин консул, что накануне близкой высадки наших доблестных императорских войск здесь, в городе, должны быть подготовлены люди из местных обывателей, в том числе русских, готовые помогать нашим контактам с местным населением.

Собеседник консула наклонился к нему и конфиденциально произнес:

– Конечно, мы предпочли бы вообще получить город без населения, но сами понимаете… Значит, понадобятся переводчики, конторские служащие, владеющие обоими языками. Но надежные, проверенные. Времени не так уж много. Могли бы вы уже сейчас назвать хотя бы одного такого русского, не считая тех, кто уже давно негласно состоит у нас на жалованье?

Консул помедлил с ответом и наконец раздумчиво произнес:

– Мне кажется, подошел бы, например, некто Василий Ощепков – он с детства воспитывался и долгое время жил в нашей стране, прошел обучение в Кодокане… Сейчас военный переводчик и тренер по дзюдо.

– А, из питомцев доктора Кано! Мне о нем говорили мои люди. Но тут есть одна загвоздка, господин консул: он православный христианин и, кажется, готовился стать священником. Кто знает, что заложили в него в Русской православной миссии… Вы бы за него поручились? С кем он близок здесь?

– Мы не вели специального наблюдения, но, кажется, он еще чувствует себя здесь чужим…

– Это существенная подробность… И все же я бы не советовал пока делать ему какие-либо предложения, господин консул: надо присмотреться. А придет со временем сам, то и проверить… нашими способами. Вы понимаете?

– Разумеется, господин капитан.

Здесь, в японской миссии, всерьез готовились к тому, что считали уже совсем не далеким будущим, – к полному хозяйствованию на этой земле…

* * *

А герой всех этих разговоров между тем лежал, вытянувшись на кровати, в душноватом гостиничном номере и задавал себе тот же самый вопрос: «Из каких же вы, господин Ощепков?»

Да, в самом начале был каторжный Александровск, босоногое детство. Особой лаской не баловали и дома, а уж на улице… Казалось, вся жизнь сводится к тому, как извернуться и выжить.

Но и тогда ведь было и иное: рассказы отца о дедах и прадедах и книги… Пусть нечитаные и даже в глаза не виданные, но существовавшие как наяву: толстые, в тяжелых кожаных переплетах, закапанные свечным воском, начертанные строгим старославянским шрифтом полууставом… Мама учила простым и вечным молитвам на ночь, в начале дня, перед едой и после нее.

Были годы учения: старинные глобусы в полукружиях астрономических сфер, увесистые труды русских и иноземных богословов, Священное Писание и подробное толкование библейских текстов: это надо было не просто выучить – понять и поверить настолько, чтобы суметь объяснить другим, убедить неверующих еще, сомневающихся, порой открыто враждебных.

Была в семинарии и светская литература: Тургенев, Толстой, Гоголь, Достоевский… А разве не оставили следа в сердце Диккенс, Бальзак, захватывающие романы Гюго?

Разве все это не изменило его, не вылепило из него совсем другого человека, чем его родители?

И наконец самое главное: преосвященный Николай – больше чем отец: духовный наставник, Учитель… Как недостает его сейчас! Даже не видеться, не беседовать – просто бы знать, что живет, что, может, когда и помянет в своих строгих, святых молитвах.

А Кодокан и учение доктора Кано? Где его место, его доля в душе? Разве мало дали ему все часы, проведенные на татами: долгие тренировки, углубленные минуты сосредоточенности, стремительные секунды схваток… Он научился преодолевать боль, полностью владеть своим телом, чутко предугадывать, откуда придет опасность.

И самый мучительный для него сейчас вопрос: как понять, что делается на родине? Когда идет разлом, раскол в народе, он не может не проходить через каждое сердце. А как жить с расколотым сердцем?

Мне кажется, что не могло не быть этих раздумий, сомнений, поисков прежде всего себя – своего места в мире, а отсюда и размышлений о сущности человека вообще, о его предназначении, о том, как соотносятся воля и разум человеческие с волей и предначертаниями Господними. Эти размышления, искания и были тем, что основой ложилось в философию будущего русского единоборства.

* * *

Василий закрыл глаза и вдруг услышал знакомый медленный и размеренный колокольный звон.

Это не был торжественный благовест звонницы токийского собора Воскресения: небольшая местная церквушка рядом с отелем звала к вечерне. Он не раз уже бывал там и теперь вскочил, наскоро оделся и вышел на улицу.

Церковка в переулке и впрямь была небольшой, и народа собралось тоже как всегда немного, преимущественно люди немолодые: кто еще в смутные нынешние времена ищет опоры в привычных с детства словах Святого Евангелия?…

Старенький священник служил неторопливо, с искренним, казалось, чувством произнося знакомые молитвы. И Василий поймал себя на том, что шепотом повторяет за ним всю службу.

Благостно пахло ладаном. Брали за душу высокие голоса певчих – от их сладкоголосия на глаза навертывались непрошеные слезы. Словно снова стал мальчишкой, и самый родной для сироты человек – преосвященный Николай – дотрагивается до плеча сильной и доброй рукой. Подумалось: «А может, в этом и есть истинное мое призвание – маленькая полупустая церквушка, потемневшие от времени, намоленные иконы, синеватый дымок от кадила…»

Он подошел под благословение и попросил об исповеди. Священник не раз замечал этого господина среди молящихся, но нечасто в последнее время обращались к нему с подобными просьбами.

Василий встал на колени перед священником, склонил голову и торопливо заговорил:

– Батюшка, мне надо, чтобы вы меня выслушали: смута у меня на сердце и не вижу я пути своего…

Он говорил так, как исповедовался бы преосвященному Николаю, не задумываясь, поймет ли его этот незнакомый человек.

Закончив свою не слишком связную исповедь и получив обычное отпущение грехов, он уже поднялся было уходить, когда на его руку легла горячая сухонькая ладонь священника и негромкий участливый голос произнес:

– Мне кажется, нам не помешало бы продолжить нашу беседу. Хотите ли вы послушать мое мнение?

– Да, с благодарностью.

– Если у вас нет других планов, давайте пройдемся. Жара, кажется, уже спала – ветерком потянуло с океана. Да, для знакомства: зовут меня отцом Алексием. Если вам удобнее – Алексеем Ивановичем. Я здешнего храма настоятель.

– Василий Сергеевич Ощепков.

– Вот как? Наслышан, однако. О вас тут слава идет.

– Интересно. И что же слышали? Хороша слава ярмарочного силача – нас ведь, единоборцев, на одной доске с цирковыми борцами держат.

Отец Алексий с интересом взглянул на него:

– Любопытно, однако: вы в самом деле думаете, что о вас такое мнение? Или это в вас тщеславие некое говорит – знаете, как в известной оперетке про цирк герой поет: «Да, я шут, я циркач – так что же»…

Теперь настала очередь Василия с удивлением взглянуть на своего собеседника: странный какой-то батюшка – оперетку цитирует… А за намек на тщеславие и обидеться бы можно… Но не захотелось обижаться, и он без прежней задиристости грустно отозвался: